похороны, совместное прощание с телом умершего, которое есть почти во всех религиозных и культурных традициях. Многочисленные «так принято» и «так положено» складываются в четкую последовательность действий (часть из которых закреплена законодательно) – в первые после утраты дни это и правда помогает не потеряться в эмоциях.
И дальше еще какое-то время следуют принятые в обществе обряды, в известном смысле облегчающие жизнь всех – и близких, и тех, кто стремится отдать «дань памяти» и поддержать родственников усопшего. В нашей культуре, во многом основанной на православии, например, это девятый и сороковой день, которые принято определенным образом отмечать. Да, изначально эти правила связаны с религией (и имеют значение для души умершего, а не для его близких). Но традиция давно вышла за рамки веры, и теперь даже нерелигиозные люди (как, например, я) воспринимают эти дни некими дополнительными вехами ухода человека. И в этом опять же есть свой смысл: не потеряться в однообразии дней, что-то высчитывать, организовывать поминки – простые действия, которые помогают проживать горе, соединяться в этом горе с другими, совершать символические действия, помогающие обнаружить себя в новом качестве «жизни без».
Здесь необходимо обозначить, что важно оставлять и за собой, и за другими право участвовать только в тех ритуалах, которые лично вам подходят. Если вы решаете, что не пойдете на похороны, никто не вправе осуждать ваше решение или давить на вас.
Но на этом общие механизмы горевания в нашей современной культурной традиции, похоже, заканчиваются. Эти 40 дней словно служат неким коридором горя. Как только они истекают, общество будто напутствует человека, потерявшего близкого: «Все закончилось! Начинай жить нормально».
Но это вряд ли получится. Горе не исчисляется конкретным количеством дней. И как раз в момент, когда человек, сделав все необходимое с точки зрения традиций, остается один на один со своей утратой (в тишине опустевшей квартиры или со счастливым фото в рамочке на комоде), – вот тогда у многих и начинается проживание глубины горя. Уже изнутри, а не снаружи.
Невероятное одиночество может захлестнуть того, кто тоскует о своем близком, которого больше нет. Наши отношения выстраивают огромную систему опор, и бывает сложно увидеть целиком, насколько прочно она вплетена в жизнь…
…Пока эти отношения не рушатся.
Собрать мир из осколков – вот задача человека, потерявшего близкого. И осколки эти порой очень мелкие. Поэтому важная часть процесса – понять, что горе не заканчивается вместе с вниманием к нему общества. Просто дальше по этому пути нужно идти самому. Лучший способ пройти его – дать себе и своему горю время.
Позабытый у нас древний ритуал ношения траура[13] – именно об этом. И раньше это было вполне естественным: например, в XIX веке вдовы облачались в черное, какое-то время не надевали драгоценности и не посещали балы, скорбя по ушедшему супругу. Сейчас нам это кажется странным… но, если подумать, дело не во внешней стороне поведения.
Не думаю, что всем, кто горюет в наше время, было бы полезно носить черную одежду или отказывать себе в удовольствиях, но хочу, чтобы вы зафиксировали важную вещь: траур по своей сути – это плавный процесс перехода между мирами: от мира, где человек еще есть, к миру, где его уже нет. Это время, когда горюющий сознательно дает место утрате. Он не пытается забыть или отвлечься, а уделяет внимание своему состоянию и проживает его, а общество с уважением относится к этому периоду жизни скорбящего.
Своим клиентам, если они приходят с темой утраты или обнаруживают ее в процессе работы, я говорю, что нужно дать себе минимум год. Почему именно столько? Потому что нам нужно пережить все сезоны года и все значимые даты без важного для нас человека. Чем ближе были отношения, тем уязвимее мы будем в моменты, которые напоминают о нашей связи. И нет, через год не «отпустит» и не забудется, но с каждым очередным временным циклом боль будет чуть тише, потому что мы уже бывали тут: в весне без мамы, в праздновании Нового года без папы, на дне рождения без звонка от бабушки, видели красоту первого снега без любимого и т. д.
Чуть более прагматично: нашему мозгу нужно собрать достаточно информации, которая будет подтверждать, что человека больше физически нет рядом. До этого каждое наше общение, каждый контакт, каждое планирование совместности укладывалось в нейронные связи и укрепляло их, создавая «мы». Теперь нам нужно много времени, чтобы новая информация заменила прошлую и наша рука перестала бы тянуться к телефону, чтобы позвонить и рассказать, а мозг – предательски подбрасывать мысли из серии «оставить детей маме, раз в садике карантин» или «планированием отпуска у нас всегда занимается муж», тут же спотыкаясь о горькое: «А мамы-то больше нет…» или «То есть занимался муж…».
Но важно и вот что. Переход из одного мира в другой не должен заканчиваться полной потерей связи. Задача горя – не вычеркнуть человека из своего будущего и настоящего, а привыкнуть к реальности, в которой его нет физически[14].
Горевание об умершем – это болезненная необходимость создать новые отношения, без общения и физических контактов, но с воспоминаниями и общими ценностями, которые остаются.
И здесь хочется еще раз затронуть тему похорон и отношения к ним. Выстраивание новой связи невозможно без признания, что человека больше нет. И это не так просто, первое время мозг отрицает такое положение вещей. «Я не могу в это поверить!» – говорим мы. Так работает один из механизмов самозащиты психики – отрицание, о котором мы говорили во втором разделе книги. Помогают встретиться с этой реальностью в том числе и похороны: мы видим человека мертвым, и смерть становится осязаемой, материальной. Без этой встречи сознание может остаться в ощущении, что «человек пропал без вести», «бросил меня». На эмоциональном уровне такая мысль все равно может приходить и дальше, но все же для мозга это кирпичик в сторону признания случившегося. Осознание смерти всегда ступенчато, потому что это понятие слишком объемно, чтобы охватить и ее саму, и ее последствия сразу и целиком.
Порой можно столкнуться с мнением, что «если не ходить на похороны, то запомнишь человека живым». Подозреваю, что эта фраза – как раз продукт культуры, считающей похороны чем-то настолько страшным и ненормальным, что одно лишь присутствие там может уничтожить все ценное, что было связано с умершим. И тогда логично бояться и защищать воспоминания и отношения. Однако согласитесь: опыт похорон не вытесняет нашу память о жизни рядом с близким. Желание остановить мгновение и заморозить время очень естественно, но, игнорируя случившееся, мы не даем себе идти в будущее.
Поймите правильно: я не призываю всех ходить на похороны, а объясняю механизм того, как в этой ситуации работает сознание. Как и во всем, здесь жизненно важен баланс, иначе мы рискуем попасть в одну из крайностей. Если смерть воспринимается как полное окончание отношений, мы словно вынуждаем себя навсегда отказаться от них в любом проявлении. Но когда мы стараемся не впустить в сознание мысль о том, что человека теперь нет (и поэтому принимаем решение не пойти на похороны), мозгу требуется намного больше времени, чтобы зафиксировать новую информацию. Автоматические реакции из прошлого будут повторяться дольше: каждый раз, сталкиваясь с реальностью, сознанию придется обрабатывать информацию заново, и на это будет тратиться огромное количество сил.
Функция горевания в том, чтобы объединять две реальности: то, что было (и было очень важно!), и то, что стало (где важное остается с нами, но превращается в воспоминание).
Поэтому решая, идти ли на похороны, задайте себе два вопроса:
1. Будет ли присутствие там для меня разрушительно?
2. Может ли там быть что-то важное, что я не смогу получить нигде и никогда больше?
Страх, сопротивление и нежелание соприкасаться с этим совершенно нормальны. Но ваша задача понять, о чем они говорят вам.
Вы также можете создавать свои ритуалы[15] (более того, они наверняка так или иначе придут к вам). Зажигать свечи; ходить в места, которые объединяют вас с умершим; вешать фотографии; встречаться с теми, кто тоже скорбит; молиться или читать те книги, которые вы не успели дочитать вместе, – даже время на слезы можно выделять специально, создавая нужную безопасную обстановку.
Мне лично очень некомфортно на кладбище, меня там выбивает в ощущение «никакой связи больше быть не может», хотя в другие моменты я могу мысленно разговаривать с мамой. Поэтому спустя полгода со дня ее смерти меня совершенно не тянуло туда, но очень хотелось побыть где-то, где мы бывали вместе и могли бы снова оказаться, если бы она была жива. Тогда я попросила мужа поехать в московский парк Царицыно, где мы любовались водой и зеленью, которые так любила моя мама. И это событие соединило меня с памятью о ней больше, чем поход на кладбище.
Работа горя нелинейна, она больше похожа на прибой: то прилив, то отлив. Вот я, кажется, уже признаю и привыкаю к отсутствию любимого человека рядом, но вдруг опять как будто вновь узнаю, что его больше нет. Поэтому процессы признания смерти и создания новой связи происходят параллельно.
Мне кажется, то, как из пепла вырастают новые цветы отношений, – еще более индивидуальный процесс, чем горевание. Поэтому поделюсь своим опытом лишь как одним из миллионов вариантов.
Когда мама умерла, у меня, наверное, пару месяцев было физическое ощущение, что где-то за моим левым плечом образовалась гулкая пустота. И мне казалось, что я никогда больше не смогу почувствовать маму. Даже ставить ее фотографию было страшно. А когда фото появилось в доме естественным образом, на календаре, который я делаю каждый декабрь из семейных снимков прошедшего года, мне пришлось снять его, так как любой взгляд на мамино изображение причинял сильную боль. Но затем, постепенн