– Да будет вам, – пробормотал лейтенант. – С-с-с!.. – Это спица, обмотанная пропитанной спиртом ватой проникла в пулевое отверстие. Было заметно, что раненому очень хочется выругаться. Розоватая вода, скопившаяся под ним на дне ванны, сделалась ярко-красной.
Ленкины руки не забыли прежних навыков, но она не могла заставить себя обращаться с Костечкиным так бережно, как умела при обычных обстоятельствах. Ей не было жаль ни саму себя, ни других. Только дочурку. Все остальное не имело сейчас никакого значения.
Неодобрительно наблюдая за тем, как Ленка бинтует плечо Костечкина, заставляя того шипеть и морщиться, Громов вкратце рассказал о своих недавних похождениях. Когда он закончил, Алан, пристроившийся за его спиной, задумчиво протянул:
– Да-а, дела-а… Выходит, напрасно вы весь этот сыр-бор затевали?
– Почему же напрасно? – возразил Громов, не удосужившись обернуться. – Теперь мы знаем, кто похитил Анечку и, предположительно, место, где ее содержат.
– Самое время звонить в милицию, – заявил Алан. – Там разберутся.
– Да, папа. – Ленка распрямилась и отбросила с лица волосы. – Может быть, и в самом деле так будет лучше?
– Милиция уже здесь, – криво улыбнулся всеми забытый Костечкин. Ему было неловко сидеть на корточках в ванне, но и распрямляться в промокших насквозь трусах не очень хотелось. То, что обычно именовалось мужским достоинством, оставалось у Костечкина совсем еще мальчишеским.
– Начальство нашего героя, – Громов кивнул на лейтенанта, – прекрасно осведомлено о местонахождении Лехи Катка и роде его занятий. Андрюша ведь не абы кто, а сотрудник РУБОПа, прошу любить и жаловать.
– Региональное управление по борьбе с организованной преступностью, значит. – Алан никогда не упускал случая показать свою осведомленность.
– Казалось бы, – продолжал Громов, – рубоповцам сам бог велел ликвидировать группировку Катка. Но почему-то никто не спешит арестовать бандитов и упрятать их за решетку. Дело ведь не на улице Разбитых Фонарей происходит – в реальности.
– Есть много различных ведомств, – напомнил Алан. – Не все милиционеры продажные.
Громов хмыкнул:
– Даже если принять на веру последнее утверждение, то до очередного звонка вымогателей, – он взглянул на часы, – осталось самое большее сорок пять минут.
– А если потянуть время? – предположила Ленка. – Перенести переговоры на завтра, а самим обратиться куда следует?
Пользуясь тем, что о нем все забыли, Костечкин распрямился и проворно схватил с вешалки полотенце, которым тут же прикрылся.
– Подбери лейтенанту какую-нибудь чистую одежду, – велел дочери Громов.
– Ты не ответил, папа! – напомнила она.
– Ты когда-нибудь видела штурм здания, в котором засели вооруженные преступники?
– Я видел, – вмешался Алан. – Правда, по телевизору, но все равно, там было на что посмотреть. Каких-нибудь три-четыре минуты – и готово, сопротивление подавлено. Остается лишь пересчитать трупы бандитов. – Он торжествующе хохотнул.
– Сначала их надо убить, – возразил Громов. – А один из них во время перестрелки непременно будет прикрываться Анечкой. Он будет кричать, чтобы к нему не подходили, чтобы ему дали чемодан денег и обеспечили самолетом. А потом, что бы там ему ни обещали, настанет черед снайпера… Но снайперы бывают разные. Возможно, у этого окажется неважное зрение, или он будет переживать скандал с тещей, или он просто не слишком дорожит жизнью незнакомых девочек. – После недолгой паузы Громов заключил: – В общем, если уж придется стрелять в бандита, который будет держать на руках Анечку, то пусть это буду я.
Не сказав больше ни слова, Ленка отправилась за одеждой для Костечкина. Алан, что-то бурча себе под нос, удалился тоже. А Громов остался стоять на месте, устремив остановившийся взгляд на кафель, усеянный кровавыми брызгами.
Он лучше всех присутствующих понимал, что прольется еще немало крови, прежде чем на этой истории можно будет поставить точку. И финал у нее может оказаться совсем не таким, как ему хотелось бы.
3
Костечкина напичкали таблетками, напоили чаем с малиной и, несмотря на его протесты, уложили в детской. «Утром ты будешь нужен мне бодрым и здоровым, – предупредил его Громов, прежде чем погасить свет. – Если, конечно, у тебя не намечены какие-то другие планы».
Планы? С того мгновения, когда Костечкин увидел Ленку, все связные мысли вылетели из его головы, а из остальных получилась такая мешанина, что и сказать стыдно. Вот Костечкин и вылавливал их по одной, пытаясь разобраться в своих чувствах. Одно он знал наверняка: дочь Громова ему ужасно нравится. Костечкин не относился бы с бóльшим благоговением даже к Елене Прекрасной.
Цветом глаз Ленка пошла не в отца, зрачки у нее то янтарем отсвечивали, то зеленью, в зависимости от освещения. Прямой нос, высокие скулы, крепкий подбородок. Почему-то Костечкину казалось, что ей пойдет коса до пояса, хотя, конечно, глупо было требовать от молодой современной женщины, чтобы она ходила с косой. Вместе с тем спортивный костюм, в котором Ленка встретила гостей, смотрелся на ней в тысячу раз лучше всяких халатов. Скрадывая ее фигуру, он придавал ей притягательную таинственность, от которой у Костечкина пересыхало во рту даже тогда, когда его потчевали чаем. И теперь, хотя Ленка находилась в другой комнате, за дверью, он отчетливо видел ее всю – от пшеничных волос до вязаных носков, которые она носила вместо тапочек. Это делало ее походку совершенно кошачьей, беззвучной. Такой походкой удобно подкрадываться к любимому со спины и неожиданно обнимать его, прижавшись к нему всем телом…
Костечкин прерывисто вздохнул. Он не принадлежал к числу тех мужчин, на которых вешаются женщины вроде Ленки. Его подружки передвигались шумно, выглядели в спортивных костюмах нелепо, и зрачки у них были самые обыкновенные – карие или серо-голубые. В самый раз для ничем не примечательного Андрея Костечкина двадцати пяти лет от роду. Но стоило лишь представить себе, что одна из них станет его женой, на душе становилось так тоскливо, будто тебя собрались сослать на необитаемый остров. Навсегда. До скончания дней.
Из темноты на закручинившегося Костечкина смотрел своими пуговичными глазами плюшевый медведь, и от этого легко было представить себя ребенком, уложенным спать пораньше, чтобы взрослые могли без помех обсудить свои проблемы.
Громов, его дочь и ее муж (черт бы его побрал!) приглушенно переговаривались за дверью. Иногда их фигуры мелькали за матовым стеклом, а Костечкин, всеми забытый, послушно лежал на тахте и нюхал краешек одеяла, которым укрыла его Ленка. Запах казался ему совершенно необыкновенным. Ее голос тоже.
– Думаешь, лучше, если с бандитами будешь разговаривать ты, папа? – спросила она.
– Да, – ответил Громов. – Я знаю эту публику, как никто из вас.
– Кроме того, – подключился Алан, – есть еще одно немаловажное обстоятельство, Лена. Анечка ведь твоя дочь, а не Олега Николаевича. Таким образом, эмоциональный фактор будет сведен к минимуму.
Наступила длительная пауза, а потом Громов крякнул: «Н-да», и его тень покинула соседнюю комнату.
«Курить пошел, – догадался Костечкин. – Лучше бы просто заехал своему зятьку в ухо, и всех делов. С некоторыми только так и надо».
Оставшиеся вдвоем, Алан и Ленка еще некоторое время выдерживали молчание, которое было нарушено невнятным: «Бу-бу-бу?..»
Это Алан задал какой-то очередной вопрос. В ответ прозвучало:
– По-твоему, нужно было выставить его за порог?
– Если мы станем давать приют каждому… бу-бу-бу, то скоро в квартире станет негде… бу-бу-бу.
– Он не «каждый». Он жизнью рисковал из-за Анечки, забыл?
– Ну, – пренебрежительно возразил Алан, – расписать свои подвиги дело нехитрое. Важен результат, а результат нулевой. Я правильно бу-бу-бу?
«Обо мне говорят», – догадался Костечкин, и ему сделалось настолько жарко, что пришлось отбросить одеяло до пояса. Он вспомнил вдруг, как целился в противников из поставленного на предохранитель пистолета, каких трудов стоило Громову перетащить его через ограду и даже тот обескураживающий факт, что его мокрые трусы в настоящий момент сохнут на лоджии. Это означало, что Костечкин не имеет возможности встать и удалиться с гордо поднятой головой даже в том случае, если хозяин дома начнет обзывать его последними словами.
До этого, правда, дело не дошло. Возвратившийся в гостиную Громов объявил, что уже полночь, а следовательно, переговоры, по всей видимости, будут перенесены на неопределенный срок.
– Возможно, господа бандиты сейчас с господами милиционерами объясняются, так что им не до нас, – заключил Громов. – Или водку хлещут, верных соратников поминая. Короче, советую вам вздремнуть, пока есть время. Если получится.
Несмотря на то что он пытался разговаривать бодрым, решительным тоном, в его голосе ощущалась невероятная усталость, словно не один этот день он провел на ногах, а целый год.
Костечкин же по-прежнему не мог сомкнуть глаз. Он ждал, что в детскую вот-вот войдет Ленка, чтобы проверить, не пора ли заменить ему повязку, или приложить свою холодную руку к его пылающему челу. А он бы благодарно поцеловал ее в ладонь – туда, где сходятся линии жизни и сердца. Найти эту точку нетрудно, даже имея самые поверхностные познания о хиромантии.
Ленка отнимет ладонь и скажет… Нет, она не отдернет руку, она промолчит. Она будет готова к разговору не раньше, чем Громов с Костечкиным возвратят ей дочь. И вот тогда…
За матовым стеклом двери возник силуэт. Сердце Костечкина забилось так сильно, что он перестал слышать тиканье настенных часов. Он зажмурил глаза и услышал… нет, почувствовал каждой клеточкой тела, как дверь тихонько отворилась. А еще он ощутил на себе изучающий взгляд – долгий, пристальный. На здоровое плечо Костечкина легла рука и слегка встряхнула его.
– Подвинься к стенке, – прозвучал недовольный голос Алана. – Ишь, разлегся.
Уткнувшийся носом в обои, Костечкин испытал такую боль, такое ошеломляющее разочарование, что ему не оставалось ничего иного, как поскорее заснуть.