— Да клянусь тебе, повелитель… — начал было Великий Канцлер.
Но Даго Господин прервал его:
— Не клянись, Ярота. Властители не верят присягам. Возможно, что я и карлик, но пока что остаюсь твоим повелителем.
Устыдившийся Ярота хотел уйти, но Даго Господин задержал его.
— Если завтра мои сыновья пришлют послов, я приму их в парадном зале.
— И заключишь с ними договоренность? — обрадовался Ярота.
Не услышав ответа, он какое-то время еще постоял на валах возле Пестователя, а потом исчез в темноте.
Той ночью Ярота приказал приоткрыть крылья врат и на миг исчез в ночной темноте, чтобы встретиться с Семовитом, Авданцем и Палукой.
— Наленч занял Познанию, — сообщил ему Семовит. — Нет у нас времени торчать здесь бесконечно по причине упорства карлика. Или ты завтра откроешь нам врата или после нашей победы будешь повешен рядом с псом. Выбирай, Ярота. Мне ведь Великий Канцлер тоже будет нужен.
— Он согласился принять посольство, — открыл Ярота.
— Он всего лишь хочет тянуть время. А мы должны помочь Живе, — отозвался раздраженный Авданец. — У тебя имеется доступ к нему в любое время дня и ночи. Убей его.
— Убей его, — повторил и Палука.
— Ну да, убей его тихонько, а вину мы свалим на согдов, — присоветовал Семовит.
Ярота возвратился в Гнездо. Давно уже проклевывалась в нем мысль убить Даго Повелителя и таким образом разрешить торги между Пестователем и его сыновьями. Да, вину можно было свалить на согдов, а потом повесить их всех как людей чужих, следовательно, способных на всяческую подлость.
После полуночи Ярота вооружился длинным стилетом из дамасской стали и тихонечко отправился в комнаты Пестователя. Два согда, стерегущих двери, не говоря ни слова, расступились перед ним; они были привыкшими к тому, что Ярота в любое время дня и ночи имел доступ к их повелителю. Так что Ярота вошел, закрыл за собой дверь, и в свете догоравшей масляной лампы ему показалось, будто бы видит он на устланном шкурами белых медведей ложе людской силуэт, накрытый белым плащом.
Подкрался он к кровати Пестователя и нанес сильный удар стилетом в это тело под плащом.
Только стилет с громадным трудом пронзил плащ и вошел в шкуру белого медведя. Тогда Ярота услышал голос у себя за спиной:
— И зачем же ты это сделал? Я сам хотел отдать власть.
Лезвие проклятого Тирфинга отрубило голову Канцлеру, а кровь, брызнувшая из его шеи, залила все ложе и пол в комнате.
На следующий день войска трех сыновей Пестователя увидели на надвратной башне прибитую к деревянной балке голову Великого Канцлера, Яроты.
В полдень три посла от сыновей Пестователя опустились на колени перед троном, на котором сидел Даго Господин.
— Твои сыновья, повелитель, — заявил один из них, — обещают тебе жизнь и здоровье, если ты, вместе со своими двумя десятками согдов, завтра добровольно покинешь Гнездо и уедешь либо к ромеям, либо на запад, откуда когда-то и пришел. В сердцах твоих сыновей нет измены, какая была в сердце Яроты.
— Тогда пускай прибудут под ворота Гнезда и дадут присягу на солнце, что я уйду отсюда свободным, и что никто не станет меня беспокоить, — ответил им Пестователь.
И случилось так, что три сына Пестователя: Семовит, Авданец и Палука еще в тот же самый день встали перед воротами Гнезда и, вытянув руки к заходящему солнцу, дали присягу, что если Даго Повелитель отдаст им трон и покинет Гнездо, ни его самого, ни его стражу, сложенную из согдов, никто не станет беспокоить. Пестователь принял эту присягу и пообещал, что завтра утром вместе с согдами покинет твердыню.
Известие о том, что Пестователь решил вместе с согдами покинуть Гнездо, вызвало беспокойство среди защитников крепости. Многие воины, а так же ремесленники, бросились к ногам Пестователя и поклялись ему, что станут защищать его до последней капли крови. Окружили Пестователя и женщины, целовали край его плаща с пятнами крови Яроты, протягивали к нему на своих руках маленьких детей, чтобы повелитель погладил их по головкам и тем самым осчастливил на всю жизнь. Многие из них восклицали:
— Господин наш! Ты никакой не карлик, а великан. Вытащи против своих сыновей заколдованный меч и покарай их за непослушание.
Пестователь стоял среди этой толпы, позволял целовать край своего плаща, гладил детей по головкам, пока, наконец, от него не услышали:
— Не хочу я, чтобы вы гибли в братоубийственной войне. Ужасное дело — убить своих братьев, но еще более страшное дело убивать своих сыновей.
— И куда пойдешь ты, повелитель? — спрашивал народ в Гнезде.
— Туда, — указал Пестователь на запад. — Пойду туда, откуда пришел. Я желал выстроить здесь могучую державу и ввести ее в историю. Но это требует много времени, а сыновья мои нетерпеливы. Уступлю я им, ибо брезгую я проливать братскую кровь.
А подумав, добавил:
— Я обеспечил вам много лет спокойствия, вы могли жить богато и размножаться. А сыновья мои говорят, будто бы во мне отозвалась кровь карликов. Должен ли владеть вами карлик? Мои сыновья — это великаны. Они добыли край любушан, землю шлензан и Вроцлавию, край лендзян и Червенские Грады.
Спросила у Даго какая-то женщина:
— Повелитель наш ясный, разве ты навсегда уже останешься карликом? И никогда уже не вернутся к тебе силы великана?
Рассказывают, что после этих слов Пестователь весь вздрогнул, а золотое сияние камня Священной Андалы столь ярко блеснуло у него на лбу, что людям пришлось закрыть веки, чтобы не ослепнуть. Тогда Даго Повелитель ушел в свои комнаты, а стоящие у его дверей согды получили приказ никого к нему не допускать.
Обитатели Гнезда почти всю ночь кружили по улицам, вознося окрики в честь Пестователя и молясь за него своим богам. Ибо для всех сделалось ясно, что Даго Повелитель был великим властителем, не желал он воевать со своими сыновьями, а их обитателей Гнезда, желал уберечь от несчастий войны.
А вот его сыновья и Жива провели бессонную ночь. У себя в шатре они пили сытный мед, но друг с другом не разговаривали. Каждого из них подкусывали злые мысли. Семовит размышлял над тем, что обязан он сделать, когда усядется на троне в Гнезде, как вынудить дальнейшее послушание от своих братьев и воевод, из которых некоторые, например, сын Клодавы в Витландии, воевода Оржи из Ленчицы и Наленч в Познании желали быть самостоятельными комесами. Авданца пожирали псы амбиций, что сейчас он помог Семовиту подняться столь высоко. «И вновь желает он добыть все, всю власть, не вытащив меча в бою», — с горечью рассуждал он. А вот Палуча испытывал толику страха. У него не помещалось в голове, что со дня на день, с недели на неделю можно, благодаря искусству называния деяний и людей из великана сделать карлика. Боялся Палука того, что все видимое им — это некий странный сон, из которого он внезапно пробудится и снова увидит Пестователя великаном. Только лишь Жива, как мстительная женщина, время от времени шептала:
— Нужно его убить. Вы же не собираетесь держаться присяги? Я должна получить назад свою Познанию.
— Замолчи, женщина! — закричал на нее Авданец, в конце концов. — Мы отберем у Наленча Познанию и повесим его рядом с псом. Но зачем ты советуешь убить Пестователя? Разве ты не знаешь того, что ждет сына, вытащившего меч против своего отца? Он будет назван отцеубийцей и, даже если бы имел он могущественную армию, всегда найдется такой, кто вонзит ему нож в спину. Наш народ ненавидит отцеубийц.
— Правильно, — кивнул Семовит. — Пестователь должен уйти свободно. Не займу я трона, запятнанного кровью своего отца.
— Считается только лишь то, что было названо, — напомнил им Авданец. — Мы назвали Пестователя карликом, и он стал карликом. Только вот искусство называния людей и деяний поняли не только великие, но и малые. Что будет с нами, если народ назовет нас завтра отцеубийцами?
И в качестве предупреждения рассказал им Авданец услышанную у Арнульфа историю короля франков, Людовика Набожного, который, обвиненный тремя своими сыновьями в несправедливом разделе государства, целых два раза свергался ими с трона и трижды должен был короноваться в короли. Особенно поучительным был пример, когда три сына Людовика Набожного — Пепин, Людовик и Лотарь — свергли отца с трона, его молодую жену сослали в монастырь, а самого короля подвергли унизительному публичному покаянию в монастыре святого Медарда. Вскоре оказалось, что не только народ, но и благородные и богатые люди возмутились слишком суровой и унизительной трактовкой их давнего повелителя, они восстали против сыновей Людовика и возвратили трон старому королю.
— Вот какими могут быть результаты, если мы слишком сурово обойдемся с Даго Господином, — предостерегал их всех Авданец. — Народ не всегда готов стерпеть вид брошенного в прах властителя, который в течение многих лет обеспечивал ему мир и благоденствие. Давайте сохраним в этом деле умеренность и осторожность, ибо многие воеводы могут воспользоваться случаем и встать на защиту униженного Пестователя, обратиться против нас и увеличить свою власть. Еще хуже может статься, если мы убьем его и станем отцеубийцами и самозванцами.
— Верно, — соглашался с ним Семовит. — Отпустим Пестователя с миром, не отбирая у него жизни и чрез меры не унижая его. Нам важно лишь то, чтобы он отдал нам трон в Гнезде.
Так советовались они, пока, наконец, не наступил рассвет, и на безоблачное небо не поднялось солнце. И тогда тысячи воинов трех сыновей Пестователя покинули свои шатры и образовали длинную и широкую шпалеру от врат Гнезда вплоть до недалекого леса. В этой толпе на своих конях заняли места три сына Пестователя, чтобы видеть карлика, который покинул ради одного из них свой трон.
Наконец-то врата Гнезда раскрылись. Окруженный двумя десятками согдов, в белых плащах, с белыми пиками в руках, из твердыни выехал мужчина на белом коне. На нем была позолоченная кольчуга; меч на боку, по обычаю аскоманнов, свисал с плеча на ремне. Мужчина носил белый, потертый плащ. На его лбу сиял золотистый камень.