— Что происходит? — спросил я.
— Она все еще там. Они ничего не говорят мне.
— Успокойся, Фил. Она выдержит.
— Приедешь сюда?
— Скоро, — сказал я. — Мне еще надо кое-кого повидать.
— Ладно, Патрик, — осторожно проговорил он, — ты тоже успокойся.
Эрика я нашел в его квартире в Бэк Бэй.
Он встретил меня на пороге в рваном банном халате, под которым виднелись серые плавки, с осунувшимся лицом и седой щетиной трехдневной давности. Его волосы не были собраны в конский хвост, а спадали на уши и плечи, что сильно старило его.
— Надо поговорить, Эрик.
Он посмотрел на пистолет у меня на поясе.
— Оставь меня, Патрик. Я устал.
Позади него виднелись разбросанные по полу газеты и гора грязной посуды в раковине.
— Ни хрена, Эрик. Мы должны поговорить.
— Со мной уже беседовали.
— ФБР, знаю. Ты не прошел детектор лжи.
Он прищурился.
— Что?
— Ты слышал.
Он почесал ногу, зевнул и взглянул куда-то поверх моего плеча.
— Суд это не учитывает.
— Речь идет не о суде, — сказал я. — А о Джейсоне Уоррене. И об Энджи.
— Энджи?
— Она схлопотала себе пулю, Эрик.
— Что? — Он держал перед собой руку, будто не знал, что с ней делать. — О боже, Патрик, надеюсь, она выздоровеет?
— Пока не знаю, Эрик.
— Ты, наверно, не в себе.
— Я действительно здорово взвинчен, Эрик. Имей в виду.
Он поморщился, и в его глазах промелькнула какая-то горечь и безнадежность.
Оставив дверь открытой, Эрик повернулся и пошел внутрь квартиры. Я последовал за ним через гостиную, заполненную разбросанными книгами, пустыми коробками из-под пиццы, бутылками вина, порожними пивными банками.
В кухне он налил себе чашку кофе из кофеварки, покрытой давнишними пятнами, которые он давно уже не вытирал. У нее отсутствовала и крышка. И сам кофе был бог знает какой давности.
— Вы с Джейсоном были любовниками? — спросил я.
Он отхлебнул свой холодный кофе.
— Эрик? Почему ты ушел из Массачусетского университета?
— Знаешь, что бывает с профессорами-мужчинами, которые спят со студентами? — спросил он.
— Профессора всегда и везде спят со студентами, — сказал я.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Профессора-мужчины спят, как правило, со студентками. — Он вздохнул. — Но даже это в политизированной атмосфере, царящей нынче в студгородках, стало опасным делом. Как говорили древние, береги честь смолоду. Не слишком страшная фраза, если только не применяется к мужчинам и женщинам, достигшим двадцати одного года, живущим в стране, где меньше всего хотят, чтобы дети стали по-настоящему взрослыми.
Я нашел чистое место на столешнице и облокотился на него.
Эрик поднял взгляд от своего кофе.
— Так вот, Патрик, существует мнение, что, если девушка не является студенткой именно этого профессора-мужчины, сексуальные отношения между ними вполне допустимы.
— Тогда в чем проблема?
— Проблема в отношениях между профессором-геем и студентом-геем. Можешь мне верить, они не поощряются.
— Эрик, — сказал я, — проясни, пожалуйста. Речь идет о Бостонской академии. Самом укрепленном бастионе американского либерализма.
Он слегка усмехнулся.
— Ты и в самом деле в это веришь? — Он снова покачал головой, странная улыбка не сходила с его лица. — Если б у тебя была дочь, Патрик, скажем, лет двадцати, хорошенькая, которая училась бы в Гарварде или Брайсе, и ты вдруг обнаружил, что у нее сексуальные отношения с одним из профессоров, что бы ты чувствовал?
Я встретил его отсутствующий взгляд.
— Не скажу, что меня бы это обрадовало, Эрик, но и не удивило бы. Я бы посчитал, она уже взрослая, и это ее выбор.
Он кивнул.
— Теперь представь тот же сценарий, но у тебя сын, и у него интимные отношения с профессором.
Это меня озадачило. Точнее, задело глубоко упрятанную и задавленную, скорее пуританскую, чем католическую часть моего «я», а картинка в моем воображении — юноша на небольшой тесной кровати вместе с Эриком — на какое-то мгновение возмутила меня, но я взял себя в руки и выбросил ее из головы, призвав на помощь остатки моего собственного либерализма.
— Я бы…
— Видишь? — Он весело засмеялся, но глаза его все же были пустыми и бегающими. — Это тебя шокировало, верно?
— Эрик, я…
— Разве не так?
— Да, — тихо сказал я. И удивился своей реакции.
Он поднял руку.
— Это нормально, Патрик. Я знаю тебя уже десять лет как человека, почти не подверженного гомофобии. И все же ты гомофоб.
— Но это не касается…
— Твоих друзей-геев, — сказал он, — тут ты на высоте. Допускаю, но если дело коснется твоего сына и его друзей-геев…
Я пожал плечами.
— Возможно.
— У нас с Джейсоном был роман, — сказал он, выливая кофе в раковину.
— Когда? — спросил я.
— В прошлом году. Все закончилось. Да и длилось-то всего один месяц. Как-никак я был другом дома, и у меня было ощущение, что я предаю Дайандру. Что касается Джейсона, мне кажется, ему хотелось быть ближе к своим ровесникам, к тому же он очень нравится женщинам. Расставание было дружеским.
— Ты рассказал об этом ФБР?
— Нет.
— Эрик, ради Христа, почему нет?
— Это разрушит мою карьеру, — сказал он. — Вспомни свою реакцию на мое предположение. И неважно, сколь либеральной ты считаешь академию, главное, что спонсоры колледжей, как правило, правильные белые мужчины. Либо их жены, пропадающие в загородных клубах. И если они узнают, что гей-профессор превращает их детей или детей их друзей в геев, они уничтожат его. Без вариантов.
— Послушай, Эрик, это все равно выйдет наружу. ФБР, Эрик. ФБР. Они сейчас проверяют твою жизнь с увеличительным стеклом. И в конце концов наткнутся на то, что им нужно.
— Я не могу, Патрик. Не могу.
— А как насчет Эвандро Аруйо? Ты знал его?
Он покачал головой.
— Нет. Джейсон был напуган, Дайандра тоже, вот я и обратился к тебе.
Я верил ему.
— Эрик, пожалуйста, подумай о признании федералам.
— Ты сообщишь им то, что рассказал тебе я?
Я покачал головой.
— Я этим не занимаюсь. Единственное, что я сделаю, так это скажу, что не считаю тебя подозреваемым, но не думаю, что без доказательств это повлияет на их мнение.
Он кивнул и, выйдя из кухни, направился к двери.
— Спасибо, что зашел, Патрик.
У входной двери я задержался.
— И все-таки скажи им, Эрик.
Он положил руку мне на плечо и улыбнулся, явно храбрясь при этом.
— В ночь, когда убили Джейсона, я был с одним студентом, любовником. Отец его высокопоставленный прокурор из Северной Каролины и почетный член Христианского Союза. Как думаешь, что он сделает, если узнает правду?
Я уставился на его пыльный ковер.
— Единственное, что я умею делать — это преподавать. Это мое, Патрик. Без этого я сгину.
Я взглянул на него, и мне показалось, что при этих словах он стал действительно исчезать, удаляясь куда-то во мглу на моих глазах.
По дороге в больницу я остановился у «Черного Изумруда», но он был закрыт. Я взглянул вверх, на окна Джерри. Шторы были опущены. Я поискал глазами его машину, обычно припаркованную перед баром. Ее там не было.
Если убийца, согласно теории Долквиста, постоянно встречался со мной лицом к лицу, это сужало круг подозреваемых. По мнению ФБР, в него входили Эрик и Джерри. А Джерри был еще и мощного телосложения.
Но какой у него мог быть мотив?
Я знал Джерри всю свою сознательную жизнь. Способен ли он на убийство?
Каждый из нас способен убить, прошептал в моей голове чей-то голос. Каждый.
— Мистер Кензи.
Я обернулся и увидел агента Филдса, стоящего возле темного «плимута». Он бросил записывающее устройство внутрь машины.
— Мистер Глинн чист.
— То есть?
— Прошлой ночью мы наблюдали за баром. В час ночи Глинн поднялся в свою квартиру, до трех смотрел телевизор, затем лег спать. Мы дежурили здесь всю ночь, и он никуда не выходил. Он не тот человек, мистер Кензи. Сожалею.
Я кивнул, при этом какая-то моя часть почувствовала облегчение, какая-то — угрызения за подозрение в адрес Джерри.
Конечно же, была еще одна часть моего «я», ощутившая разочарование. Возможно, в глубине души мне хотелось, чтобы это оказался Глинн.
В таком случае все бы уже закончилось.
— Пуля наделала дел, — сказал мне доктор Барнетт. — Она продырявила ее печень, задела обе почки и осела в нижней части брюшины. Мы дважды чуть не потеряли ее, мистер Кензи.
— Как она сейчас?
— Ну, она еще без сознания, — сказал он. — А вообще-то она сильная женщина? Великодушная?
— О да, — ответил я.
— Тогда ее шансы выше, чем у других. Это все, что я могу сейчас сказать.
Энджи перевезли в реанимацию в восемь тридцать утра после полуторачасового пребывания в послеоперационной.
По ее виду казалось, что она потеряла не меньше пятидесяти фунтов, и ее тело словно колыхалось в постели.
Пока медсестра подключала капельницу и включала монитор, мы с Филом стояли над кроватью Энджи.
— Зачем это? — спросил Фил. — С ней ведь уже все в порядке. Разве нет?
— Мистер Димасси, у нее дважды открывалось внутреннее кровотечение. Мы подключаем ее к монитору, чтобы это не повторилось снова.
Фил взял руку Энджи, она выглядела в его лапище такой маленькой.
— Энджи! — проговорил он.
— Она будет спать почти весь день, — сказала сестра. — Сейчас вы вряд ли можете ей чем-нибудь помочь, мистер Димасси.
— Я не покину ее, — сказал Фил.
Сестра взглянула на меня, но я смог ответить ей только унылым взглядом.
В десять я вышел и увидел Буббу, сидящего в холле.
— Ну как она?
— Говорят, — сказал я, — все обойдется.
Он кивнул.
— Думаю, все будет яснее, когда она проснется.
— Когда это будет?