Громов предполагал разыграть только девушку, но она никак не отреагировала на услышанное, зато Костечкин понимающе закивал:
– Я тоже читал об этом. Фамилия этого мужика…
– Где ты мог это прочитать? – перебил его Громов. – Это же была шутка.
– Неправда, – хитро прищурился Костечкин. – Вы никогда не шутите, Олег Николаевич.
– Неужели?
– И не улыбаетесь, – подключилась Светлана.
– Возможно, – согласился Громов после недолгого раздумья. – Вот вызволю своих из неволи и запишусь на курсы весельчаков. Выучу пару анекдотов, три тоста и один комплимент. Сразу прослыву душой компании и остроумным собеседником. А пока, – он развел руками, – принимайте какой есть, извините.
– Кстати, об анекдотах, – воспрянул духом Костечкин, косясь на холодильник. – Встречаются как-то француз, американец и русский, все трое с жуткого бодуна…
– Ш-ш! – Одной рукой Громов приложил палец к губам, а другой достал из кармана зазвонивший сотовый телефон. – Ни звука.
Закурив сигарету, Светлана оперлась спиной о стену, чтобы было удобнее наблюдать за хозяином дома.
– А, это ты, парень, – произнес он в трубку без единой приветливой интонации в голосе. – Хорошо, что позвонил. Думаю, завтра в первой половине дня я буду готов выполнить свое обещание… Что?.. Нет, парень, в девять будет рановато. Позвони мне часиков в одиннадцать… Да… Да… Все, конец связи.
Закончив разговор, Громов обвел взглядом молодых людей, сидящих с ним за одним столом, но Светлана подозревала, что на самом деле он их не видит в упор.
– Что-то случилось? – спросила она.
– Возможно, завтра ты будешь ночевать уже дома, – пробормотал Громов.
– Как? А Сосо?
– Наш уговор насчет него остается в силе.
– Но…
– Завтра поговорим. – Взглянув на циферблат часов, Громов нахмурился: – Так, молодежь, пора укладываться. Первый час ночи. Отбой.
– Вы не рассказали, чем закончились ваши переговоры с Зинчуком, – закапризничал Костечкин. – Что, дело на мази?
Громов взглянул на Светлану, и, хотя улыбка так и не затронула его губы, от уголков глаз разбежались веселые лучики морщинок.
– Твой муж тебя по-настоящему любит, – сказал он, – поздравляю. Нам даже не пришлось торговаться. Случилась, правда, кое-какая накладка, но все уже позади. – Прежде чем отправиться наверх, Громов счел необходимым уточнить: – Почти.
5
Не каждый способен запросто взять и уснуть в чужом доме, на чужой тахте, под чужим колючим пледом. Особенно если речь идет не о бесчувственном чурбане по фамилии Костечкин, а о хрупком, нежном создании, привыкшем к комфорту и всеобщему обожанию.
Сложив ладошки под правой щекой, Светлана смотрела на угольки, догорающие в камине, и сердито думала, что Громов мог бы уделить ей побольше внимания. Разве она не заслужила этого, войдя в его положение и отказавшись от всяких попыток бегства? Вот она лежит себе, как настоящая пай-девочка, и даже не думает о том, чтобы выбраться из дома и раствориться во мраке, предоставив Громову самому решать его проблемы. Зачем ему Светлана? У него ведь есть верный Костечкин, который безмятежно похрапывает на топчане в кухне и в ус не дует, потому что усы у него, наверное, еще не растут. Охранничек! Да он даже не почешется, если Светлане вздумается прошмыгнуть к двери и выскользнуть наружу!
Представив себе, как она бредет по незнакомой местности совсем одна, в полной темноте, наполненной таинственными шорохами и промозглой сыростью, Светлана поерзала, устраиваясь поудобнее на выделенном ей ложе. Ее водворили сюда, как какую-то мебель, и забыли. А если ей страшно? Если она не привыкла спать одна? Если ее одолевают кошмары после пережитого стресса? Что тогда? Кто обязан о ней позаботиться? Конечно же, не Пушкин, потому что Пушкин здесь ни при чем. Ответственность лежала на мужчине, носившем совсем другую фамилию.
«Мы в ответе за тех, кого приручили» – вот лозунг, который следовало бы помнить Громову. Изречение помнилось Светлане по детской книжке. На одной из ее картинок были изображены зверюшки: котенок, щенок, черепашка и, кажется, ежик. Трогательные и совершенно беззащитные создания. Как сама Светлана.
Хлоп! Это взорвался в камине очередной уголек, заставив ее вздрогнуть уже в который раз за минувшие полчаса. Тресь! Это внес свою лепту рассохшийся шкаф в углу. Просто безобразие какое-то! Разве можно уснуть в столь нервозной обстановке! Да еще Костечкин выводит за стеной свои бесконечные рулады. Таким храпом, смахивающим на рычание дикой собаки динго, ничего не стоит перепугать брошенную на произвол судьбы девушку. А ведь она заслуживает совсем другого отношения. Всюду, где бы она ни появлялась в последнее время, мужчины принимались расхаживать гоголем, выпячивать грудь и распускать хвост. В чем же дело теперь?
Светлана порывисто села и опустила босые ноги на пол. Поплотнее закуталась в клетчатый плед. Встала. Бесшумно вышла из комнаты, повернула в темноте налево и, нащупав рукой перила, стала подниматься по лестнице. Холодные ступени под ее ногами сварливо поскрипывали: «Ку-уда, а?.. За-ачем?..»
«Это мое дело! – сердито думала Светлана. – Хочу идти наверх и иду. Не скрипучей лестнице указывать, что мне делать, а что нет».
«Зря-а! – голосили ступени под ее ногами. – О-ох, зря-а!»
Потом очень похожую песню завели половицы на втором этаже. Они тоже осуждали самоуправство гостьи, как будто заговорили на все голоса притаившиеся впотьмах старухи.
Светлана ускорила шаг, продвигаясь к смутно виднеющемуся во мраке дивану. Она уже сожалела о том, что явилась сюда, но повернуть обратно тоже не могла. Ее влекло вперед, как магнитом.
Громов, как выяснилось, еще не спал.
– Что-то случилось? – буднично поинтересовался он.
Светлана почувствовала себя воришкой, застигнутым на месте преступления. Она стояла посреди комнаты, закутанная в шерстяной плед, а Громов лежал на спине и, забросив руки за голову, выжидательно смотрел на нее. Здесь, наверху, оказалось гораздо прохладнее, чем возле прогревшегося камина на первом этаже, но от взгляда, направленного на Светлану из темноты, веяло еще более ощутимым холодом.
– Никак не могу найти свою зажигалку, – пожаловалась она, переминаясь с ноги на ногу.
– Возьми. – Громов безошибочным движением поднял с пола зажигалку и протянул ее Светлане.
Чтобы приблизиться, ей было достаточно сделать четыре коротких шажка, и она их сделала, а потом, вместо того чтобы забрать требуемое и удалиться, присела на краешек дивана.
– Страшно тут у вас, – сказала она.
– М-м? – Недоверчиво хмыкнувший Громов продолжал протягивать ей зажигалку.
– А сигарету попросить у вас можно?
– Пачка у тебя под ногами. Возьми… – Фраза казалась незавершенной. Подразумевалось: возьми и уходи.
– Вы всех женщин презираете или конкретно меня? – спросила Светлана, нервно щелкая зажигалкой.
– Разве можно презирать всех женщин? – удивился Громов, ставя на ее колени пепельницу. – С какой стати?
– Не похоже, чтобы вы их любили.
– И любить всех скопом тоже не обязательно. Я не сказал бы, что женщины этого заслуживают.
– А я? – Светлана прикрыла глаза и затянулась так порывисто, что рубиновый кончик сигареты удлинился сразу на сантиметр.
– Откуда мне знать? – пожал плечами Громов. Он тоже сел на диване и закурил, но чувства близости с ним от этого не возникло.
– Ну… – Пришел черед Светланы перейти на язык недомолвок. Попробуйте и оцените — вот что означало это короткое междометие.
– Ложись-ка спать, – буркнул Громов. В его зрачках отражались красные огоньки обеих сигарет, постепенно дотлевающих в темноте.
– Как скажете.
Отставив пепельницу, Светлана уронила плед и проворно нырнула под одеяло, которым был укрыт Громов. Это было проделано так неожиданно, что никто не успел удивиться: ни он, ни она сама. Но сердце Светланы было готово выскочить у нее из груди, а Громов продолжал курить, как ни в чем не бывало.
Воцарившееся молчание было пронзительным и невыносимым. Кожа Светланы, ощутившая прикосновение мужского бедра, покрылась мурашками. Так и не дождавшись встречного движения или хотя бы одного ласкового словечка, Светлана попросила:
– Скажите что-нибудь. Пожалуйста.
Прежде чем откликнуться на ее призыв, Громов тщательно затушил оба окурка и вытянулся на спине.
– Я не знаю, что тебе сказать, – признался он.
– А что вы обычно говорите своим женщинам?
– Ничего такого, чтобы это стоило помнить.
Светлана сдвинулась на несколько миллиметров вправо, чтобы соприкоснулись не только их бедра, но и плечи.
– А свою первую любовь вы хотя бы помните? Что, тоже лежали вот так и молчали?
– Нет, почему же. Были нежные признания и пылкие обещания. – Громов усмехнулся. – А закончилось все банальным триппером. Наверное, с тех пор меня и не тянет на лирику.
– Она вам изменила, да?
– Мы сами себе постоянно изменяем, так чего же нам ожидать от других?
– Как точно сказано, как верно, – прошептала Светлана. – Вы такой умный, такой опытный.
– Послушай, девочка, поделиться с тобой опытом я могу и завтра утром. – В голосе Громова послышалось легкое беспокойство.
Не позволяя ему отнять руку, которой она завладела, Светлана тихонько хихикнула:
– Не хочу ждать до утра. Делитесь со мной опытом прямо сейчас.
– Тебе мало того, что я уступил тебе половину одеяла?
– Мало. Я вам – себя всю. А вы мне – только половину, да и то какого-то паршивого одеяла. Нечестно.
– Ты-то сама ведешь себя честно? – возмутился Громов.
Он все-таки высвободил свою руку и убрал ее подальше от того места, к которому ее прижимала Светлана, но было поздно.
Она уже успела ловко прогнуться под одеялом, и теперь, чтобы избавиться от той нехитрой одежды, которая была на ней, оставалось лишь поочередно передернуть ногами. Что Светлана и сделала, прежде чем склониться над Громовым.
– Возьми меня. – Ее сомкнутые веки трепетали. – И не бойся сделать мне больно…