отни конных и пеших, прекрасно вооруженных воинов, привыкших сражаться с франками. И случилось так, что этот отряд Палуки был вырезан почти полностью, сам же он, едва живой, вернулся в град и приказал закрыть ворота.
Наступило хмурое утро. Догорали горящие хаты в посаде, а Любуш, лишенный лодок и плотов, оказался отрезанным от правого берега Вядуи. Град окружили бесчисленные отряды волков, из которых одни были вооружены только лишь луками и пращами, другие — кистенями и топорами, но у многих имелись даже панцири и добытые у франков замечательные шлемы с павлиньими перьями. Полностью был разрушен рыбацкий посад, угнаны стада любушан вместе с их лошадями, а так же множество лошадей, принадлежащих воинам Лестка и Палуки, ибо, по причине тесноты в граде, их держали на пастбищах за защитными валами.
С большим трудом привели в себя Лестка, а тот, увидав, что случилось, бросился на глиняный пол в своей комнате и извивался на нем от страха, словно червяк, крича, что нет никакого спасения, как только вступать в переговоры с велетами, заплатить им за право переправиться вновь на правый берег реки. Пакослав ему вдалбливал, что в граде находятся более полутора тысяч воинов Лестка и Палуки, а у него, Пакослава, имеется вооруженная стража, что в граде имеются запасы, как минимум, на месяц, так что волки никак не могут одержать победу. Только ничто не было в состоянии удержать трусости Лестка, и только лишь, когда Палука ударил его кулаком по голове и на мгновение лишил сознания, через какое-то время к нему вернулся разум. Впрочем, велеты уже утром пытались штурмовать валы Любуша, но их без труда отбросили; сотни волков пало, пронзенные наконечниками стрел и копий. Попытались они атаковать и в полдень, но на этот раз погибло их еще больше. Потому временно они отказались от штурма валов и занялись изготовлением лестниц, чтобы облегчить себе подъем на валы. Но, наверняка понимая, что и это не сильно им поможет по причине слишком большого числа воинов в граде, они начали ставить шалаши и палатки вокруг града, готовясь к длительной осаде.
К счастью для осажденных, в это же время пошел обильный дождь, а покрытое темными тучами небо предсказывало, что непогода может продолжаться даже несколько дней подряд. Любуш был небольшим градом, покрытые соломой или камышом хаты стояли одна возле другой, а каждый клочок свободного пространства был занят прибывшими с Палукой и Лестком воинами. Если бы не дождь, осаждавшие забросили бы на сухие крыши горящие стрелы, тогда весь Любуш был бы охвачен огнем, и осажденные могли бы сделать только одно: открыть ворота и встать на открытый и заранее проигранный бой с велетами.
С высоты валов Пакослав, Лестек и Палука оценили армию волков где-то в тысяч пять воинов. Это не казалось им настолько уж страшным, поскольку у них имелось около полутора тысяч сбившихся в граде оружных людей. Известно, что легче защищаться с высоты валов, чем атаковать, и атакующие всегда несут потери в три раза больше. Палука, который не особо отличался умом, зато был сильным, храбрым и готовым к бою человеком, советовал, чтобы все воины неожиданно ударили на волков, строящих себе лагерь, хотя, возможно, такое нападение и не закончилось бы победой над врагами. Зато они размозжили бы их главные силы. С ним соглашался и Пакослав. Но вот Лестек как будто бы вновь стал тем, кем был когда-то: вечно перепуганным юношей, для которого самой главной оставалась его слепая наставница.
— Нам надо договориться с Маджаком, если это он командует волками. А ночью пускай кто-нибудь переплывет Одру и даст знать наставнице в Познании, что мы находимся в опасности. Это я здесь юдекс, и это я здесь приказываю, — подчеркнул он. — Мы откупимся от волков.
Все решили его послушать; сразу же в лагерь велетов были посланы три всадника с зелеными ветками в руках. Три часа их заставили ожидать, не сходя с лошадей, на расстоянии выстрела из лука от первого ряда шалашей, прежде чем, наконец, явился Маджак, громадный мужчина в тевтонской кольчуге, с длинным мечом; на его голове был закреплен волчий череп. Еще на нем был пурпурный плащ, который у волков был знаком высшего командования. Рядом с ним было несколько богато одетых воинов, явно, вождей племен, поскольку волки представляли собой племенной союз, и только лишь для военных походов избирали они из своего круга главного вождя.
Увидав перед собой трех обычных воинов, Маджак презрительно завернул коня и приказал одному из своих вождей заявить, что может вести переговоры только с сыном Пестователя, ибо никто более не достоин предстать перед его лицом. Так что послы Лестка вернулись ни с чем.
Наступила ночь. Несмотря на дождь, на валах разожгли множество костров и приготовили множество факелов, которые можно было зажечь в любой момент. Палука и Пакослав, не обращая внимания на пугливые вопли Лестка, решили ударить на волков.
Рассказывают, что в полночь бесшумно раскрылись трое ворот Любуша, и более восьми сотен хорошо вооруженных воинов неожиданно выехало из града. Одновременно, чтобы дать им возможность увидеть противника, на валах зажгли факелы. Велеты никак не ожидали нападения, потому произошла страшная резня.
Странное чувство овладело Палукой, когда однажды убедился он, как легко лезвие меча можно затопить в мягком людском теле, а потом кровавая струя брызжет прямо в лицо, и на губах можно почувствовать ее соленый вкус. С тех пор ему казалось, что видит мир будто бы сквозь багровый туман. Воины велетов, собранные вокруг едва тлеющих по причине дождя костров, не ожидавших наступления, не успели даже схватиться за оружие. Они отползали от костров, словно червяки, а Палука со своими воинами вонзали им в спину мечи и копья.
Так впервые Палука почувствовал себя великаном, истинным сыном Пестователя. Те, кто видел его тогда, рассказывали, что он, словно дикий зверь, упивался кровью волков. И делал так, пока отблеск костров и факелов освещал ночную тьму. Но вот когда начала их охватывать темнота, и непонятно было — кого бьешь, своего или чужого — задул он в коровий рог и приказал отходить к граду.
— Он был самым храбрым! Он пил кровь врагов, будто зверь! — восклицали потом в граде Любуш.
Вокруг града — куда достигал свет костров и факелов — воины полян выбили сотни волков, но ничего больше сделать не смогли, поскольку начал лить сильный дождь, а потом настала густая тьма, окутавшая лагерь неприятеля. Утром с валов было видно, как велеты собирают своих убитых. И их были десятки. С гордостью в глазах стоял Палука перед Лестком, который во время боя пил в комнатах Пакослава. Сверху донизу доспех Палуки покрыт был пятнами крови, сам же он, несмотря на легкую рану левого плеча, буквально светился радостью. За стенами дворища воины возносили здравицы в честь Палуки, и, чем были они громче, тем сильнее Лестек испытывал зависть и ненависть.
— Плохо ты поступил, — орал он на Палуку. — Теперь Маджак станет искать мести и повысит цену за наши жизни!
— А может, как раз, снизит ее, повелитель, — вмешался Пакослав, который уже начал презирать Лестка.
Слова старосты оказались пророческими. Уже в полдень у врат града раздался вой волка, и три посланца закричали стражам, что вождь Маджак желает говорить с вождями полян на расстоянии трех полетов стрелы от главных ворот.
— Я поеду и переговорю с ним, — решился Лестек.
Только Палука с Пакославом воспротивились.
— Он будет со своими вождями, ты тоже обязан быть со своими, — заявил Пакослав.
Рассказывают, что на расстоянии броска копьем перед закатом друг напротив друга встало трое вождей с одной стороны, и целых пять — по стороне Маджака. У Лестка на голове была корона юдекса, ибо, по его мнению, это могло повысить его величие в глазах волков.
Первым заговорил Пакослав:
— Зачем, господин, напал ты на мой град, хотя еще недавно желал соединить наши роды и взять мою старшую дочку, Живу, в жены?
Голос Маджака был низкий, он гудел, словно бы исходил из глубокого колодца:
— Несколько лет назад сказано было, что ни один из воинов Пестователя не перейдет Одры. Потому не стану я говорить с тобой, Пакослав, ибо ты позволил чужим войти в град Любуш. И с тобой, — указал он пальцем на Лестка, — тоже не желаю говорить, поскольку не вижу на твоей одежде ни капли крови. А вот он, — показал он на Палуку, — весь покрыт кровью велетов.
Стиснул свои узкие губы Лестек, но не отозвался ни единым словом, потому что боялся Маджака. Пакослав тоже затрясся от страха, ведб ему была ведома мстительность волков, и знал он, что ему придется заплатить самую высокую цену.
Палука чуть выехал на своем коне и спросил:
— Чего хочешь? Мира или войны? Ты еще не сжег на жертвенном костре своих воинов, а уже желаешь приказывать нам?
Ответил на это Маджак:
— Говорят, что как и ты выглядит Пестователь, а это означает, что ты его крови. И я даже знаю, как тебя зовут. Ты Палука из рода Палук, которые держат власть над Нотецью. Зачем ты нарушил клятву своего отца?
— Та клятва была дана настолько давно, что никто ее уже не помнит, — пожал плечами Палука. — Мы хотим всю Землю Любушан, а она лежит и по левой, и по правой стороне Одры.
— Это Пестователь приказал вам так делать?
— У нас есть своя воля.
— Мы не хотим войны с Пестователем, — заявил Маджак. — Потому мои воины доставят захваченные нами лодки и плоты, отступят от града Любуш и позволят вам переплыть на правый берег Одры. Пускай с вами идут те из любушан, которые вам способствуют. После вашего ухода мы спалим град. Пускай будет мир между нами и Пестователем. Но пускай каждый запомнит и то, что если кто пересечет Одру, тот погибнет. Уже семь дней прошло с тех пор, как мы послали доверенных людей в Гнездо, чтобы передать Пестователю, что погибнет любой из его сыновей, если только пересечет реку. Мы не дождались ответа и сами пришли отмерить справедливость.
Лестек выдвинулся перед Палуку.
— Согласен, господин. Мы соглашаемся на твои условия. Прикажи доставить лодки и плоты, позволь нам возвратиться на правый берег. А потом спали Любуш, раз уж такова твоя воля.