Ярота пожал плечами.
— Он же чужой человек, македонянин. Почему он должен был бы сохранять тебе верность, раз тебя покинули твои сыновья и воеводы? Одни говорят, что он разыскивает по лесам и вёскам остатки твоей дружины, которая разбежалась, услышав весть о бунте твоих сыновей. Другие говорят, что он не позволит закрыть себя в какой-либо твердыне, поскольку это грозит обездвижением и поражением.
— Он прав, если так считает, — кивнул Пестователь. — Мне тоже не следует возвращаться в Гнездо, поскольку, окруженный неприятелями, я стану их невольником. Но именно там находится трон властителя, и именно там мое место.
Такое он принял решение, после чего дал знак двум десяткам согдов, которые находились на Вороньей Горе ради его личной охраны и защиты, после чего отправился с Яротой в Гнездо.
Ярота желал выпытать у него про множество дел, только не достало смелости. Не хватило ему отваги даже тогда, когда всем было ведомо, что Даго Пестователь утратил волю и стал карликом, как об этом громко заявляли его сыновья.
Еще в месяце лютом знали Ярота и Петронас, что произошло в Серадзе на Съезде Великанов. Корону юдекса получил Семовит, а потом получил от братьев согласие на захват трона в Гнезде и объявление Пестователя карликом. Когда братья разъехались, чтобы весной начать войну с отцом, Петронас дважды ездил на Воронью Гору и умолял Пестователя, чтобы тот позволил ему расправиться с каждым из его сыновей. Но все время получал отрицательный ответ.
— Мои сыновья еще придут в себя, опомнятся, — говорил Пестователь. — Не допустят они, чтобы внутренняя война уничтожила эту землю, как это произошло при Пепельноволосом. Владеть этой страной можно только лишь по доброй воле, без кровопролития, получив из моих рук Священную Андалу. А я им ее не отдам. Так что они попросту разъедутся по своим владениям. А что они получат, спихнув меня с трона? Только лишь один из них сможет усесться в Гнезде, а это приведет к неодобрению оставшихся. Я этого побаиваюсь, поскольку это означало бы войну между братьями. Ослабнет наша держава, если они поделят ее между собой.
— Господин мой и повелитель, — объяснял Пестователю Ярота. — Твоя Священная Андала для твоих сыновей уже не считается, равно как и твой титул Пестователя. Они мечтают о княжеских коронах, хотят быть комесами, палатинами. Авданец желает нашу землю сделать христианской, чтобы ввести народ наш в историю, что сам ты обещал сделать, но не сделал.
— Не пришло еще к этому время, — пожал плечами Пестователь.
— Авданец думает иначе, — не скрывал нетерпения Ярота. — Ты все еще колеблешься: от кого принять веру — от ромеев или от тевтонских епископов. Авданец давно уже решил это, так как долго жил у Арнульфа.
— Разве не понимает он, что, для того, чтобы принять новую веру, необходимо быь очень могущественным, ибо слабая страна получит не только новую веру, но и вынуждена будет принять новую власть, — отвечал на это Пестователь.
И еще заявил он Петронасу:
— Не извлеку я свой Тирфинг против собственных сыновей. Не буду я детоубийцей, поскольку однажды уже так сделал, и теперь с тревогой и отвращением вспоминаю тот миг.
— Ты имеешь в виду детей Зифики, мой повелитель? — спросил Петронас.
Но ответа он не услышал.
И так вот проходили дни, недели и даже месяцы. Не сделал Пестователь ничего, чтобы уничтожить бунтовщиков, все время оставался он на Вороньей Горе, переполненный болью после смерти Зоэ. Не мог он отряхнуться от этой боли, и иногда на множество часов впадал в странное онемение. Он не желал ничего пить и есть, целыми часами всматривался в Священный Огонь, подпитываемый ворожеями и жерцами. Когда же ему докладывали, что сыновья объявили его безвольным карликом, бывали такие минуты, когда в глубине души он и сам начинал верить, будто бы отозвалась в нем кровь карликового народа. И вновь ничего не делал, чтобы усмирить мятеж, поскольку не хотел убивать сыновей.
На память знал он каждое предложение из Книги Громов и Молний. Учила та книга, что, чтобы править людьми, властитель иногда должен изображать другого, чем является на самом деле. Последние годы он притворялся безвольным, чтобы побудить сыновей действовать, заставить их обрести новые завоевания, расширить границы державы, поскольку сам он, связанный присягой со Сватоплуком и опасаясь войны с Моравской Державой, не мог проводить новых завоеваний. Он думал, что в один прекрасный день сможет заключить сыновей в твердые властные оковы. Но изображение из себя безвольного, сделалось его второй натурой. После смерти Зоэ он и вправду почувствовал себя безвольным. Ибо только лишь двух женщин любил он в своей жизни — Зифику, которой пришлось умереть по его причине, и Зоэ, которую отобрала у него судьба. Он чувствовал, что никогда уже не полюбит никакой женщины, но и не мог воскресить в себе любви к власти. Ужасной казалась ему мысль, что, как это было ему предсказано, будет он жить очень долго, но жизнь эта будет наполнена лишь печалью одиночества. Охватило его тогда чувство изнеможения властью, и если бы в тот момент появился на Вороньей Горе кто-либо из его сыновей, прежде всего — Авданец, опустился бы он перед ним на колени и вложил бы голову под его посеревший и потертый белый плащ, быть может, даже добровольно отдал бы ему Священную Андалу, точно так, как это сделал Пепельноволосый. К сожалению, не прибыл тогда на Воронью Гору никто из его сыновей, лишь доходили до Пестователя известия, что возле града Серадз накапливаются войска, что там над ним насмехаются и собираются силой стащить его с трона.
И вот пришел месяц травень, потом — май, и вот наступило начало месяца сбора черва. На Воронью Гору прибыл Ярота с известием, что, состоящая из трех тысяч всадников и щитников армия его сыновей и Живы идет на Гнездо.
— Сколько у тебя людей? — спросил Пестователь.
— Пять сотен конных.
— Идем к Гнезду и становимся против моих сыновей, — принял решение Пестователь.
Он отправился в Гнездо и вместе с Яротой начал готовить твердыню к обороне. Силы у него там были небольшие, но сама крепость была могучей, ее сложно было захватить. Здесь он мог бы защищаться хотя бы и год, поскольку Ярота постарался собрать здесь большие запасы хлеба и мяса. Ярота глубоко верил в то, что, уже после нескольких месяцев безрезультатной осады Гнезда, трое сыновей Пестователя и Жива как-то начнут переговоры и отступят от града. Тем более, что, как гласили слухи, сын слепой наставницы, Наленч, собрал большое количество воинов и начал осаждать Познанию, поскольку — как он утверждал — град принадлежал ему, а не Живе, отравившей его мать.
Прибыли войска сыновей Пестователя и плотным кольцом окружили озера вокруг Гнезда. Они не торопились штурмовать град, осознавая, что пришлось бы понести огромные жертвы, но при том, все равно бы не могли они победить Даго. Сыновья Пестователя верили в то, что начнет действовать магическая сила называния людей и деяний. Защитники Гнезда поймут, наконец, что Пестователь — всего лишь безвольный карлик, и в Гнезде начнет шириться измена. В конце концов, кто-то откроет ворота града для их войск, так что Гнездо будет добыто без боя.
Чаще всего Пестователь просиживал в своих комнатах или на троне в пустом парадном зале, где впадал то странное онемение или усталость властью, а может — и жизнью. Он не мог пробудить в себе ненависти к своим сыновьям, сверхчеловеческим усилием казалось ему взятие Тирфинга в руки. Дважды в град впускали послов от его сыновей, только он не желал с ними говорить. И не потому, что чувствовал себя оскорбленным в своей гордости, но — как ему самому казалось — что у него, попросту, не было сил для такого разговора.
— Повелитель, что творится с тобой? — спрашивал его обеспокоенный Ярота.
— Не знаю, — отвечал ему Пестователь. — А вдруг во мне отозвалась кровь карликов? Если бы нас окружали войска велетов или Сватоплука, я бы знал, что делать. Но сейчас против меня стоят мои сыновья. Быть может, именно это лишает меня воли и желания сражаться.
Ярота перестал скрывать, в каком настроении находится Даго Господин и Повелитель. Всякий раз, когда Даго выходил на защитные валы или на двор и встречал воинов, защищавших твердыню, он чувствовал на себе их внимательные взгляды, которые, казалось, спрашивают: «а может, он и вправду сделался карликом?». Потому он перестал днем встречаться с людьми; в одиночку выходил он на валы по ночам и часами глядел на костры, горящие вокруг трех озер, окружавших крепость.
Всякий день ожидали штурма, но наступления не было. Посылаемые в лагерь сыновей Пестователя шпионы приносили известия, что три брата и Жива постоянно пируют, насмехаясь над лишенным воли Пестователем. Слабела в Яроте надежда на то, что им все надоест, и они отступят от Гнезда, каким-то образом договорившись с отцом. Все чаще приходило в голову Яроте, что если сам он желает уйти с жизнью, однажды придется ему изменить Пестователю и приказать открыть врата.
Той ночью, когда Пестователь опять в одиночку появился на валах и молча глядел на горящие вокруг Гнезда костры, ожидая на утро нападения на град, Ярота подошел к своему повелителю.
— Думаю я, что и на завтра не отважатся они штурмовать валы, — утешительным тоном сказал он Пестователю.
Тот, как будто не слыша слов канцлера, спросил:
— Это правда, что все грады и все лучшие и богатые люди обратились против меня, когда стал я признан карликом?
— Так, господин.
— И даже сын Клодавы в Витландии?
— Так, господин.
— И у тебя нет никаких известий о Петронасе?
— Нет, гсподин. Это ведь человек чужой. Македонянин. Возможно, он уже у ромеев, ведь он же оттуда родом.
— А его жена, дочка Арпада? Его сын Семомысл?
— Еще в месяце травне забрал он их из Гнезда и спрятал или же взял с собой к ромеям. Он первым поверил, будто бы ты карлик. Плохо ты сделал, господин, возвышая его над другими.
— Тебя я тоже возвысил. И ты тоже предашь меня, — ответил на это Даго Господин.