Кошка и дом
Существует мнение, будто собаки привязываются к человеку, а кошки к дому. Такое мнение высказывалось даже одним из крупнейших этологов (Конрад Лоренц пишет об этом в книге «Человек находит друга»), да и вообще существует в обиходе, чаще всего среди собачников. Лоренц был тоже более собачник, хотя и было у него много кошек, но когда есть кошки и собаки, то кошка уже не та кошка, которую можно взять за эталон, чтобы правильно рассудить, к кому более привязывается кошка: к человеку или к дому, в котором она живет.
Специалисты-ветеринары из ГДР А. Фогель и Х.-Э. Шнайдер, авторы книги «Советы любителям кошек», а также многие другие этологи-«кошатники» говорят обратное: они считают, что кошки способны привязываться к людям сильнее, чем к территории, к дому.
Все же точнее, вероятно, говорить другое: не кошки более привязываются к дому, а собаки — к человеку, а просто — дом для кошек играет большую роль, чем для собак. Поэтому — не дом для кошки дороже человека, но сам по себе дом представляет для нее огромную ценность, так как это не только ее дом, не только дом ее хозяина, но и ее охотничий участок, где она ловит мышей. Именно ловля мышей представляет сущность кошек и определяет, помимо отношения к человеку, их любовь к дому.
Для собаки же самое главное — защита хозяина и его дома. (Хотя собака, так же как и кошка, имеет, естественно, «свою территорию».) Однако взаимоотношения «хозяин — дом» у собак и кошек — разные.
Существуют люди, которые легко переезжают, и такие, которые с трудом переносят любые перемены. По аналогии можно сказать, что собаки относятся к тем, кто легче меняет дом, а кошки — к тем, кто труднее.
Желание собаки всегда быть рядом с человеком, желание защитить его, любить и раствориться в этой любви, конечно, главная сущность собаки.
И если у вас будут вместе собака и кошка, то скорее всего собака будет ближе к человеку, кошка не выдержит этой конкуренции. Да и не будет вступать в нее.
Но если у вас будет только кошка и если эта кошка почувствует, что нашла ту самую благодатную почву, где все ее скрытые потенциальные возможности могут раскрыться, то общение ее с человеком способно достичь такой близости, такой тонкости и такого понимания, которые ни в чем не будут уступать собачьим. И вот тогда-то конфликт между отношением к дому и к хозяину (в случае перемены дома) и проявляется в наибольшей степени.
Обо всем этом я не просто так рассказываю, а рассказываю потому, что я с мужем и мамой должна была уехать в дом отдыха, а мой папа в командировку. Вот тут и встал вопрос о Коте. Оставить Котю дома и попросить кого-нибудь приходить к нему раз в день кормить или попробовать взять его с собой?
Поначалу нам показалось, что лучше все же оставить Котю дома. Тем более что папа еще на неделю должен был задержаться в городе. Мы же за это время надеялись подыскать кого-нибудь, кто бы согласился ухаживать за котом.
Однако с первых же дней нашего отсутствия папа столкнулся с невероятным фактом: Котя без нас перестал есть.
Надо сказать, что папа не сразу полюбил Котю. Во-первых, потому что был по природе своей, по складу характера — однолюб. Привязавшись в свое время к Уте, он долго сопротивлялся новому чувству. Дело же было не в том, что он любил просто кошку, любую кошку, какая ни живет в доме. Раз он боготворил Утю, значит, конечно, нашел в ней что-то из ряда вон выходящее, себе близкое, его завоевавшее.
Сначала папа был не очень доволен, что его оставили с Котей. Перспектива ухаживать за ним, ходить в магазин (для себя папа мог и не ходить, если не хотел) не очень нравилась ему. Однако тот факт, что Котя вообще отказывался есть, заставил папу проявить интерес к нему. Ведь Котя тосковал по тем же людям, по которым (оставшись один) тосковал и папа. Но при этом папе и в голову не могло прийти не есть. А это существо, можно сказать, только лишь кот — не ест!
Папа постарался пригреть Котю. Котя тут же откликнулся. Когда папа просыпался, Котя приходил к нему, прыгал на кровать, садился папе на грудь и обнимал лапками за шею. (То же самое он проделывал и с моей мамой, когда она просыпалась; только к маме Котя затем поворачивался хвостом — это был особый ритуал доверия к ней.)
Папа же придумал другой ритуал: возвращаясь с работы и еще не отперев дверь, папа спрашивал: «Где маленький Котик?» И Котя всегда оказывался возле дверей, глядя на папу своими круглыми, ясными глазками. Папа поднимал Котю на руки, и тот, вытянув мордочку, тянулся к нему.
Для папы это было большим испытанием, ведь Утя, которую он так любил, не была ласковой.
Сам папа — человек внешне тоже не только не ласковый, но плохо переносит, когда до него просто дотрагиваются. И что же оказалось: кот — это то самое существо, от которого нежность принимают даже такие нетерпимые к нежности люди, как мой папа. Оттого, наверное, что слишком удивительно: кот выражает свои чувства, подобно человеку. Это уже выходит из ранга вообще чувств и переходит в какой-то другой ранг, близкий к чему-то нереальному, а что сопротивляться нереальному, когда оно и так нереально, когда этого и так нет, а есть только в твоих ощущениях общения между тобой и котом, который говорит и не говорит, любит и не любит, пойди пойми его!
Однако, как папа ни старался, Котя без нас таял. Больше всех Котя любил мою маму. Кажется странным, ведь если Котя вставал по ночам и следовал только за мной, то, согласно теории импринтинга, он считал меня своей матерью. Но любовь, очевидно, это чувство, которое может и не совпадать с «ощущением матери». Мою маму любили все, ее боготворили. Я любила маму беспредельно, безоглядно.
И поэтому совсем не странно, что Котя воспринял от меня эту любовь в том же виде, в том же качестве. Он любил, и это была не только его любовь, но и моя, воспринятая им.
Прошла неделя. Папе пора уже было уезжать, а человека, который бы согласился ухаживать за нашим котом, так и не нашлось. И тогда мы решили все же взять кота в дом отдыха.
С Котиным приездом жизнь в доме отдыха началась трудная: необходимо было Котю прятать.
Окно нашей комнаты выходило на задний двор, только это и позволяло нам надеяться на удачу. Здесь были расположены сооружения хозяйственного назначения. Сараи, кухня, склады и много мусорных ям. Тут ходили в основном служители, которым надо было что-то взять, положить или выбросить. В общем люди появлялись довольно редко. Мы жили на первом этаже, и кота в этот задний двор можно было выпускать прямо из окна.
Итак, утром я выпускала Котю, выходила на задний двор и сторожила, чтобы кот во время уборки комнаты не зашел обратно. Дело осложнялось еще и тем, что надо было постараться, чтобы уборщица зашла к нам не когда-нибудь, а как только мы спрячем все Котины блюдечки и подносы.
Наша уборщица плохо слышала. Оттого она была чувствительна, и от ласкового слова, приветливой улыбки терялась, не зная, что же именно мы от нее хотим. На всякий случай, прихватив веник, она тут же шла убирать.
Получив от меня сигнал, что Галя — так звали уборщицу — направляется в комнату, мама усиленно начинала отгонять Котю от окна. Всего лишь десять минут надо было сторожить. Но именно в этот момент Котя рвался домой. Его не пускали, и попасть домой становилось еще интереснее. Котя придумывал все новые и новые пути. То он разбегался и прыгал на крышу сарая, которая как раз была расположена под нашим окном. А с крыши уже ничего не стоило прыгнуть в окно. И мы бежали и ловили Котю буквально за хвост. Тогда он придумал взбираться на карниз, который шел на уровне первого этажа и был вровень с нашим подоконником. Оттуда снять Котю было труднее, и он, хитро посматривая на нас, медленно продвигался по направлению к окну. Мы так бегали и так шумели, что любая другая уборщица давно бы заинтересовалась, что же мы там каждое утро делаем? Но Галя усердно убирала, и ее улыбка, когда она видела нас в окно, говорила только о ее приветливости.
По правде говоря, мы предполагали, что наша тайна уже давно гуляет по дому отдыха. Однако, когда для некоторых мы делали исключение и вводили их в свою комнату, то оказывалось, что они и в самом деле о Коте ничего не слышали. И они тут же вступали в тайный союз охраны нашего Коти, уверяя, что такого кота никогда не видели.
Действительно, Котя в доме отдыха расцвел. Он был с нами, и это оказалось главным.
Отношение кота к дому и человеку, по-видимому, намного сложнее, чем это выглядит на первый взгляд. Правда, Котя, запечатленный на человека, был необычным котом, он еще не знал никого, кроме людей, и его отношение к нам было особым. Но как раз это-то и создавало те самые «ножницы» между его поведением и поведением обыкновенной кошки (скажем, Ути), те самые «ножницы», которые позволяют проникнуть в сущность взаимоотношений животного с окружающими его обстоятельствами.
И хотя оказалось, что для Коти главное — это быть с нами, я видела: Котя мучается, что он не дома. Мучается даже, может быть, больше, чем когда-то Утя, которую мы тоже неоднократно вывозили на дачу.
Попадая на дачу (пусть каждый раз другую), Утя быстро осваивала новую территорию возле дома и, как нам казалось, наслаждалась возможностью валяться на траве в любых позах, ибо этот кусок травы был ее.
Котя же и здесь, в доме отдыха, был в основном заперт в комнате. И я чувствовала, что он ощущает и временность этой комнаты, и неудобство, связанное с тем, что его скрывают, однако это все перекрывалось тем, что он — с нами. Так что одной заученной фразой, что коты привязываются к дому, а собаки к человеку, нельзя объяснить всю полноту сложнейших взаимоотношений между котом, домом и человеком.
Был и еще случай убедиться в довольно сложных психологических переживаниях Коти, связанных с переменой дома. И уж раз мы разбираем здесь эту проблему, я и об этом расскажу. Было это намного позже, уже в Москве. Получилось так, что мне пришлось переехать с Котей на неделю (пока в нашем доме шел ремонт) в квартиру моей сестры.
Как же реагировал Котя на переселение? Сначала он был явно обижен. Не подходил, не ласкался, есть отказывался и вообще игнорировал меня. А я-то никуда не уходила, полагая, что главное для моего кота — быть со мной, что это самое важное, а остальное уж как придется.
Я подлизывалась к Коте, старалась его утешить, но он на меня и смотреть не желал.
«Ну что ж, — решила я, — не нужна так не нужна». Тем более что мне надо было уйти. Когда же я вернулась (а это было уже вечером), то застала совершенно другого кота: Котя бросился ко мне, обнял, прижался. Он был так рад моему появлению, так боялся, видно, что я снова уйду, что считал самым главным — выразить свою любовь ко мне.
Когда же, посидев с ним, я пошла на кухню, чтобы приготовить для себя и Коти ужин, Котя неожиданно рухнул. У него подкосились ноги, сначала передние, а потом и задние. Продолжалось это секунды. Потом Котя встал, словно ничего и не было.
Такое затем повторялось неоднократно: когда Котя чего-нибудь очень хотел, его будто разбивал паралич. Можно было подумать, что он делает это нарочно, чтобы добиться своего. (Подобные факты описаны в литературе.) И так, конечно, можно было бы подумать, если бы не тот первый случай, когда Коте ничего не было надо, а просто нервы сдали, потому что и дом был чужой, и хозяйка исчезла.
Возвращение к своему виду
В детстве Котя не отличался особой красотой. Рыжий котенок, не очень гладкий, но и нельзя сказать чтобы пушистый, с белым асимметричным пятном на лбу и, как я уже говорила, невероятно длинным носом. Но ведь обычно именно котята бывают хорошенькими, и по котятам судят, какой будет кот. Я не думала, что Котя будет красивым. Но Котя стал красивым — это признавали все, и дело тут было не просто в красоте. Бывают люди — видные. Осанка у этих людей не от возраста, а от роду заложенная. И формы, стать — все как надо. Фактура, в общем. С таким человеком всегда по-особенному разговаривают. Недаром же такая наружность дана человеку. Вроде бы все должны быть такими, а вот не получается у всех. Избранные только ее имеют.
Вот так и Котя наш — видный. Что хочешь возьми: голова большая, лоб крутой, воротник как у льва, шерсть такая мягкая, такая пушистая и такого рыжего цвета, который не имеет никаких недостатков этого цвета и обладает всеми его достоинствами. Хвост огромный, и Котя умеет распускать его, словно это хвост павлина.
Как-то Котю сфотографировали. В комнате было мало света, и на снимке на темном фоне получились одни Котины глаза. Я уже говорила, глаза эти не были похожи на кошачьи. То есть они были кошачьи и в то же время не кошачьи. У них было настолько доверчивое и чистое выражение, настолько трогательное и детское, что, глядя на них, становилось тревожно. Хотя Коте и не грозило попасть ни в дикий лес, ни в лапы к тигру, но было видно, что он так далек от реальной жизни вообще и от кошачьей в частности, что казалось непостижимым, как же он переступит эту грань затянувшегося детства и излишнего очеловечивания.
Первое время Котя боялся даже травы. Он ступал по ней так, словно совершал что-то очень неестественное. Котя старался переступить через траву и стремился скорее очутиться на таком месте, на котором нет ее вовсе и которое похоже на пол, так как по его опыту ходить можно было только по гладким поверхностям, а если на этих поверхностях что-то торчало, лежало или росло, то это надо было аккуратно обходить, огибать и беречь.
Но вот Котя научился ходить по траве и начал исчезать. Кричим, ищем. Вдруг является. А иногда залезет в гущу травы и сидит там или спит. Мы уже привыкли, что Котя исчезает, и решили, что он сам знает, где ему ходить и когда возвращаться. Как вдруг однажды, сидя в комнате, услышали страшный лай. В ту же минуту Котя влетел в комнату. Я выглянула в окно. Огромная собака убегала от окна. Она могла разорвать Котю. Но Котя этого не понял. Не осознал. Не дошло до него, не проняло. Покрутился, повертелся Котя дома и снова потребовал, чтобы его пустили на улицу. Встреча эта была, если можно так сказать, экзогенного характера: то есть испуг произошел от внешних причин. Так же мог испугать Котю гром, ливень, рухнувшее дерево, брошенный в него камень. Причина ясна, последствие одно — укрыться, спастись. Страх естественный. И никаких объяснений от той собаки не последовало, как не последовало бы их от грома или камня.
Однако через несколько дней у Коти произошла другая встреча, которая имела для него уже чрезвычайные последствия.
Случилось это поздно вечером. Мы сидели в комнате и были заняты своими делами, как вдруг услышали многоголосый кошачий крик. В одно и то же время это был крик ужаса и крик зверя нападающего.
Котя влетел в комнату. Но на этот раз он упал, прижался к полу и долго бил хвостом, ни на кого не обращая внимания. Глаза Коти бешено вращались, шерсть стояла дыбом. Казалось, он с кем-то разговаривает, что-то доказывает. Все существо его бурлило. От непонимания. От потрясения. От всего сразу. Слишком много пришлось ему осознать в одну минуту, слишком много свалилось на него.
И я видела: Котя наконец понял, что он кот! Не было больше у Коти доверчивого, человеческого, все понимающего взгляда. Передо мной сидел звереныш со своей тайной другого бытия.
Я подошла к Коте, из его лапы текла кровь. За что такая рана? Претендовал на чужие владения? Уверена, что ни на что не претендовал, потому что и претендовать-то не умел.
Вот из-за этого «не умел», вероятно, все и произошло. Кот и не кот. Ничего не знает, ничего не понимает. Вот и укусили, вот и дали понять.
Произошло то самое главное, что не могло не произойти (не мог же Котя не встретиться с себе подобными). Но произойти это могло по-разному. Котя мог встретить мирных домашних котов и осознавать себя постепенно. Случилось же все в один миг. Грубо и по-звериному. И в один миг с Коти слетела вся его «человеческая сущность» и он превратился в зверя.
В литературе много написано на тему обратимости «запечат-ления». И если вначале, когда только был открыт импринтинг, ученые, в том числе и сам Лоренц, говорили о его необратимости, то впоследствии было высказано и другое мнение, а именно, что импринтинг необратим только в том случае, если запечатление происходит на себе подобного, на свой вид. В том же случае когда запечатление происходит на другой вид и когда запечатленный на этот другой вид начинает общаться с представителями своего вида, то тут могут возникнуть различные модификации (варианты).
Майнарди говорит о существовании самозапечатления, когда животное в процессе своей жизни имеет возможность само запечатлеть себя.
Тот случай, который произошел с Котей, показал возможность воздействия на импринтинг путем вмешательства извне существа опытного и знающего.
Думаю, что предположение, будто кот, который повстречался с Котей, что-то сообщил ему относительно правил жизни и поведения на улице, отнюдь не фантазия и не пустые домыслы.
Кошки общаются между собой. Утя — многодетная мать — когда «разговаривала» со своими котятами, то откуда только у нее появлялся этот удивительный ласковый голос, эти нежные короткие, дифференцированные звуки. Даже для не понимающего их, они были полны смысла.
Все животные друг с другом общаются. Даже медузы обнимают друг друга щупальцами. А уж об обезьянах и говорить нечего.
Сейчас ученые занимаются расшифровкой языка животных. Изучаются языки птиц, обезьян, дельфинов, кодовые разговоры сверчков между собой. Изучить язык животных довольно сложно, но если бы это удалось, то многое бы нам стало понятнее в их жизни. Начинать же изучение языка животных, вероятнее всего, надо с языка домашних животных. Кошек, скажем, или собак. И не с того языка, которым они разговаривают друг с другом (ибо тут возникают те же проблемы: не ясно для нас переплетаются рефлексы с живым общением), а с языка, которым кошки и собаки разговаривают с человеком. Потому что этот язык создан для человека и должен быть человеку более понятен, нежели все другие. Только оговорить тут вот что надо: способности животного следует рассматривать лишь в тех пределах, в каких они коту необходимы. (Нечего кота судить за то, что он математики не знает, или истории. Не нужны они ему вовсе, вот он к ним и не способен.)
И еще надо то оговорить, что часто мы о слабых умственных способностях животных судим лишь потому, что они не понимают человеческого языка. Но разве человек понимает другого человека, если они на разных языках разговаривают и языка друг друга не знают? Нет, не понимают. Глазами им тогда приходится разговаривать, мимикой, жестами. А с жестами у кошек туговато. С теми человеческими жестами, которые человеку лишь присущи и которые человек и склонен понимать.
А теперь представим себе такую фантастическую ситуацию: один человек встретил другого и объясниться с ним на общем языке не может и указать пальцем тоже не может, и мимикой — тоже. А надо этому человеку сказать другому, чтобы тот, другой, открыл холодильник и дал ему поесть. Что же остается такому человеку делать? А только и остается, как сесть рядом с холодильником, да умоляюще посмотреть на другого человека, да на своем родном языке пробормотать что-то жалобное. Только это ему и остается при всем его уме, но при отсутствии обычных, свойственных человеку, форм общения. Вот то же самое и с котом происходит, ибо нет у него других способов объяснить человеку свое желание. И Утя, когда у нее были котята, приводила их к холодильнику, усаживала в ряд и жалобно говорила «мяу». И не о слабых умственных способностях такая форма общения говорит, а, наоборот, об «уме» и явном, направленном общении между кошкой и человеком, для чего кошкой придумывается специальная форма общения, понятная человеку. То, что сделала Утя, было единственным выходом из положения, до которого можно было додуматься, ибо даже человек не смог бы, как мы видим, в этой ситуации придумать ничего иного. А уж в умственных способностях человека нельзя сомневаться.
Так вот, с этой точки зрения, нет ничего удивительного в том предположении, что если два кота встретились друг с другом и один из них больше знает, чем другой, в жизни опытнее, то этот второй может преподать урок менее опытному, ибо не можем же мы считать, что умственные способности котов проявляются лишь в общении их с человеком. Думается, между котами они должны проявляться в еще большей степени.
А уж какими способами — другое дело. И та рана, которая была нанесена Коте, возможно, была решающей в том уроке, который преподал ему уличный кот.
Котя изменился, напугался, что-то постиг и не хотел больше выходить на улицу. Зачем выходить на улицу, если там все так сложно, опасно, лучше сидеть дома, где привычно, тепло, где тебя любят и никто не кусает.
Давно уже известно, что животные делят между собой землю точно так же, как и люди. И странного в этом ничего нет. Для них тоже не хватает земли, и не подели ее, не закрепи за собой, не охраняй — начнется страшная неразбериха. Землю делят олени и волки, муравьи и птицы. Делят одну и ту же землю. Волки эту землю делят между собой, олени — между собой, а муравьи — между собой.
И каждый на «своей» земле все, что на ней находится, считает своим.
Волк считает своими оленей, которые пасутся на его земле, а олень — траву, которая растет на ней. И своей ту же траву считает пчела. И муравей с того же участка собирает дань, и птица.
И человек по той же земле ходит и ту же землю делит, и уж кто-кто, а он-то ее своей считает. И все, что на ней, тоже своим полагает. А чье же оно еще?!
Так вот, мы давно знаем, что звери и птицы, насекомые и пресмыкающиеся имеют свою территорию. Давно мы это знаем и не удивляемся.
Но вот то, что коты да кошки в нашем дворе, где дома наши стоят, двор поделили между собой и каждый по своей тропинке ходит, вот это удивительно для нас. И не тем, конечно же, удивительно, что это наш двор, а коты и кошки его своим считают, и право на него свое имеют, и дерутся из-за каждой тропинки. И слово «удивительно» здесь не очень подходит, а скорее непривычно для нашего образа мыслей, которые у нас в отношении кошек, как сугубо домашних животных, существуют: мол, не приемлемы к ним никакие, так сказать, научные изыскания.
Вот поэтому и странно нам кажется, что кот наш не просто на диване сидит, а свою территорию блюдет. И не просто во дворе ходит, а ходит лишь по своей тропинке, по которой другой кот не имеет права ходить.
Возможно, в отношении дивана, шкафа, пола в квартире Котя имел некоторые соображения и делил их между хозяевами квартиры и собой. Но, выйдя на улицу, переставляя свои пухлые ноги в траве, он не знал, что эту траву еще надо отвоевать.
И закрепить за собой, и уж ни в коем случае не посягать на чужую траву, что вдали от его дома.
Итак, Котя перестал выходить. Однако это продолжалось недолго. Вскоре Котя познал другую сторону уличной жизни, которая пересилила первую и открыла ему тот смысл, ради которого стоило рисковать, терпеть и привыкать.
Котя встретил кошечку.
Инсайт
Котя был кошачьим подростком, и кошечка в прямом смысле этого слова, вероятно, была ему еще не нужна. Тем более что, согласно теории импринтинга, лицо, запечатленное на другой вид, старается и партнера выбирать из представителей этого вида.
По той или другой причине, только наш Котя не посягал на сближение с кошечкой. Они часами сидели, глядя друг другу в глаза, не уменьшая и не увеличивая расстояния между собой.
Возможно, кошечка была тоже очень молода, а может быть, и наоборот — настолько опытна, что поняла и возраст Коти, и его состояние. Она тихо сидела под кустом и смотрела на него ласковыми и удивительно спокойными глазами.
Влияние Котиной «дамы» было так благотворно и успокаивающе, что я никогда не препятствовала их встречам. Я отпускала Котю, не боясь, что кошечка уведет его далеко от дома, как это часто бывает в таких случаях. Наоборот, я чувствовала, что эти встречи полезны для Коти. Что он познает что-то очень для себя важное, чего был лишен до сих пор благодаря неестественной жизни среди людей. Котя успокоился и снова стал гулять. Однажды он исчез. Вернувшись после кино и не обнаружив кота, мы обыскали все: шкафы, тумбочки, я заглянула под кровати, но Коти нигде не было. Котя убежал, но как? Двери и окна была закрыты. Неужели через фрамугу? Значит, сообразил. Значит, очень хотелось ему к кошечке. Ведь когда котам или кошкам чего-нибудь очень хочется, они вдруг становятся сообразительнее и начинают понимать то, чего до той поры будто и не понимали.
Есть такой механизм в организме, благодаря которому некоторые свойства не всегда проявляются, а только в нужный момент (например, у человека: когда ему пора есть, появляется аппетит). Ведь могло быть так: надо человеку есть, а ему этого вовсе и не хочется. И не знает он тогда, что нужно ему есть, пропускает день, два, а потом, смотришь, еле ноги тянет. Еще нагляднее это у животных. Человек, тот разумом может понять, что ему есть надо, и распределить может еду по часам. Часто так и делает. А вот животному в этом во всем разобраться трудно. Почувствовало животное голод и направилось на охоту. Наелось — спит. Чувство голода и сытости руководит им.
Подобные механизмы у животных срабатывают и в других случаях. Надо что-то очень животному — и весь его организм как бы переполняется желанием и потребностью его удовлетворения. Мотивациями называют ученые такие состояния.
Академик Алексей Алексеевич Ухтомский разработал принцип доминанты (1966). Доминирующая мотивация обладает удивительными свойствами. Завладев организмом, она, учитывая работу внутренних органов и сопоставив «возможности» организма с внешними обстоятельствами, выбирает нужное решение и, включив специальные механизмы (условные и безусловные рефлексы), целенаправленно ведет животное к достижению желаемой цели, и тем самым к уменьшению мотивации. (Возможно, в этом процессе участвуют не только условные и безусловные рефлексы, но и разум, однако об этом дальше.)
Утя, когда ей приходило время рожать и у нее болел живот, просила меня, чтобы я ее гладила. Она смотрела умоляюще, жалобно мяукала и, что поражало, делала все, что я ей говорила. Скажу: «Утя, ляг сюда». Она ложится, и точно на то место, куда я показываю. Скажу: «Подвинься», Утя покорно подвигается. Что ни прикажу ей — все делает. Все в этот момент понимает. Руку ей на живот положу, глажу, а она лапкой мою руку передвигает, точное место указывает, где гладить.
Но вот родила Утя, и куда все исчезло, все понимание, все послушание. Сидит, смотрит непонимающими глазами, словно не ей говорят, не ее просят. И если бы я сама только недавно не видела, что Утя на самом деле понимает, никогда бы не поверила, что она вообще что-либо способна понять.
И такое с Утей происходило совсем не оттого, что она пренебрегала мной, а просто механизм какой-то срабатывал в ней так, что «понимать» она начинала лишь тогда, когда ей это было нужно.
Дикие животные не каждый день к людям за помощью бегают.
Обычно страх в них срабатывает, и убегают они от людей. Но сколько случаев известно, когда им никто не может помочь, кроме человека, они идут к этому человеку, потеряв страх и неся в душе одну любовь и благодарность.
Инсайтом назвали ученые такое явление. Разум появляется вдруг, неизвестно откуда, и тут же исчезает. Инсайт — таинственное явление, проблеск разума, озарение!
Интересно, что Котя в детстве казался понятливее: меньше напускал на себя кошачьей непроницаемости, чаще реагировал на окружающие его раздражители. Чем старше он становился, тем больше в нем появлялось солидности: по пустякам не трепыхался, сидел важный и делал все только тогда, когда сам этого хотел.
Есть такое мнение, что кошки трудно дрессируются. И не в том дело, что они глупее других животных, совсем нет, ведь кошки без всякой дрессировки показывают иногда чудеса. Они чрезвычайно любят порядок и повторение одних и тех же ситуаций, на которые стараются реагировать одинаково, превращая свое поведение в ритуалы. Однако все делают только тогда, когда им этого хочется.
И если Котя научался чему-либо, то чаще всего с первого раза. Без всякой, так сказать, «выработки рефлекса».
Вот случай. Как-то я решила Котю перед сном утомить. Как маленьких детей утомляют. Утомился маленький ребенок и спит. Я стала бегать из комнаты в коридор, из коридора в комнату, волоча за собой бумажку на веревочке. Котя бегал за мной, и так ему это понравилось, что на второй вечер, только стало дело подходить ко сну, Котя начал бегать сам по тому же пути. При этом он жалобно мяукал и умоляюще смотрел на меня, требуя, чтобы я с ним играла. И так пошло каждый вечер, Котя любым способом стал напоминать мне об игре. Мяукал, носился, как-то даже вскочил на диван, где я сидела, и ударил меня по плечу лапой: идем, мол, играть.
А однажды мы увидели, как Котя играет в футбол. Не в мяч, который катается по полу, а в настоящий футбол. Произошло это так: есть у нас знакомый, зовут его Петр Дмитриевич. Так вот, Петр Дмитриевич невзлюбил нашего кота. Для этого у него была веская причина: Котя как-то выдрал кусок из ковра Петра Дмитриевича, который временно стоял у нас в углу. И никто не заметил, как Котя точил и точил о ковер свои когти.
Понятно, что Петр Дмитриевич при виде Коти менялся в лице, а мы сразу хватали Котю и запирали его в другую комнату. Но Котя не хотел считаться с тем, что его не любят. Он рвался и мяукал. «Нельзя, — говорили мы Коте, — нельзя, ты сам виноват — вспомни ковер!»
Однажды мы все сидели в кухне, пили чай, смотрели телевизор. По правде говоря, смотрел телевизор только Петр Дмитриевич, поскольку только его интересовал футбол. И не просто интересовал, футбол — это была страсть Петра Дмитриевича.
Вдруг я заметила, что Котя сидит на табуретке и внимательно смотрит на экран. Голова Коти двигалась то в одну сторону, то в другую — он явно следил за мячом.
Тогда мы решились обратить на это внимание Петра Дмитриевича. Еще бы: кот смотрит футбол! Петр Дмитриевич ничего не сказал, однако выражение раздраженности, которое неизменно являлось на его лице при виде Коти, на этот раз не явилось.
Как всегда, мы хоть и увидели, что кот смотрит телевизор и следит за мячом, но отнеслись к этому, конечно, с той долей допуска, с какой всегда относились.
Но видно, на этот раз Котя решил нас доконать. Он влез на телевизор, свесил голову вниз и начал лапкой ловить мяч. Сомнений не было, Котя не только смотрит футбол, но настолько «вошел в игру», что сам ринулся на поле, стараясь поймать мяч.
И тут Петр Дмитриевич улыбнулся: было видно, что коту он простил все.
Вот и непонятно, почему же такие восприимчивые к различным ситуациям животные плохо дрессируются? Оболванивания не хотят, так сказать, механического повторения? Человеку тоже, наверное, было бы не по себе, если бы его начали дрессировать и за конфетку заставляли делать то, что другому угодно. Однако человек это все понимает, и если идет на такую «дрессировку», то сознательно, по тем или иным причинам.
Мне кажется, и с Утей иногда происходило нечто подобное: она принимала наши условные знаки, хотя внешне это выглядело дрессировкой. Вот пример. Когда Утя, гуляя, слышала, как точат ножи, она тут же прыгала в форточку и начинала крутиться вокруг ног режущего мясо. С этого началось. Вечером, когда мы ждали Утю, а она не приходила, папа брал два ножа и точил их друг о друга. Утя тут же являлась. Однако вспрыгивала на форточку не с тем выражением, с каким делала это днем, ожидая мясо, а всегда несколько тревожно-испуганная (мол, виновата) и тут же спокойно шла на свое место, ничуть не удивляясь, что никакого мяса нет, а ножи точат лишь для того, чтобы дать ей понять — вышли, мол, все сроки, и люди хотят спать.
Вот тебе и рефлекс, вот тебе и понимание ситуации.
Не все, что делается у животных (особенно таких, как кошки), делается чисто рефлекторно, не осмысленно. Как и не все, что у человека делается, казалось бы, осмысленно, не есть на самом деле рефлекс или привычка, выработанная жизнью.
Кошки плохо дрессируются, возможно, потому, что многие их действия, привычки, ритуалы у них более осмысленны, нежели у других животных. Конечно же, рефлексы у них существуют, облегчают им жизнь, создают фон. Но сознание, проблеск разума, инсайт — не дремлет! Он тут как тут, стоит только включиться механизму понимания (так его назовем), механизму, который включается и кричит «SOS». Кричит в экстренных случаях или просто когда «надо понять» и правильно отреагировать на событие. Понять и отреагировать в тех градациях, в каких это необходимо для жизни в конкретных условиях.
Для этого механизм понимания имеет «реле» важности: чем важнее правильно отреагировать, тем больше включается «понимания», тем значительнее этот, уже признанный учеными, проблеск «разума», инсайт!
Да и человек не всегда «понимает» одинаково: в экстренных случаях, когда очень нужно, голова, как говорится, работает лучше. Задача разрешается быстрее.
Конец пребывания в доме отдыха
Итак, наше пребывание в доме отдыха закончилось. Мы собирались в Москву. Машину ждали попутную, какие часто тут проезжают, заворачивая иногда прямо на территорию дома отдыха, поскольку привозят отдыхающих из Москвы.
Плохо одно: такая машина всегда неожиданность. Ждешь долго, а собираться надо вмиг. Если бы мы уезжали без Коти, то ничего страшного в том не было бы. Но ведь Котю не подготовишь, не запрячешь на часы в сумку. А самое главное, Котя был уже не тот Котя, что ехал из Москвы и думал, что с ним просто играют, поэтому сажают в сумку. Этот Котя уже хорошо знал, чем кончается такой плен.
Пришла машина, и начали носить в нее вещи. Я попыталась поймать Котю, но Котя вырвался и забился под кровать. Вещи уже перенесли, а я никак не могла справиться с котом. Он кричал и царапался. Тут муж, схватив второпях Котю за голову, начал запихивать его в сетку. Удивительно только, как он не свернул Коте шею. Мама от ужаса закричала, муж тут же пришел в себя, и, видно сообразив, что имеет дело все же с живым существом, отпустил Котину голову, и, ловко поймав Котю в сетку, завязал ее узлом.
Я взяла сетку и, считая, что нечего уж больше скрываться, пронесла Котю на виду у всех в машину.
Тут я заметила хитрый взгляд нашей уборщицы и по ее улыбке поняла: она все знала про Котю.
Сели, машина поехала, нам махали, а мы никак не могли опомниться от сборов, от ужаса жизни в подполье. И так как все это наконец кончилось, наш «отдых» был позади и теперь уже можно было открыто всем показывать Котю, я послушалась предложения мужа — выпустить Котю в машине.
— Тут-то уж можно выпустить, — сказал он, — окна закрыты.
И я выпустила, забыв, что имею дело с котом, а не с собакой, да еще с таким котом, который в жизни не видел ни улицы, ни мчащихся по улице машин (наши окна в Москве выходят во двор), который никуда и никогда не ездил, а если и ездил один раз из Москвы в дом отдыха, то в темноте, в сумке и даже не совсем тогда понял, что с ним произошло и как он очутился в другом месте.
Все это я забыла, потому что устала: сборы были нелепы и суматошны. Я расслабилась, не хотелось больше ни о чем думать, пусть сидит себе на свободе! Но вот чем эта свобода обернулась! Вдруг я увидела, что Котя, сидя у заднего стекла, открыл рот, высунул язык и превратился в «собаку». Ибо собаки обычно, когда им жарко или они забегались, открывают рот, высовывают язык и дышат часто, прерывисто и сипло. Точно так же дышал и Котя. Но чего при этом не бывает у собак — глаза у Коти округлились, выкатились и застыли от ужаса. И еще чего не бывает у собак — Котя орал диким гортанным голосом.
Тут бы догадаться, что Котя перепугался до смерти. Что его надо срочно спрятать в сумку. Но я только смотрела на Котю и говорила:
— Он же как собака! Никогда такого не видела.
И все за мной повторяли, что наш Котя не Котя, а собака, и это уж теперь точно.
Стресс как результат импринтинга
Существует мнение, будто домашнее животное способно заболевать теми же болезнями, что и хозяин. Иногда даже говорят, будто животное умирает, а хозяин выздоравливает. Мистика? Возможно. И тот случай, который с Котей произошел, я совсем не хочу в этот ранг фактов ставить. Но, все же не могу не отметить того, что кот заболел болезнью, которая в наш век более, конечно же, человеку подходит, чем коту. (Правда, впервые она была обнаружена у мышей, у которых является естественным регулятором численности.)
Вначале вроде бы ничего не было. Только Котя перестал по ночам спать. Потом вдруг начал плакать, когда ему надо было в песочек, и лежать стал в странной позе: вытянувшись на животе и уперев в стену одну ногу.
Конечно, Котю надо было показать ветеринару. Но, вспоминая, как он ехал в машине с раскрытым ртом и безумными глазами, я понимала, везти Котю больше никуда нельзя.
Коте же становилось все хуже. И я стала замечать, что он боится выходить на балкон. То есть просто не выходит. Выбежит и сразу обратно: холодно ему. Шерсть у Коти начала вылезать. Она клубками каталась по полу, висела на шторах, летала по воздуху. Из большого красивого кота Котя превратился в заморыша. Мы привыкли к Коте и не очень-то замечали в нем перемены. Но люди, приходившие к нам, говорили: «Это — другой кот».
Котя перестал есть. Котя и до этого ел одну только сырую рыбу. Ни молоко, ни мясо, ни суп вообще не воспринимались им как что-то съедобное.
Сначала мама искала рыбу, ту рыбу, которую бы Котя ел. Мне казалось это занятие бессмысленным. Котя ел хек. А теперь не ест хек. Котя был здоров, а теперь болен. Выздоровеет Котя и опять будет есть хек. Но мама искала рыбу. Спинку минтая сменяла ледяная рыба, потом солнечная. Котя ничего не ел.
Конечно, все начали думать об опухоли. И конечно, стали искать врача-ветеринара, который бы пришел домой. Хотелось, чтобы это был не какой-нибудь врач, неизвестный, а с рекомендацией и чтобы не только животных любил, но и людей и с нами разговаривал бы хорошо. Такой врач нашелся, но он был в отъезде.
Я смотрела на кота как на обреченного. А мама продолжала три раза в день ставить перед Котей еду, к которой Котя и не притрагивался, иногда даже и нюхать не подходил.
Надо сказать, что моя мама не из тех хозяек, у которых налаженное хозяйство и дать коту или собаке поесть — почти ничего для них не стоит. Делается это незаметно среди остальных многочисленных хозяйских дел. По выражению моей мамы, она родилась не для того, чтобы варить манную кашу. Однако пробовалось все: молоко, вареное мясо, сырое мясо, рыба всех сортов, сосиски, селедка.
Пустая трата энергии и сил, считала я. Только себя травмировать, потому что каждое такое сообщение: «И это не ест!» — наводило ужас.
Однако мама оказалась права. Так странно, что она, отнюдь не биолог, совсем не сведущий по части «теории питания» человек, чувствовала, знала, что Котю можно накормить, если найти то самое, что Котя хочет есть.
Так были открыты почки. И с того дня Котя признавал одни лишь почки. Нет не одни. Это тогда, когда мама открыла почки, Котя долгое время питался только ими. Видно, ему так надоела рыба, что он готов был умереть, но не есть ничего другого. (Я с ужасом думаю, чем бы это кончилось, если бы мама не открыла почек.) Но через некоторое время, после того как Котя насытил свою душу почками, он стал есть и рыбу. Правда, не всякую, а только спинку минтая и лимонеллу.
Кошки вообще очень разборчивы в еде. Что это — баловство или естественная потребность?
Думается, что не баловство это. В природе животные отнюдь не все подряд едят. А кто их там балует? Никто. Так уж устроено, и если животное не найдет той пищи, которая ему нужна, то оно погибнет, но не будет есть что попало. Однако природа обычно «балует» всех: всем дает то, что им нужно.
Котя начал поправляться. Ребра уже не так прощупывались, и шерсть не так лезла, и кричать он стал меньше. Снова стал проявлять свои обычные свойства и характер. Снова стал подлизываться и обнимать лапками, когда не было еды.
И вот тут наконец приехал врач, которому я рассказала все с самого начала и до конца. И что же оказалось?
Стрессовая ситуация, в которую попал кот при неудачном двухчасовом переезде из дома отдыха в Москву, была «последней каплей» в той неестественной для Коти жизни, которую он в течение длительного времени вел в доме отдыха. А в результате — все Котины недомогания и болезни, в том числе и цистит, который явился следствием того, что Котя еще в доме отдыха простыл, гуляя утром по мокрой траве, в то время, когда убирали комнату. Не привычный к росе, Котя уже тогда застудил живот. И потом, попав в стрессовую ситуацию, получил осложнение именно на тот орган, который был наиболее уязвим. Поэтому он и лежал на животе. И то, что у Коти стала вылезать шерсть — это тоже было связано с потрясением организма. И то, что Коте надоела однообразная пища, которую он еще мог переносить в здоровом состоянии, а в больном ему это уже было не под силу, и перегрев (помните, как Котя, словно собака, ехал с открытым ртом) — это тоже был результат стрессового состояния, которое всегда потом дает спазмы и ощущение холода.
Когда животное так заболевает, тут-то мы и наблюдаем то самое сходство между всем живым, одинаково построенным и одинаково чувствующим.
Стресс, потрясение, «выброс» адреналина в кровь, спазмы, нарушение сна, заболевание наиболее уязвимых органов — все это у всех, у кого только есть в крови адреналин (или его аналоги), есть нервная система и есть органы. Но животные, даже те из них, которые нам кажутся такими сильными и могучими, — оказываются подчас гораздо слабее человека. В общем, в целом, в конечном итоге. И когда люди говорят, что, мол, с ним сделается, это же животное, оно же не понимает! Вот в том-то и беда, что «не понимает». Не понимает, как выйти из создавшегося положения, не понимает, что завтра может все измениться. Оно не понимает, да и не может пойти пожаловаться, добиться, решить начать новую жизнь, постараться отвлечься, опереться на друзей, да и еще многого не может и многого не понимает из того, что может понять в горе человек.
Но чувства имеют все. Чувства страха, любви, верности, и, будучи обнаженными, первозданными, ничем не прикрытыми и незамаскированными, они даже в большей степени иногда развиты у некоторых животных, нежели у человека.
А «стресс» этот самый, он как раз от того и происходит, что чувства берут верх. Испуг, страх, горе. И отвечает на них организм особо. Обычная реакция (выброс в кровь адреналина и других гормонов, обеспечивающих энергетический баланс в организме), направленная на поддержание его нормальной работы, при длительном перенапряжении (все равно каком — эмоциональном или физическом) оборачивается своей противоположной стороной: она истощает организм и разрушает его. И вот тут-то и начинаются все болезни, ибо поврежден один из главных регуляторов жизни — механизм подачи резерва сил.
Учеными установлено: животное, запечатленное на чужой вид, более ослаблено физически и нервно, и поэтому многие ситуации, переносимые другими животными, для него становятся стрессовыми, приводя к различным заболеваниям, к истощению нервной системы.
Как же лечить такие болезни? Как привести в равновесие организм, который весь расшатался? Как успокоить маятник, у которого разбита ось, и он, вместо того чтобы совершать правильные амплитуды, скачет, как ему захочется.
Все нарушено, все вразброд.
И у людей-то такие болезни лечатся настолько трудно, и настолько по-разному, и настолько мучительно, что, можно сказать, и вообще почти не лечатся. Так течет жизнь, и «море», внутри человека бушующее, постепенно успокаивается. И вместо него текут уже «упорядоченные реки». Но все это нестойко, зыбко. И «река», раз разбушевавшаяся и вышедшая из берегов и затопившая все, при малейшем ветерке снова выходит из берегов. И снова внутри человека бушует «море», и снова надо ждать и ждать, чтобы опять все успокоилось.
Как же лечить эту болезнь, как углубить русло, как укрепить берега, чтобы хотя бы не всякий ветер, а только очень сильный, который может и во всю жизнь не обрушиться, чтобы только такой ветер гнал воду из берегов.
Надо было любить Котю, любить по-настоящему. Только покой, только доброжелательное отношение (положительные эмоции, как говорят) могли помочь. Именно помочь. Не вылечить, а помочь, это вроде гипса при переломе, чтобы кости были в покое и могли срастись, и срастись правильно. Это как постель при гриппе, чтобы легче было перенести болезнь.
Шантаж
Если бы папе, когда брали Котю, сказали, что он должен будет, сидя у себя в комнате за рабочим столом, отрываться от своей работы, вставать из-за стола, подходить к балконной двери и открывать ее, то впуская кота в комнату, то выпуская его на балкон, он пришел бы в ужас от одной этой идеи, кому-то пришедшей в голову. И никогда бы не поверил, что не только будет это делать, но будет так любить своего кота, что не станет даже раздражаться на то, что его отрывают от работы, что никому не позволено, и даже не будет замечать, что совершает такой героический для своего характера поступок.
Папа, как я уже говорила, не сразу полюбил Котю, но к тому времени, как Котя заболел, Котя покорил всех. Любили именно этого кота за те достоинства, которые просто нельзя было не увидеть. Любовь же в том и заключается, что тебя перестает раздражать то, что в противном случае просто выводило бы из себя. Ты начинаешь терпеть то, чего никогда бы не стерпел, если бы не так относился.
Котя будил нас каждую ночь. И у людей так бывает: перенервничает человек или просто нервы у него не в порядке и начинает просыпаться ровно в пять утра.
Не знаю, какой нерв «просыпался» у Коти, возможно, тот же самый, что и у человека, но только ровно в пять Котя начинал орать. Надо было встать, проверить Котин песок, который обычно к тому времени, как Котя начинал орать, был еще сухим, далее надо было достать из холодильника почки или рыбу, нагреть их горячей водой, так как с тех пор, как Котя заболел, он не мог есть ничего холодного, только тогда Котя, как бы удовлетворившись нашим вставанием и заботой о нем и благополучно сходив туда, куда и до этого можно было сходить беспрепятственно, и съев то, что и до этого можно было съесть, так как Коте оставляли еду на ночь, только тогда он успокаивался и засыпал.
Сами понимаете, что как мы ни любили Котю, но каждый день просыпаться ровно в пять утра, вставать и ублажать кота, было нам не очень приятно.
И мы, естественно, старались подольше не проснуться. Мы слышали крик, слышали царапанье, понимали, что Котя обдирает обивку на кресле, на диване, и все равно спали — встать было трудно. Однако Котя нашел наконец нашу ахиллесову пяту. Стоило ему зацепить коготком край оборванных обоев и тихо, но ехидно и злорадно, как нам казалось, потянуть его на себя, как от этого незначительного, мягкого, но противного звука мы мгновенно вскакивали.
Котя это понял с первого раза. Он поймал нас. Нет, он не сразу начинал рвать обои, он давал нам возможность проснуться без особых потерь. Мяукал, плакал, жаловался. Но когда видел, что ничего не помогает, он направлялся к обоям.
Котя мог отодрать все обои, но зачем? Он отдирал чуть-чуть и ждал. Если мы не вставали (потому что, обессиленные, мы уже смирились и с этим обстоятельством, а именно, что в нашей комнате кусок обоев ободран), то кот начинал рвать обои по-настоящему.
Кот-шантажист, говорила я. И действительно, наш кот умел шантажировать. Шантажировал же он нас, стоя на окне, угрожая упасть с девятого этажа. И это мы тоже терпели.
Началось все с мух. За мухами Котя гонялся по всей квартире, и, если ему не удавалось поймать их, он начинал жалобно мяукать, словно упрашивая мух самих влететь к нему в рот. Как только Котя начинал ловить мух, мы тут же закрывали все окна, боясь, что в азарте Котя может вылезть за мухой в окно. Так что муха оказывалась в плену. Единственное, что она могла, — это сесть на потолок, но почему-то мухи не сидят долго на одном месте, и Котя в конце концов настигал их на полу. Если же мы не успевали закрыть окно и муха, вылетев из окна, садилась на стекло с другой стороны, Котя вставал на задние лапы с наружной стороны окна, и тогда мы, затаив дыхание и боясь сделать лишнее движение, жалобно умоляли: «Котенька, иди сюда». Давали Коте самые вкусные кусочки, чтобы только он опустился на все четыре лапы и ушел от окна.
И что же? Котя не такой дурак, чтобы не понять нашего состояния, нашей всей любви к нему и той ситуации, в которую он нас повергал. И если коту вдруг надо было есть, а ему не давали или давали не то, Котя прямиком шел к открытому окну, вставал на задние лапы и смотрел приблизительно таким взглядом: «Не дадите почки — сейчас сброшусь».
Ну конечно же, мы в ту же секунду принимали ультиматум и в ту же секунду, чем бы ни были заняты, все бросали и бежали давать Коте почки.
А Котя, увидев, что холодильник открыт, почки режутся, снисходительно, с полным ощущением своего права, опускался на все четыре лапы и спрыгивал с окна.
Шантаж. Тот же самый, что и в случае обоев, которые Котя рвал по ночам. Шантаж, угроза, целенаправленная хитрость, умение оценить обстановку, умение воспользоваться обстоятельствами, и все это не изначально, а как результат жизни в доме, в конкретном доме, среди данных, конкретных людей. (Что это, как не проявление тех же качеств, какие есть у человека!) И при этом Котя был так обаятелен, так прелестен и трогателен, что сердиться на него было невозможно.