Громов покачал головой.
– Обойдемся без отчества. Ты ведь все равно со мной на «ты», лейтенант.
Костечкин оказался парнем покладистым.
– Ладно, – сказал он, – пусть будет так. Выкладывай, Олег, что ты там надыбал?
– Ну не здесь же? – усмехнулся Громов. – Мы с тобой не на гармошке собрались играть, у прохожих на виду.
– Конспирируешься? – в простуженном голосе Костечкина прорезалась ирония.
– По мере сил и возможностей. Идем ко мне в машину.
– Идем, – обрадовался промокший Костечкин.
Приблизившись к «семерке», он, не скрывая подозрений, обошел ее вокруг, проверяя, не прячется ли кто в салоне, а потом строго спросил:
– Почему тачка без номеров?
Громов поморщился:
– К чему эти глупые вопросы, лейтенант? Полезай внутрь, пошепчемся на более интересные темы.
Нескольких минут общения хватило Громову, чтобы составить для себя психологический портрет собеседника. Несмотря на несолидный возраст и почти мальчишескую внешность, парень принадлежал к числу тех людей, у которых есть некий стержень, не позволяющий гнуть их, как заблагорассудится. На испуг Костечкина не очень-то возьмешь. Правда, окажись перед Громовым настоящий враг, а не этот молоденький милиционер, он все равно сумел бы сломать его, но в данном случае крайние меры исключались. К Костечкину следовало искать иной подход, гуманный, не представляющий угрозы для здоровья. И первое, что сказал Громов, когда они уселись в машину плечом к плечу, это:
– У меня к тебе просьба, лейтенант. Не хватайся за табельное оружие, даже если тебе не понравится то, что ты от меня услышишь. Договорились?
– Там видно будет, – ответил Костечкин. Его куртка была предусмотрительно расстегнута на груди.
– Чтобы запустить руку за пазуху и достать пистолет из наплечной кобуры, тебе потребуется не менее трех секунд, – заговорил Громов, глядя в окно перед собой. – Плюс время на взведение курка и на снятие оружия с предохранителя. Это уже в два раза больше. – Он помолчал, давая оперативнику обдумать услышанное, а потом добавил: – Я уж не говорю о том, что не так просто направить ствол на человека, который расположился к тебе вплотную. Тесновато тут для стрельбы, не находишь?
– Вот что, гражданин, угрожать мне бесполезно. Вам от этого, вместо пользы, один сплошной вред может быть, предупреждаю! – На протяжении всей этой тирады Костечкин ни разу не позволил себе шмыгнуть носом, и теперь его кончик влажно блестел в полумраке салона.
– Мы ведь, кажется, договаривались, что ты будешь звать меня Олегом, – напомнил Громов примирительным тоном.
– А ты меня не пугай! – Восклицание, преисполненное обидчивых ноток, прозвучало очень по-детски.
– Никто тебя не пугает, лейтенант, что ты! Это была лишь констатация факта. Урок на будущее, если хочешь.
– Я и без тебя ученый! – отрезал Костечкин. – Выкладывай, что там у тебя, и давай разбегаться. Мне еще в управление возвращаться. Своим ходом, между прочим.
– Я подброшу, – пообещал Громов.
– Разберемся. Говори.
Снаружи сгущался мрак. Стоило Громову представить себе, каково сейчас Анечке, которая всегда панически боялась темноты, и желание миндальничать с милиционером пропало. В конце концов, это он и ему подобные довели страну до того, что законопослушные граждане превратились для уголовного мира в беззащитных овец. Нельзя только воровать по мелочам да убивать собутыльников по пьяни. Все остальное дозволено. Преступники, о которых милиция знает всю подноготную, творят что хотят: взрывают машины среди бела дня, отстреливают неугодных им людей, похищают маленьких девочек. А управу на бандитов имеют исключительно сами бандиты. Милиция лишь облагает их данью, служа им своеобразной «крышей». Заказное убийство имеет одну цену, а его нераскрытие – другую. Но суть одна: подмена закона уголовными понятиями.
– Слушай меня внимательно, лейтенант, – отчеканил Громов. – В действительности я пришел, чтобы получить информацию, а не сообщить ее тебе. Она нужна мне позарез, так что отмалчиваться не советую. В беду попала маленькая девочка пяти лет. Ради нее я готов на все. – Пристально глядя на рубоповца, Громов повторил: – Абсолютно на все. Понимаешь меня, лейтенант?
– Ты что же, допрашивать меня собираешься? – улыбка у Костечкина получилась кривоватой.
– Не хотелось бы. Я надеюсь, что ты войдешь в мое положение и поговоришь со мной на добровольных началах.
– Это шутка такая?
– Какие могут быть шутки? – Громов пожал плечами. – Знаешь, у меня богатый опыт в проведении допросов, лейтенант. Например, я мог бы схватить тебя за горло и перекрыть тебе кислород. – Он продолжал смотреть на Костечкина, готовясь отреагировать на его малейшее движение. – Человеческий мозг работает на кислороде, как вот эта колымага, – хлопок ладони по приборной панели, – на бензине. При умелом подходе семи-восьми сеансов вполне достаточно, чтобы превратить оппонента в полного идиота, пускающего слюни и выбалтывающего любые, самые сокровенные тайны. – Громов придержал встрепенувшегося Костечкина за плечо. – Но я не хочу, чтобы ты стал идиотом, лейтенант. Ты парень смышленый, сообразительный, вот и оставайся таким. Я надеюсь, что ты войдешь в мое положение и поможешь мне просто так, без нажима.
Некоторое время Костечкин сидел молча, и было непонятно: то ли он оценивает услышанное, то ли прикидывает свои шансы одержать победу в рукопашной. Наконец, сосредоточенно пошмыгав носом, он спросил:
– А с официальным заявлением обратиться в органы не желаешь?
– Не желаю, – подтвердил Громов. – Органы, они есть органы. Пока переварят, пока разродятся…
– Ну, в общем, тут ты прав, – неохотно признал Костечкин.
– А я не имею права на ошибку. Девочка, о которой я упомянул, моя внучка. Она похищена. За нее требует выкуп бригада Лехи Катка. Но полутора миллионов долларов, о которых идет речь, никто из моих близких никогда в глаза не видел. Такая вот ситуация, лейтенант. – Громов неожиданно для себя перешел на просительный тон: – Помоги, а?
– Что ты собираешься предпринять? – поинтересовался Костечкин. Выражение его лица было мрачным, как на поминках. Лоб прорезали морщины, которые раньше были незаметными.
Громов немного расслабился. Стало ясно, что рубоповец не собирается состязаться с ним в силе и быстроте реакции. Похоже, поведанная история напомнила ему что-то свое, сокровенное. И в глазах Костечкина читались не только понимание и сочувствие, но и затаенная боль.
Отметив это, Громов ответил на заданный вопрос так:
– Для начала я хочу узнать, сколько человек в банде этого самого Лехи Катка, где у них лежка, как до них лучше добраться. У вас ведь имеются оперативные сведения такого рода?
– Имеются. Да только тебе они вряд ли помогут, Олег.
– Помогут, – оживился Громов.
– Каток не по понятиям живет, – медленно произнес Костечкин. – Отморозок полнейший. А потому врагов у него, как блох на поганой собаке. Каждый его замочить рад. Бережется, ублюдок. С оглядкой ходит, вполглаза спит. Такие вот дела.
– Где я могу его найти? – упрямо спросил Громов.
– Я сам тебе покажу, – неожиданно заявил Костечкин. – Заводи мотор.
– Рехнулся, лейтенант?
– Наверное. Да только это не важно. У меня давно к бандюкам свой счет имеется. Особый…
Желваки на скулах рубоповца сделались твердыми, как сливовые косточки за щеками. Громов хотел было попытатся его переубедить, а потом молча кивнул и включил зажигание автомобиля.
Есть мужчины, которые не отступают от принятого решения. Даже если у них цыплячья шея и мокрый нос.
3
Громов был вооружен необычным пистолетом, можно сказать, уникальным.
В конце 80-х годов прошлого века командование спецподразделений сухопутных войск США приняло решение о создании специального «наступательного личного оружия» для применения его в ближнем бою, с дистанции двадцать пять – тридцать метров.
Заказ выполнила западногерманская фирма «Хеклер энд Кох», назвав свою модель «Universal-Selbstlade Pistole». Этот «универсал» был предусмотрительно подогнан под самые ходовые на международном оружейном рынке патроны 9x19 мм для систем «парабеллум» и «смит-вессон». Причем немцы изготовили два варианта пистолета – коммерческий и служебный.
Громову посчастливилось обзавестись служебным «универсалом», значительно более совершенным. Причем самой новой его моделью, сорок пятого калибра. В переводе на русский это означало, что пистолет стреляет одиннадцатимиллиметровыми патронами, которых, кстати, у Громова с прошлых времен осталось навалом.
Минувшим летом он не только уволился из спецподразделения ФСБ, но также лишился любимого револьвера «смит-вессон» и долго не мог привыкнуть к своему новому статусу совершенно штатского и абсолютно безоружного человека.
Нельзя сказать, что Громов ушел в отставку обеспеченным человеком, нет. Что-то около девятисот долларов у него осталось от лучших времен. Супруга, прознав об этой сумме, принялась мечтать вслух о совместном отдыхе в Анталии. Громов терпел две недели, а потом сорвался – кажется, когда увидел купленные для него сандалии и шорты, в которых он не рискнул бы появиться даже на дачном участке. Многие мужики на его месте отправились бы лечить нервную систему в кабак или к любовнице. Громов поехал на автомобильный рынок и, обратившись к нужному человеку, обзавелся «универсалом». Супруга после того случая перебралась жить к сестре, но, поразмыслив, Громов пришел к выводу, что эту потерю он переживет. Положа руку на сердце, он был вынужден признать, что без оружия ему жилось куда тоскливее, чем без дражайшей половины.
Приобретение стоило выложенных за него шести сотен. «Универсал» был оснащен десятизарядным магазином, на задней стенке которого имелись отверстия с цифрами, подсчитывающими оставшиеся выстрелы. Вести прицельную стрельбу из этого чудо-пистолета можно было даже в потемках благодаря тритиевому источнику, встроенному в мушку. В умелых руках «универсал» допускал самое минимальное рассеивание пуль – всего пять сантиметров на двадцать пять метров. Тренируясь, Громов постоянно улучшал этот показатель и как-то под настроение расплющил друг о друга целых три, посланных одна в одну, пули.