— А я думал, что Авданец знает хорошие обычаи, — пожаловался Семовит Палуке.
Но простак Палука откровенно ответил ему:
— Так он и вправду был голоден и хотел чего-нибудь выпить. Признаюсь тебе, Семовит, что я и сам предпочитаю есть и пить, а не слушать чужую болтовню.
Не удался и пир возле шатров и шалашей на дворе крепости. Жаркое подали горячим, но по причине сильного мороза оно быстро стыло. Вино и мед разогревали народ очень ненадолго. А потом стал дуть пронзительный северный ветер, посыпал снег, так что пирующие предпочли теплые избы, а не выпивку под шатрами во время метели.
Гордыня Семовита пострадала, только не посмел он проявить неуважения к Авданцу. Трудно было винить и плохую погоду. Так что Семовит проглотил случай с неудачным торжеством, как проглатывают не совсем дожаренное мясо. Ведь в качестве утешения у него имелась корона юдекса — он стал теперь судьей своих братьев. Он польстил своему тщеславию, послав гонца к Валяшке к Крушвицу с сообщением, что сделался юдексом, а теперь с нетерпением ожидает рождения великана. Он считал, что именно теперь могли бы начаться пиры, охоты и забавы, украшающие его коронацию — чего требовала от него гордыня. Вот только не позволил на это Авданец, уже на следующий день он потребовал от Семовита, чтобы тот раскрыл перед ним все проблемы, о которых упоминал ранее, будто бы те крайне важные, более важные, чем даже корона.
Откуда бралось то нетерпение Авданца, чтобы случилось то, о чем он мечтал, и чего требовала его гордость? Почему он желал, чтобы уже здесь и сейчас была брошена перчатка Даго Повелителю?
Разное рассказывали потом на эту тему. Одни говорили, что весьма сильно пострадала гордость Авданца, когда пришлось ему надеть корону юдекса на голову Семовиту, и по этой-то причине пер он к тому, чтобы отказать послушание Пестователю, желая мечами Семовита, Палуки и собственными унизить Даго Господина, а потом, убрав с дороги Семовита, самому усесться на троне в Гнезде. Другие говорили, что воспитанный при дворе Арнульфа владетелем, как всякий человек, стремящийся к власти, у Авданца повсюду имелись свои уши и глаза. Вроде бы как, еще в канун выезда в Серадзь получил он из Гнезда сообщение, что прекрасная Зоэ родила до срока Пестователю сына. Умерли и она сама, и этот преждевременно рожденный ребенок. Авданец не верил этому сообщению, но уже во время его пребывания в Серадзи его тайный посланник подтвердил его, прибавив, что похоронив жену по ромейскому обряду, то есть, без сожжения тела, Пестователь погрузился в страшное отчаяние и, покинув Гнездо, как когда-то, когда Зоэ у него похитили, закопался на Вороньей Горе. Так что дорога к трону в Гнезде лежала практически открытой, пи условии, что он объявит Пестователя карликом, прежде чем тот очнется от своего отчаяния и не возвратится в Гнездо. Только не желал Авданец сообщить об этом братьям, равно как и о том, что о делах страны ему известно больше, чем им. Так что Авданец не мог дотерпеть, и нетерпение свое проявлял Палуке и Семовиту. Пока, в конце концов, угрожая, что вот прямо сейчас он покинет дворище в Серадзи, заставил он Семовита, чтобы тот на второй день после коронации пригласил обоих братьев к себе в комнаты, где и выложил бы им свое желание объявить Пестователя лишенным воли карликом.
И не нужно было Семовиту слишком даже силиться, желая настроить братьев к этому делу. Не только они, но и все лучшие люди в стране знали, что уже несколько лет сложно было попасть к Пестователю, а если кто и получал такую возможность, как случилось с Авданцем, такой не слышал ни единого слова из уст своего властителя. От его имени всегда говорили либо Ярота, либо Петронас.
— Отец наш, Даго Пестователь, лишен воли. Страной управляет македонянин, Петронас. Был великаном Даго Господин, а сделался карликом, — заявил Семовит.
И словно единогласный приговор зазвучали слова Авданца и Палуки:
— Пестователь стал карликом.
— Стал Пестователь карликом.
Произнесли они это, не повышая голоса, но поскольку их встреча случилась поздней ночью, когда все дворище уже спало, и только трещали поленья в камине — показалось им, что эти слова громким эхо отразились ри потолка и стен.
А потом в страшной тишине, что повисла после этого, они услышали шаги за дверью и громкий стук. На короткое мгновение они испугались того, что, благодаря своим чарам, услышал эти их слова Даго Господин и появился у их двери. Но в комнату вошла Жива.
Выглядела она перепуганной.
— Простите, что мешаю вам, — промямлила она. Но потом как-то преодолела свой страх и продолжила: — Ко мне прибыл посланец из Познании. Говорит он, что несколько дней назад умерла Зоэ, родив Пестователю мертвого сына. Пестователь впал в отчаяние и отправился на Воронью Гору, чтобы предаться там искусству чар. И вроде как, его вождь, Петронас, объявил в землях, которыми Пестователь владеет, чтобы все, способные носить оружие, прибыли в Гнездо. Петронас уже знает, что вы, три великана, встретились и желаете решать дела всей страны. Давайте разъедемся поскорее, ведь он в любой день появится здесь со своими воинами и, лишив нас жизни, объявит себя властителем в Гнезде.
Перепугался Авданец, поскольку у него была только сотня воинов. Страх охватил и Палукой, поскольку даже пятьсот воинов показалась ему слишком малой армией для сражения с младшей дружиной Пестователя под предводительством Петронасом. Один лишь Семовит не показал страха. Под Серадзем в шалашах и шатрах была у него вся его армия, которую он вывел из Градов Червенских.
— Не пугай нас, Жива, — заявил Семовит. — Никто не начинает войну, когда дороги и лес засыпаны толстым слоем снега. Здесь у меня больше воинов, чем у Петронаса. Да и кто поддержит его в борьбе с сыновьями Пестователя? Окажется он самозванцем, и ни один его воин не обнажит против нас свой меч.
Авданец справился со своим страхом, и тут пробудился в нем разум.
— Не один только глубокий снег не способствует войне с нами, — сказал он. — Без приказа Пестователя не может начать Петронас войны с сыновьями Даго Повелителя.
— Пестователь лишен воли, — заметил Семовит. — Так что Петронас без труда сошлется на волю Пестователя и будет ее исполнителем.
— А по какой причине должен он был бы с нами воевать? — удивился Палука. — Мы же ничего плохого не сделали. Семовит стал юдексом, вот и все.
Даже Жива с прискорбием слушала глупые слова Палуки.
— Разве не знаешь ты, господин, — обратилась она к нему, — что Петронас — это хитроумный ромей, который давно уже догадывается о том, что вы желаете отцовской власти?
— А ты, госпожа, откуда это знаешь? — спросил у нее Авданец.
Та только пожала плечами.
— Да все об этом говорят. Когда я ехала сюда, же до меня дошли слухи, что Семовит, захватив Грады Червенские, решил сесть на троне в Гнезде.
Семовит опустил голову. Жива сказала правду. О своих замыслах он разговаривал с князем Ляхом, хвастался перед многими из своих воинов. Известия про его планы могли дойти до Пестователя и Петронаса. Это как раз Семовита Петронас имел право объявить самозванцем и вызвать всех оружных людей страны выступить против него.
От стола, за которым они сидели, советуясь, поднялся Авданец. А поскольку встал он между яркой масляной лампой и стенкой, на этой стене появилась его громадная тень.
— Завтра перед всеми нашими воинами и лучшими людьми мы объявим Пестователя лишенным воли карликом. А тот, кто лишен воли, не имеет права отдавать приазов. Завтра наши войска узнают, что единственным истинным великаном сейчас является Семовит, наш юдекс. Так что не осмелится Петронас объявить нам войну или напасть на кого-нибудь из нас. И пускай после того десятки посланцев разнесут по всей нашей державе весть про Пестователя, в котором отозвалась кровь карликов. Петронас будет думать про оборону, а нй о том, как нас атаковать. Мы же сейчас разъедемся по своим землям, а под конец месяца Бржезня снова встретимся под Сеадзем, только на сей раз уже со всеми своими войсками. Ты, госпожа Жива, тоже должна будешь прибыть сюда с послушными тебе воинами. Весной мы пойдем на Гнездо.
— Да, все именно так! — воскликнул Семовит. — Год пребывал я у роме. Там мне сообщили, в чем заключается тайна правления. А состоит все в искусстве наименования людей и дел. Достаточно назвать кого-нибудь великаном, и при нем встанут тысячи оружных людей. Достаточно назвать кого-нибудь карликом, и его покинут даже самые верные приятели.
— Пестователь стал карликом, — сказал Авданец.
— Пестователь стал карликом, — повторил Палука.
— Пестователь — уже карлик, — шепнула Жива.
И когда глядела она на трех сыновей Пестователя — рослых, широкоплечих, с длинными, почти что белыми волосами и красивыми лицами, она была уверена, что те и вправду великаны, которые без труда победят карлика.
Глава тринадцатая
Подобно тому, как много лет назад княжна Хельгунда, так и Даго Господин и Повелитель в одиночку вышел ночью на валы Гнезда, чтобы с их высоты охватить взглядом сотни костров, у которых встали биваком три тысячи конных и пеших воинов его трех сыновей: Семовита, Авданца, Палуки и Живы, вдовы, оставшейся после Лестка. В трех озерах, окружающих Гнездо, отражалось сияние тех костров, и, казалось, что твердыню окружило десятка полтора тысяч воинов, в то время, как в Гнезде было всего пять сотен защитников, к тому же не слишком хорошо обученных к бою. Ведь это были всего лишь стражи да верные своему господину слуги, купцы и ремесленники.
Лицо Даго Повелителя было бледным и спокойным, ярко светил у него на лбу камень Священной Андалы. Движения Пестователя, равно как и кго голос, не выражали чувства обеспокоенности, гнева или злости. Не проявил Даго Господин гнева даже тогда, когда Ярота неожиданно прибыл на Воронью Гору, чтобы сообщить ему, что войска трех его сыновей идут на Гнездо, чтобы сбросить с трона своего отца-карлика.
— Где Петронас? — только и спроси Пестователь.