— Должен ли я быть щедрым или же скупым?
— Щедрым! — закричали в ответ.
И ответил на это Даго:
— Нет у меня собственных денег или собственного золота, а все, что у меня имеется, принадлежит народу. Посему, дам я награду не от своего, но из вашего богатства. Если буду я щедрым, тогда не получите оплату в течение месяца. Если же буду я скупым, тогда не получите только недельной оплаты. Скажите же мне еще раз: должен ли я быть щедрым или же скупым?
— Скупым, господин! — заорали все.
Кивнул Даго в знак согласия и призвал к себе этих четверых.
Когда же те подошли к Пестователю совсем близко, и когда их глаза встретили его холодный взгляд, когда увидали они сверкающую у него на челе святую Андалу, когда отблеск его панциря на мгновение замерцал в их глазах, испытали они страх и то, что называют величие, которые и заставили их опуститься на одно колено.
— Есть два вида высочайшей награды, — обратился к ним Пестователь, беря мешок, что был подвешен к его белому поясу. — Можно получить кусок золотого украшения. Но можно и получить наивысшую награду, которым является право покарать осужденного убийцу.
Сказав это, бросил Даго под ноги этим четверым четыре куска золота. Трое жадно схватили их, а вот четвертый поднялся с колен, схватил точащее из земли копье и вонзил его в грудь Гизуру.
Вскрикнули собравшиеся, но тут же умолкли, поскольку норманнн умирал в страшных мучениях и ужасно стонал. Им не хотелось хоть капельку потерять из его мук, ибо вспомнились им сожженные Гизуром вёски и плач женщин, которых отправляли на продажу в Юмно.
Когда же тот умер в полной тишине, Даго вынул свой меч и отрубил норманнну голову. Затем он повернулся лицом к собравшимся и начал кого-то разыскивать взглядом.
— А где этот Мсцивой, который желал зваться «людом»? — спросил он наконец.
— Тут я! — закричал Мсцивой и подошел к Даго.
Тот же слегка усмехнулся и, указывая на голову Гизура, сказал:
— У нас не было возможности испробовать твое мужество. Теперь же я даю тебе оказию. Возьмешь тряпку, замотаешь в нее голову Гизура и отвезешь в Гнездо. Там бросишь ее под ноги Хельгунде со словами: «Это тебе подарок от народа».
Мсцивой побледнел от страха.
— Она прикажет меня убить.
Пестователь презрительно сплюнул.
— Мог же ты созывать суд, другим приказывать, хотя и не показал еще перед другими, что достоин этого. Потому сделаешь так, как я приказал. В противном случае народ будет судить тебя.
Раздались громкие удары мечей о щиты. Воинам просто чудесным показалось зрелище, которое устроил для них Пестователь. И даже то, что именно крикливому и вздорному Мсцивою приказал он отвезти голову норманнна в Гнездо.
Вечером в шатер Даго, согнувшись в покорном поклоне, вошел молодой воин и подал вождю кусочек золота.
— Я, господин, взял другую награду. Я убил Гизура. Поэтому золото отдаю.
Даго взял золотой кусочек и старательно спрятал в свой мешок.
— Сколько тебе лет, сын мой? Как тебя зовут?
— Мне восемнадцать лет, а зовут меня Влоцлав.
Желаешь ли ты вступить под мой плащ и отдаться мне в пестование?
— Да, — юноша обнял ноги Даго и спрятал голову под его белым плащом.
И сказал тогда Даго Авданцу и Палуке, которые находились с ним тогда в шатре:
— Дайте этому юноше хороший меч, кольчугу, щит и шлем, а еще теплый плащ. И пускай с нынешнего дня спит теперь возле моего шатра, чтобы я всегда мог его вызвать.
После того вызвал Даго Херима на доверенную беседу и спросил его:
— Я уже дал тебе титул воеводы, а теперь же даю титул канцлера, то есть человека, который управляет моей канцелярией. Сколько людей ты уже себе подобрал?
— Пока что всего десяток, ведь это не могут быть обычные воины, но такие, что отличаются не одной только отвагой, но и хитростью, умом, которые знают разные языки и наречия. Я выслал их ко двору Хельгунды, в Каррадонон, к Гедану и в Восточную Марку, к маркграфу Карломану. Еще один пребывает в Крушвице, у Олта Повалы Старшего.
— Ты правильно сделал, Херим. Помни еще, служить тебе должны не только воины, но и ворожеи, а еще и женщины. Особенно хорошо вознаграждай ворожеев, чтобы сообщали они тебе самые тайные слова, которые говорит им народ во время молитв.
— Буквально только что получил я известие, что Гизур на Вороньей Горе убил не только Голуба, но и двух ворожеев.
— Кто тебе сообщил про это?
— Жерца, господин. Он пришел к нам, чтобы отомстить Гизуру, но месть уже совершилась.
— Скажешь этому человеку, что теперь он должен стать ворожеем на Вороньей Горе. По милости бога и по милости Пестователя. И пускай служит нам своими советами и вестями. Дашь ему горсть золота.
— Хорошо, господин.
— И еще, Херим, подбери себе нескольких людишек совсем никчемных или же таких, кому что-то угрожает. Пускай же ради спасения собственной шкуры кусают по твоему приказу.
— Один такой мне уже служит. Зовется Зидалом. В Гнезде ради грабежа убил одного купца, так еще и жену его изнасиловал. За это Хельгунда приговорила, чтобы ему отрубили руки, голову, а потом и четвертовали. Но ему удалось сбежать и пристать к лесткам. Теперь он защитник народных прав…
— Если Хельгунда не убьет Мсцивоя, прикажешь это сделать Зидалу. Но так, чтобы я об этом не узнал, ибо тогда приговорю его за скрытоубийство. Ведь какие чувства должен пробуждать повелитель?
— Любовь, господин мой?
— Дурак ты, Херим. Повелитель должен пробуждать страх. Пред каждым высказанным против повелителя словом, не говоря уже про поступок. Страх народный — это еще один вид его, народа, любви. Повелитель обязан иметь право пробуждать страх в народе, но он же обязан избегать ненависти народа. Ты, Херим, должен теперь обладать именем не только «Канцлер», но и «Страх». Ты понял меня?
— Даже слишком, господин.
— Нет, Херим. Ты должен пробуждать страх, но если вызовешь ненависть, народ тебя осудит, точно так же, как Гизура. Так что действуй, Херим, разумно, чтобы башка твоя не торчала на шее столь же неуверенно, как у Мсцивоя. Разве и сам ты когда-то не пристал к бандитам, поскольку, как сам говорил: «один обязан нести бремя другого»? Потому накладываю на тебя бремя страха предо мной. И хотя не тебя буду постоянно возвышать и осыпать милостями, именно ты все время будешь стоять за моим троном. И хотя других людей буду спрашивать совета, только твой совет будет для меня считаться.
Сказав это, Даго отворил сундук с золотом и вручил Хериму два тяжелых мешочка.
На следующий день, ближе к вечеру, прекрасно одетый воин, со щитом, на котором было изображение белой птицы, галопом промчался по посаду Гнезда, пробуждая всеобщее удивление и страх. Остановился он перед открытыми воротами в башне городских валов и трем пешим стражам с копьями, что загородили ему дальнейший путь, бросил под ноги плетеную из лозы корзинку.
— Отдайте это княгине Хельгунде и передайте, что это ей подарок от народа.
Он резко развернул коня и снова галопом промчался по посаду, направляясь в поля. Какой-то лучник с башни послал за ним стрелу, только та странного всадника не достала.
Стражники вызвали Годона и Ящолта, а те, увидав, что находится в корзинке между тряпками, лишь коротко очень размышляли, не сохранить ли этот «подарок» перед княгиней в тайне. Но так уж случилось, что как раз вчера перехватили они возле Гнезда посланца от молодого князя Карака. Допытали его жестко, угрожая смертью, и тот сообщил им то, что должен был сообщить Хельгунде. Молодой князь Карак сообщал княгине, что отец выслал его против немногочисленных банд воинов, сеющих опустошение в Моравской Браме и нападавших на приграничные грады висулян. Как только он с этим делом справится, то захватит власть в Каррадононе и вышлет послов за рукой Хельгунды.
Годон убил посланца, чтобы тот никогда не добрался до Хельгунды. Но он вместе с Ящолтом понял, что никто из них не станет повелителем Гнезда, ибо Хельгунда давно уже задумала соединить свою судьбу с молодым князем висулян. Потому-то решили они не щадить Хельгунду. Решили они держать в тайне все дело с посланцем, зато вынули из корзинки и отнесли в спальню Хельгунде, положив там на подушку, отрубленную голову Гизура.
Тем вечером Хельгунда дольше обычного засиделась в комнате, в которой Годон с Ящолтом складывали наиболее ценные предметы, забираемые вместе с остатками зерна у окрестных кметей. Хельгунда надеялась, что за те крохи еще оставшегося у нее богатства, да еще эту наворованную дань, удастся ей получить из Юмно еще сотню наемных воинов, чтобы оборониться перед Пестователем.
Поздно уже было, когда в сопровождении милки, державшей в руке лучину, отправилась она через темные сени к себе в спальню. Тут заступили ей дорогу Годон с Ящолтом.
— Кого из нас, княгиня, пригласишь ты сегодня к себе в спальню? — спросил последний.
— Никого, — гордо отвечала та.
— И правильно, — согласился с ней Годон. — Любовничек там уже ждет.
Хельгунда вошла в спальную комнату, когда же Милка подсветила лучиной, то увидела на подушке в своем ложе отрубленную и уже разлагающуюся голову.
Нет, не вскрикнула от испуга книягиня, как того можно было ожидать. Она вышла в сени и спросила Ящолта с Годоном:
— Это от вас мне подарок?
— Голову Гизура прислал тебе Пестователь.
— Прикажите стражникам выкинуть эту голову в озеро. И пускай слуги поменяют постель на моем ложе.
А после того она вместе с Милкой возвратилась в сокровищницу. А там уже отдала карлице тайный приказ и золотую брошку подарила. Через какое-то время сообщили ей, что Годон с Ящелтом, поев конопляной похлебки, умирают в страшных муках. Оба воина вились от боли на полу большой избы, где ужинали стражники-норманнны. Они перепугано глядели, как умирают их товарищи, выплевывая кровь и блевотину.
— Вы уже выкинули голову Гизура в озеро? — спросила княгиня у воина по имени Нор.
— Так, госпожа. Только что.
— А теперь возьмите этих двоих и сбросьте их тела в то же самое место, чтобы Гизуру не было скучно.