Идя по застеленному ковром коридору, Лейла вспоминала о тех вечерах, когда от Джеймса пахло незнакомым парфюмом.
Она шла и прикидывал, за какой дверью они могут находиться. И вдруг Лейла услышала то, что привело ее в ужас, – голос Джеймса и женский смех.
Ей хотелось толкнуть дверь ногой, ворваться в номер и расцарапать ему лицо… Но какой в этом смысл?
Что это изменит?
С самого начала Джеймс не скрывал, что он плейбой.
Только обстоятельства заставили их остаться вместе.
Слез не было, не было и гнева. Все, что чувствовала Лейла, – это усталость. Усталость от мира, который снова и снова отвергал ее любовь.
Она попросила шофера отвезти ее домой.
– Но тебя все равно любят, – сказала она маленькому человечку внутри ее. – Ты самый любимый и желанный ребенок. И я сделаю все, чтобы защитить тебя.
Лейла собиралась справиться с этим одна.
Она отказывалась жить с мужчиной, который по-настоящему не любит ее. У ее дочери будет мать – сильная женщина, а не жертва. Мать, которая никогда не подставит другую щеку.
Лейла достала маленький саквояж.
Ей ничего от него не нужно.
Ничего.
Она сняла платье, которое Джеймс заказал для нее, и надела то, в котором приехала в Нью-Йорк. За своими вещами она решила прислать кого-нибудь позже. Она просто не могла дольше находиться здесь, в его квартире, чувствовать его запах. Запах мужчины, который украл ее сердце.
Лейла взяла деньги, заработанные в ресторане, паспорт и положила их в саквояж. Потом она сняла кольцо, которое подарил ей Джеймс на том постыдном шоу, заманивая ее в ловушку.
Ему это не удастся.
«Надеюсь, она стоит того», – написала она сообщение и, бросив телефон на кровать, вышла из квартиры.
Джеймс получил эсэмэску, когда садился в машину у «Чатсфилда», и тут же позвонил ей. Она не ответила.
– Когда вы отвезли Лейлу домой, с ней было все в порядке? – спросил он у водителя.
Тот пожал плечами:
– Она была не очень-то разговорчива… Хотя она вообще мало говорит. Когда мы подъехали к дому, она попросила отвезти ее в «Чатсфилд».
Джеймс велел шоферу подождать у подъезда. Но как только он открыл дверь квартиры, то понял, что Лейла ушла.
Ее телефон был здесь, кольцо тоже. Все было – не было только ее.
Джеймс подошел к комоду, где она хранила деньги и паспорт. Даже не выдвигая ящик, он знал, что там пусто.
Он приказал отвезти его в «Харрингтон» и, когда портье опять завел песню о политике конфиденциальности, сделал такое свирепое лицо, что тот скис.
– Под этим именем у нас никто не регистрировался, – сказал портье.
– А под другим? – спросил Джеймс, и, вероятно, агония, написанная на его лице, а не гнев заставила портье покачать головой.
Джеймс позвонил Ману и рассказал, что случилось. Ману предложила подежурить возле стойки в «Харрингтоне» – на случай, если Лейла там все же появится.
– Я ей все объясню, если увижу, – пообещала она, и Джеймс поблагодарил ее.
Хотя вряд ли Лейла туда отправится. Она знает, что это первое место, где ее станут искать.
Это был самый ужасный вечер в его жизни. И кошмарная ночь.
Машина кружила по городу, Джеймс напряженно всматривался в лица прохожих, но все было тщетно. Он заехал в восточный ресторан, где работала Лейла, но там ее не видели. Менеджер пообещал сообщить ему, если она появится.
Джеймс позвонил Спенсеру и попросил его просмотреть записи камер видеонаблюдения. А потом он поехал в аэропорт Кеннеди, где когда-то Лейла впервые в жизни увидела снег. Честно говоря, он не знал, что делать.
У него был с собой ее телефон, и он мог бы позвонить ее родителям, чтобы узнать номер Зейна. Но Джеймс прекрасно понимал бесполезность этой затеи.
Наконец, вернувшись и очутившись в аллее за «Чатсфилдом», он, словно пьяный, принялся выкрикивать ее имя.
Джеймс пал духом.
Лейла могла быть сейчас на пути в Шурхаади. Неужели она готова жить в стыде и позоре из-за внебрачного ребенка? «Что станется с моей дочерью?» – в ужасе думал Джеймс.
Он поднял глаза к беззвездному небу, по которому, возможно, уносились от него два самых любимых существа….
Джеймс нашел Лейлу всего лишь в десяти минутах ходьбы от своего дома. В парке.
– Не стоит разгуливать ночью одной, – сказал он, садясь на скамейку рядом с ней.
Лейла не могла заставить себя поднять на него глаза. Она продолжала смотреть на парк, в котором когда-то поверила, что нашла свой дом.
– Единственное, что меня пугает, не ночь. Я боюсь поверить тебе и твоим объяснениям. – Она бросила на него быстрый взгляд и отвернулась. Было больно смотреть на его лицо – лицо лгуна. – Я видела тебя с твоей блондинкой, – выдохнула Лейла с презрением.
– Моей?..
– Ну, она стоила того?
– Вообще-то нет, – ответил Джеймс и успел перехватить ее руку. – Это Ману…
– Меня не интересует, как ее зовут, – бросила Лейла.
– Она пыталась помочь мне связаться с твоим братом. Я хотел попросить его поговорить с твоими родителями.
– В гостиничном номере? Я слышала, как ты смеялся.
– Этот номер предназначен для деловых встреч. Ману сидит сейчас в холле отеля «Харрингтон» – на тот случай, если ты там появишься.
– Ты возвращался домой с запахом чужих духов, ты веселился с другой женщиной в номере отеля, за закрытыми дверями…
– Она смеялась надо мной, Лейла, – сдавленно проговорил Джеймс, и что-то в его голосе заставило ее посмотреть на него.
Скрипнув зубами, он заставил себя произнести:
– Ana ata’allam al arabiyya.
Он сказал, что учит арабский язык.
Лейла не рассмеялась. Она снова начала верить Джеймсу.
– Ты это делал для меня?
– Я надеялся, что смогу поговорить с твоим отцом. Но, если честно, временами я не был уверен, что мне это удастся. Я не хотел обнадеживать тебя. И не хотел, чтобы ты смеялась над моими попытками выучить язык.
– Почему я должна смеяться? Это так благородно! Хотя ты, вероятно, разочарован тем, что родится девочка…
– Я ужасно рад, что у нас будет девочка!
Вера в Джеймса крепла. Лейла почувствовала, как его рука мягко поглаживает ее живот. Ей это очень нравилось.
– Я боялся, что потерял вас обеих. Я думал, что ты уже на пути домой…
– Мне нечего там делать. И я никогда не посмела бы отнять у тебя твоего ребенка, Джеймс.
Он удовлетворенно кивнул. Ее слова навсегда исключили этот кошмар из его жизни.
– Я запутался, Лейла. Ману рассердилась из-за фотографии в газете и потребовала, чтобы я не прикасался к тебе в публичных местах. Она считает, что это оскорбляет не только твою семью, но и тебя. Но, конечно, мне, прежде всего, надо было обсудить это с тобой.
– Да, надо было. Твои прикосновения никогда не оскорбляли меня, – вздохнула Лейла. – В противном случае ты заметил бы это.
– Разумеется.
– И с моей семьей ты тоже ничего испортить не мог. Хуже все равно быть не может.
Лейла расплакалась. Джеймс видел ее боль, но знал, что причиной является не он.
– Может быть, они все еще скорбят о Жасмин… – мягко сказал он.
Джеймс понимал, что не стоит критиковать чужую семью.
Лейла покачала головой.
– Мне было стыдно рассказывать тебе… – начала она.
– Никогда не стыдись мне что-либо рассказывать.
– Мама… она никогда меня не любила…
Джеймс обнял ее за плечи и возразил, что конечно же мама ее любила. А потом в ужасе услышал, что мать Лейлы даже не прикасалась к ней.
– Меня кормили служанки, – продолжала она. – Мать настолько ненавидела меня, что сама кормить не пожелала. В ту ночь, когда я ушла из дворца, она наконец призналась, что лучше бы умерла я, а не Жасмин. А когда я сегодня позвонила ей, она спросила, в какой момент ты сказал, что любишь меня: до того, как я раздвинула ноги, или во время…
– Я никогда не смог бы посмотреть тебе в глаза и признаться в любви, если бы не любил.
– Но ты в любом случае женился бы на мне.
– Трудно сказать. Теперь я в этом не уверен. Мне совсем не нравится то, что я вижу в доме своих родителей. Не в моих привычках давить на кого-то. Но я боялся, что ты можешь вернуться на родину.
– Никогда! – воскликнула Лейла. – Мама сказала, что во дворце стало лучше без меня. Даже слуги теперь чаще улыбаются. Она сказала, что мой отец снова начал гулять по вечерам в саду…
– Я бы тоже начал гулять, если бы был женат на этой безумной, – заявил Джеймс. – Я гулял бы утром, днем и вечером. И еще я играл бы в гольф.
– Ты думаешь, он это делает, чтобы держаться от нее подальше? – нахмурилась Лейла.
– Эй! Готов поклясться, что слуги не так уж счастливы. – Он шутливо толкнул ее локтем, и она наконец улыбнулась. – Это злая королева, – добавил он. – И когда родится наша дочь, ты больше не увидишь королеву и не услышишь ее, если только сама не захочешь.
– Обещаешь?
– Обещаю. А я никогда не даю обещаний, которые не могу выполнить.
– Я верю тебе.
Теперь Джеймс понимал, почему Лейле так трудно было поверить в его любовь.
Она просто не знала, что это такое.
Он поцеловал любимую женщину. И его не волновало, сколько фотографов может стоять вокруг.
Лейла чувствовала его губы на своих губах, ласковое поглаживание его рук. Его прикосновения предназначались ей. Только ей.
Любовь не просто существовала, она была с ними.
Джеймс ненавидел королеву Фаррах.
Ненавидел так, как Лейла не могла себе и представить. Он учил ее язык и часами просиживал с Ману, пытаясь решить возникшую проблему.
Было начало августа. Роды должны были начаться со дня на день, а Джеймс все еще не мог жениться на Лейле. Несмотря на вежливые письма, несмотря на все усилия Ману и Зейна, им никак не удавалось получить ее свидетельство о рождении.
– Я собираюсь поговорить с ее отцом, – заявил Джеймс и набрал номер.
Он заговорил по-арабски и попросил пригласить к телефону не королеву Фаррах, а его величество.
Просьба была изложена кратко.