– Сосо Медашвили, – подсказала Светлана, сохраняя тот самый оскорбленный вид, который напустила на себя минуту назад.
– Сосо Медашвили, – повторил Громов, морщась. – Где он хранит деньги? Как до них добраться? Куда и зачем он увез своего так называемого компаньона? Слишком много вопросов, на которые нет ответов. – Громов взглянул на свои часы. – Между тем сегодня уже среда, и в моем распоряжении осталось меньше сорока двух часов. Какие будут предложения?
– Э-э… – открыл рот Костечкин.
– Ну-у… – неуверенно протянула Светлана.
– А первое предложение такое! – ладонь Громова с размаху шлепнула по столу. – Сейчас Андрюша отправится на фирму Зинчука и попытается разузнать, где он находится, когда его ожидать и всегда ли при нем вертится кавказская свита. Думаю, эта задача легко выполнима при наличии волшебной милицейской «корочки». Подчиненные с удовольствием стучат на начальство, если уверены в своей безнаказанности. Поэтому, – Громов предостерегающе поднял палец, – это должно быть негласное, но очень оперативное расследование. Если Зинчук окажется у себя, разворачивайся и уходи, Андрюша. Но обязательно присмотрись к охране и планировке офиса. Не исключено, что я лично нанесу туда визит. – Глаза Громова полыхнули белым огнем.
– Понял! – Костечкин вскочил из-за стола и сделал неуклюжую попытку вытянуться по стойке «смирно». В великоватой одежде с чужого плеча это получилось у него не слишком браво.
– Потом езжай на квартиру моей дочери, – сказал ему поднявшийся со стула Громов. – Мы со Светланой будем ждать тебя там.
Мы со Светланой!
Вряд ли в этой фразе крылся какой-то особый подтекст, но девушка испытала такой подъем, что даже улыбнулась грудастой официантке, явившейся за деньгами.
2
Даже очень молодые и не слишком опытные милиционеры умеют делать такое значительное лицо, что их не спутаешь, к примеру, с разносчиками пиццы или парфюмерии фирмы «Орифлейм».
Состроив соответствующую мину, Костечкин рванул на себя входную дверь фирмы «Домино» и шагнул внутрь, приготовившись небрежно взмахнуть удостоверением перед носами охранников. К его изумлению, никто наперерез ему не бросился. В просторном холле было пусто, если не считать двух уборщиц, перешептывавшихся возле рамы металлоискателя. При появлении Костечкина они смолкли и, подхватив свои ведра, скрылись в неизвестном направлении.
Не лучше обстояло дело в длинном коридоре на втором этаже. Опустевшие кабинеты, бумаги, рассыпанные на полу, черные экраны компьютеров. Человек несведущий решил бы, что офис подвергся взрыву нейтронной бомбы или инфекции сибирской язвы, но повидавший виды Костечкин заподозрил нечто похуже. На фирму наехали. Да так, что крысы мигом разбежались с тонущего корабля.
Живая душа обнаружилась лишь за пятой по счету дверью, в комнате, которая, видимо, служила здесь приемной. У секретарши было маленькое личико, на котором с трудом умещались пухлые губы Ким Бессинджер. Переступив через подозрительные бурые пятна, покрывавшие светлый ковролин, Костечкин вежливо поздоровался:
– Добрый день. У вас здесь что, эвакуация?
Секретарша неопределенно пожала плечами и отвела глаза. Она была явно не расположена вести беседы с незнакомым молодым человеком в слишком просторных для него штанах и куртке.
Костечкин дал ей полюбоваться своим удостоверением, закатанным в прозрачный пластик, и поинтересовался:
– Так что же все-таки случилось?
– Шэ-пэ, – ответила секретарша, деликатно прикрывая рот ладошкой.
– Шэ-пэ? – изумился Костечкин. – Это еще что за хрен с редькой?
– Шерешвышайное проишештвие. – Второе слово было произнесено значительно отчетливее первого. Секретарша, как выяснилось, шепелявила не из кокетства, а по причине отсутствия передних зубов.
Оглянувшись на запятнанный ковролин, Костечкин без труда сопоставил факты, которыми располагал, и пришел к выводу, что припухлость губ секретарши вызвана причинами отнюдь не естественного характера.
– Поконкретней, гражданочка, – посуровел он, расположившись на стуле таким образом, чтобы видеть входную дверь. Ему не хотелось быть застигнутым врасплох и предстать перед Громовым щербатым и шепелявым.
– На эту тему беседуйте с руководством, – замкнулась секретарша.
– Вас как зовут?
– Наталья. – Поколебавшись, женщина добавила: – Ивановна… Переяславская. – Фамилия тоже была произнесена после некоторой паузы.
Костечкин, знавший, что сотрясение мозга иногда влечет за собой провалы в памяти, сочувственно покачал головой:
– Здорово вас отделали, Наталья Ивановна. Как говорится, паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Вот вы сидите здесь, страдаете, а начальство ваше небось цветет и пахнет?
– Не думаю, – покачала головой секретарша. – Владимир Михайлович уходил как в воду опущенный. Думаю, у него крупные неприятности.
– Да уж куда крупнее! – воскликнул Костечкин. – Вы на свои губы в зеркало смотрели?
– Не ваше дело, – прошипела секретарша.
Кажется, зря Костечкин затронул эту деликатную тему. Прикинув, как бы повел себя на его месте Громов, он не придумал ничего лучше, чем сдвинуть брови к переносице. Они у него были светлые и не очень густые.
– А ведь ваш шеф уже дал показания, – произнес он, небрежно листая какой-то дамский журнал, все героини которого были как на подбор: здоровые, белозубые, без следов побоев на ухоженных личиках.
– Он разве в милиции? – удивилась секретарша.
– А вы как думаете? – запустил пробный шар Костечкин.
– Ну… Не знаю.
– А раз не знаете, то зачем говорите?
Чем нелепей вопросы, тем легче ставить ими в тупик допрашиваемых – это Костечкин усвоил давно. И секретарша действительно захлопала глазами:
– Что я говорю?
– В том-то и дело, что ничего. А ведь Владимир Михайлович на вас надеется. Побеседуйте, говорит, с Мстиславовной, она этих генацвале враз опишет. У нее, говорит, глаз – алмаз.
– Вообще-то я Переяславская, а никакая не Мстиславовна, – чопорно заметила секретарша. У нее получалось: «Переяшлавшкая» и «Мштишлавовна».
– Тем более, – веско сказал Костечкин. – Итак, я слушаю. Пока без бланка протокола, – он прикоснулся к нагрудному карману, в котором было пусто. – Но если вы решите продолжать запираться, то беседа наша будет проходить в другом месте и в другом тоне.
– Я пошти нишево не жнаю! – волнение не способствовало улучшению дикции секретарши.
– «Почти» не считается. Излагайте.
– Ну, дело было так…
Выходя из офиса, Костечкин живо представлял себе, что происходило здесь сегодня утром.
Сосо Медашвили и Гоги – второй кавказец с совершенно уголовной наружностью – впервые заявились в фирму «Домино» накануне и произвели среди сотрудников службы безопасности настоящий переполох. Сам начальник, отставной гэбэшник, умевший приструнить зарвавшихся милиционеров, налоговиков и даже пожарников, поджал хвост и отступил перед визитерами. Имя главного грузина оказалось столь авторитетным, что полковник произносил его лишь вполголоса, да и то тревожно озираясь по сторонам.
Что-то такое ему вчера было сказано на ушко, и назавтра служба безопасности в полном составе не вышла на работу. Когда же Сосо и Гоги вновь появились в офисе сегодня примерно в половине десятого утра, только секретарша и молодой охранничек Саша попытались их остановить, за что и поплатились. А Владимир Михайлович Зинчук, утверждавший, что Сосо является его давним компаньоном и чуть ли не другом семьи, выходил из кабинета в совершенно расстроенных чувствах. На нем не было лица, и вместо своего импозантного кофра он нес в руке какую-то неопрятную картонную коробку. Куда и зачем грузины увели шефа, секретарша понятия не имела. Но то, что Зинчук до сих пор не возвратился и даже не перезвонил, наводило на нехорошие мысли.
Освобождение Ленки, которое еще недавно представлялось Костечкину делом ближайших часов, откладывалось на неопределенный срок. О том, что этого могло вообще не произойти, он старался не думать. Но если бы Громов снова взял его на дело, где пришлось бы стрелять в вооруженных бандитов, Костечкин уже не стоял бы как истукан.
За минувшие несколько дней он повзрослел настолько, что между его светлыми бровями обозначилась едва заметная вертикальная морщинка, которой там прежде не было.
3
– Сколько лет вашей внучке? – спросила Светлана, изучая Анечкину фотографию на стене.
– Ты хочешь выяснить, насколько я стар для тебя? – откликнулся Громов из соседней комнаты. – Не ломай себе голову. Мне уже за сорок. Ты в дочери мне годишься. По возрасту, конечно.
Последнее уточнение могло означать, что о такой дочери, как Светлана, Громов никогда не мечтал. Могло означать, а могло и нет. Этот человек умел изъясняться таким образом, что его истинные мысли и чувства оставались загадкой для окружающих.
– А в любовницы я вам гожусь? – невинно осведомилась Светлана, расположившись в гостиной таким образом, чтобы солнечный свет, падающий из окна, окружил ее волосы сверкающим ореолом. Она хорошо знала, как выгоднее себя преподнести. Собственно говоря, ничего другого она не умела.
– Когда мужчина и женщина проводят вместе одну ночь, – сказал Громов, – у них чаще всего сохраняются друг о друге приятные воспоминания. Уже примерно пятое свидание никто в точности не помнит. Во время седьмого или восьмого женщина обнаруживает, что ее романтический герой имеет неприятную привычку скрипеть зубами во сне, а мужчина выясняет, что у его ненаглядной большие желтые пятки. Вопрос: стоило ли обоим встречаться так часто?
– А как тогда насчет второго, третьего и четвертого свиданий? – спросила Светлана. – Вы их не перечислили, а пробелы надо заполнять.
– Иногда правильнее пробелы оставлять пробелами, – возразил Громов. – Чем лучше мы узнаем людей, тем больше нам нравятся собаки… Слышала такое изречение?
Войдя в квартиру, он не сбросил куртку, будто был готов в любую секунду встать и уйти. Светлана не сомневалась в том, что рано или поздно это произойдет, и по этой причине ее грусть была сильнее ее раздражения. И вообще, у нее почему-то не получалось злиться на Громова. Несмотря на то, что его отношение к Светлане было подчеркнуто прохладным.