И так случилось, что как-то летом дошла до ушей Хельгунды и Гизура весть, будто Пепельноволосый исчез из башни на острове озера лендицов. Гизур тут выслал туда крупный отряд воинов, которые застали и башню, и остров совершенно заброшенными. Только и того удалось им узнать, что Пепельноволосого, якобы, съели мыши. Неужто они же съели еще и стражников-норманннов и невольников-слуг?
Вскоре уже по всей стране пошли разговоры, что перед тем, как Пепельноволосого с его наложницей сгрызли мыши, появился у него человек по имени Даго Господин и Пестователь, которому старый князь добровольно отдал кожаную ленту на волосы с золотистым камнем, признак власти княжеской. К этой повязке ни Хельгунда, ни Гизур никогда не относились серьезно, поскольку теперь в качестве признака княжеской власти надлежало носить корону.
Гизур разослал по городам и весям множество шпионов, и те приносили все более странные вести. Так вот, Пестователь этот стал во главе сотен лестков, и когда в Гнезде Гизур начал готовиться к обороне города, оказалось, что тот направился в Страну Квен, чтобы помочь королеве Айтвар в войне с мардами.
— Погибнет. Если не убьют его марды, то уж наверняка женщины из Страны Квен, ведь он мужчина, — заявил Гизур Хельгунде.
Зима была беспокойная. Гизур готовил войско к окончательной расправе с Повалами. В Гнезде уже начало не хватать соли, потому-то вопрос победы над Повалами казался самым важным. Только Крушвиц, точно так же, как и Гнездо, был обнесен крепкими валами Нелюбами Пепельноволосыми. Проводить осаду Крушвиц не имело смысла, одно лишь столкновение в открытом поле могло дать победу. Всякую ночь в своем ложе Хельгунда с Гизуром размышляли над тем, каким образом выманить войска Повал из града в поле, только никакая разумная идея в головы им не приходила.
И вот как-то раз в комнату, где Хельгунда белыми пальцами ласкала свою корону, неожиданно вбежал Гизур и пал пред нею на колени. Не как любовник, ни как вождь, но как перепуганный воин перед собственной владычицей.
— Пришло сообщение, будто тысячи мардов встали лагерем на левом берегу реки Бук, — перепугано бормотал он. — Пользуясь морозами, собираются они преодолеть болота и реки, чтобы потом напасть на наши земли. Нам остается лишь одно — бежать в Юмно.
— Зачем? Разве марды способны захватить Гнездо?
— Их тысячи. Это же дикие люди. Они обрезают женщинам груди. Они окружат Гнездо и возьмут нас голодом. У нас нет соли, запасы зерна кончаются, вяленого мяса тоже нет. Никто не ожидал осады.
— Ладно, дадим им выкуп.
— Они его возьмут, только слова не сдержат. Это же кочевники, Хельгунда. Они потянут тебя на аркане за своими лошадями. Мы здесь все подохнем. Какое тебе дело до Гнезда? Ты сама из Юмно, я с Фони. Убегая, мы спасем себе жизнь.
Хельгунда начала паковать свои вещи в путевые сундуки, кузнецам было приказано подковать лошадей и отремонтировать десятки саней. При мысли о мардах неустрашимый Гизур, мужчина громадного роста и страшной силы, даже трясся от страха, и страх его передавался Хельгунде.
— А что Повалы? — спросила она любовника.
— Тоже готовятся бежать. Одни только Дунины считают, будто марды до них не доберутся.
Из-за громадных валов города, расположившегося на высокой горе, окруженной тремя озерами так, что лишь с восточной стороны узкая полоска суши позволяла добраться до главных ворот, известия о панике, что воцарилась при дворе Хельгунды, будто капли воды из дырявой бочки постепенно проникали и на два подградья, усиливая страх перед мардами. Купцы, торгующие воском и мехами, горячечно строили сани. Золотых дел мастера закапывали свои сокровища в земле. Цена саней и коня возросла четырехкратно. Кто обладал каким имением и ценил свою жизнь, желал присоединиться к эскорту Хельгунды, который по дороге должны были охранять две сотни оружных. Гизур решил, что в Гнезде останется только небольшой гарнизон из самих лендицов; их он предназначил на заклание. Люди победнее, у которых не было лошадей и саней, намеревались бежать в леса и поселиться там в землянках, только суровая зима и глубокие снега удержали их на месте.
Восемнадцать сундуков с богатствами Хельгунды были уложены в сани перед княжеским двором. Ржали и топали кони двух сотен норманннов. Вот только ночью пошел снег, он падал весь день и еще одну ночь, на дорогах навалило такие громадные сугробы, что про отправление в Юмно не могло быть и речи. Сундуки остались в санях, лошадей же выпрягли и закрыли в теплых конюшнях. Хельгунда часами кружила по комнатам, оголенным от ковров, мехов и более-менее ценной мебели. Она прекрасно понимала, что в Юмно ее не ждет ничего доброго. Не обрадуется Хок ее возвращению, и наверняка как можно скорее он выдаст ее за какого-нибудь грубияна-ярла или за кого-нибудь из родичей побогаче. Гизуру же попросту отрубит голову, что не сумел защитить княжество Хельгунды.
И вот когда она металась так по комнатам, где раздавался плач болезненного Аслака, опека над которым была доверена Милке из выродившегося рода Землинов, вдруг услышала на дворе громкие возгласы. Хельгунда выбежала на снег и мороз с непокрытой головой, в простом платье, даже без мехового плаща. Там она увидала пыхающего паром от езды коня и Ящолта, одного из тех, что были родом из лендицов и верно служили княгине.
— Княгиня, — поклонился ей Ящолт. — Некий Пестователь во главе сотни лестков победил мардов и заставил их вернуться в Паннонию. Сообщение верное. Столь же верным является известие, что дикие женщины из Страны Квен разгромили Плоцк на Висуле и сожгли порт, откуда мы до сих пор сплавляли зерно Гедану.
Хельгунда стиснула губы и спросила про Гизура. Ей сообщили, что тот рано утром отправился по деревням, чтобы забрать лошадей. Тогда она приказала слугам и воинам занести ее сундуки в дом и вызвала к себе Ящолта и норманнна по имени Годон.
Те застали княгиню в ободранной от драпировок спальной комнате. На волосах у нее была княжеская корона, плечи были прикрыты княжеским, пурпурным, вышитым золотыми нитями плащом. Перед тем, как прибыли воины, она вынула из коробочки два золотых перстня и теперь держала их на своей маленькой ладони.
Оба мужчины были рослыми, светловолосыми, одетыми в кольчуги и железные наголенники. В знак уважения они сняли шлемы с коровьими рогами. После Гизура они занимали наивысшее положение среди воинов Гнезда.
— Гизур оказался трусом, — объявила Хельгунда. — И я решила, что уже никогда не впущу его к себе в ложе. Вы двое с этих пор будете стоять на страже у дверей моей комнаты. А в качестве знака, что я даю вам такую власть, примите от меня эти два перстня.
— Что мы должны будем сделать, когда Гизур вернется? — спросил Ящолт, обладатель столь молодого и красивого лица, что Хельгунда уже знала, что его первого вскоре впустит в свое ложе.
— Вы приведете его пред мое лицо, только не отступайте от него ни на шаг. Он был отважен, когда нужно было расправиться с Пепельноволосым, беспомощным старцем. Это он вынудил, чтобы я закрыла собственного мужа в башне. Отважным был он и тогда, когда хватал невольников из моего собственного народа и продавал их в Юмно или же Гедану. Зато он испугался мардов, которых победил какой-то Пестователь, имея всего сотню людей.
Еще до того, как Гизур вернулся, ведя с собой награбленный по деревням десяток лошадей, комнаты княжеского двора выглядели как ранее. Хельгунда приняла бывшего любовника в большом зале, в котором стены были завешаны шкурами кабанов. Она сидела на троне в своей княжеской короне и в самых красивых одеждах. Впервые в жизни она почувствовала себя истинной владычицей, и при мысли о Гизуре ее небольшие губы бледнели от злости.
Гизура привели Ящолт и Годон и приказали ему опуститься на одно колено. Одновременно они позволили, чтобы свидетелями унижения командира стали три десятка норманннов, которые заполнили почти весь зал.
— Что ты знаешь о мардах? — спросила его Хельгунда.
— Их победили, — ответил тот, чувствуя, что ему грозит смерть.
— Ты это свершил?
— Некий Пестователь.
— Мне говорили, что у него была всего сотня воинов, в то время, как у тебя имелось целых двести храбрых рыцарей. Ты трус и больше не можешь командовать мужчинами. Сядешь в зале с женщинами и будешь прясть кудель.
Более трех десятков мужских глоток взорвалось столь громким, что он оглушил всех, смехом. Но Хельгунда дала знак рукой, чтобы все успокоились
— Где мой муж, Голуб Пепельноволосый, истинный повелитель этой земли? — спросила она у Гизура.
— Не знаю. А находился в башне на озере лендицов. Исчез…
— Мыши его съели?
И снова оглушительный гогот.
Хельгунда указала на пустое место рядом со своим троном. Когда-то там стоял золотой трон Пепельноволосого. Этой ночью своим женским умом поняла она, что плохо сделала, закрывая супруга в башне. Одинокая и красивая владычица всегда будет зависеть от милостей любовника, такого как Гизур или другого, вроде Ящолта или Годона. Совсем по-другому может быть, когда на троне воссядет муж, и лучше всего, если будет он старым и неспособным к любви. Это на него можно свалить любой грех, зато себе приписывать любую заслугу, приказывать убрать невыгодного любовника, а другого одарить склонностью. Еще хорошо, когда на троне восседает повелитель из древнего рода и здешнего люда, а не чужак, какой-нибудь норманнн, ведь чужого легче всего ненавидеть.
— Еще сегодня должен здесь встать второй трон для повелителя всей этой страны, — медленно и торжественно возвестила Хельгунда. — У тебя, Гизур, были тайные замыслы, самому сделаться здесь князем. Это ты пленил князя Голуба в башне, меня же сделав безвольной. Но я нашла защиту в воинах, верных моему отцу, князю Хоку. За то, что вы встали на моей стороне, — обратилась она к норманннам, — я удваиваю вам жалование.
На сей раз радостный рык потряс всем залом, после чего раздались шумные удары мечами в щиты, знак уважения и верности. Гизур понял, что уже ничто не спасет ему жизнь, разве лишь то, что он был отцом Аслака.