Но план свой реализовать мы не успели — Латиф кинул какой-то энергетический сгусток через плечо.
На мгновение мы с Томашем ослепли. А когда прозрели, то оказались в таком густом тумане, что дальше своего носа ничего не могли разглядеть. Туман умудрился заглушить даже звуки. В нём было тревожно и противно донельзя — сырой холод пробирал до костей.
Я скрипнул зубами. Всё никак не мог забыть вида измученной чудо птицы и садистского удовольствия на лице Латифа во время её пыток. Нет, не мог я дать уйти этому Латифу. Просто не мог.
Я знал, что исчерпал себя уже до нуля, но я должен был это сделать, даже очень рискуя своей жизнью, даже очень рискуя жизнями, тех, за кого помимо своей воли взял на себя ответственность.
Я сосредоточился, почувствовал в себе крылья и раскрылся навстречу ветру. Сразу оковы собственного ограниченного своей физиологией тела спали, ушла боль, и мне стало легче дышать. Ветер подхватил меня и поднял в небо.
В небе сгущались сумерки, но тумана не было. Молочная пленка на довольно большом расстоянии жалась к самой земле, укрывая всех кто под ней оказался с головы до ног. Однако глаза сокола видели всё, даже сквозь эту пелену. Вплоть до самодовольства на роже Латифа.
Я стрелой спикировал, целя клювом Латифу в грудь. От неожиданности Латиф снова взвизгнул, точно баба, замахал руками и с грохотом вывалился из седла вместе с клеткой.
По шелковой рубахе быстро расползалась кровь. Латиф тут же вскочил, но я, не давая ему опомниться окончательно, клюнул его в голову.
— Паршивая птица! — визжал Латиф, в панике махая руками.
Я же продолжал когтями и клювом наносить ему удар за ударом.
Довольно скоро Латиф все-таки совладал со своей паникой. Пространство вокруг него заискрилось. Меня, как будто током шибануло и отшвырнуло в сторону.
Я упал на землю. У меня, окончательно обессиленного, возник выбор, кем умереть, человеком или птицей. Я всё же выбрал человека. Человек из сокола проявлялся на этот раз медленно, мучительно. Я почувствовал все прелести трансформации тела от и до. Ослабленный, почти слепой и абсолютно голый, я лежал у ног Латифа. Я ненавидел это унизительное мгновение всеми фибрами души.
Латиф мог бы меня сейчас просто быстро убить, и дело было бы сделано. Но он совершил постоянную ошибку тупых злодеев всех голливудских фильмов девяностых — не сделал этого сразу. Думая, что теперь я в полной его власти он попытался ткнуть меня носком сапога.
Мои руки сделали отработанный до автоматизма прием почти бессознательно. Ведь когда-то я был каким-никаким, но офицером. Хрустнула вывернутая из сустава нога. Латиф с воплями повалился на землю рядом со мной.
Я заполз на него и, вспомнив еще один действенный приём из прошлого, стал выдавливать твари глаза. Однако Латиф всё же переборов меня, отвёл мои руки, спасая свои зенки. Тогда я со всей силы ударил ему по окровавленной роже раз-другой, чувствуя, что на третий раз тьма поглотит меня окончательно. Та тьма, из которой больше уже не вернуться.
Я скатился с Латифа. Отстранено заметил, что туман начинает рассеиваться и теряет былую непроницаемость. Я увидел неподалеку клетку с чудо-птицей. Она глядела на меня своими бусинками глаз. Глядела в самую душу, почти с человеческой осознанностью, как будто даже с жалостью. Она словно понимала, как мне сейчас хреново.
Глазика у нее было-таки два, я сумел тогда в шатре восстановить ей выжженный Латифом глаз. И это маленькое, невесть какое достижение, неожиданно меня как-то согрело…
А рядом со стонами и стенаниями приходил в себя Латиф. Я же не мог даже пальцем пошевелить. И дыхание вырывалось из легких затруднённо и с хрипами.
— Эрик! Эрик! Где ты⁈ — как нельзя кстати раздался неподалеку голос Томаша.
Успеет ли? Ввряд ли… Пусть не меня, но эту дивную птицу спасет…
Я набрал в легкие как можно больше воздуха, и тут же всё тело скололо, сдавило судорогой, и в глазах потемнело.
— Сюда! Мы здесь! — из последних сил крикнул я.
Между тем Латиф встал на корточки. Затем во весь рост. С ненавистью посмотрел на меня. Один глаз мне всё же удалось здорово повредить, и из него сочилась кровь. В мроте еще несколько мгновений боролись желание меня добить и страх передо мной. Страх победил.
Латиф сплюнул и развернулся ко мне спиной, и не тратя больше времени, торопливо похромал к клетке. Схватил чудо-птицу, которая испуганно забилась и зачирикала. Латиф сердито тряхнул клетку так, что птица ударилась о прутья и затихла.
Латиф попытался взобраться на коня, что ему со сломанной ногой сразу не удавалось и только после нескольких попыток он смог оказаться на коне. Взобравшись, он самодовольно ухмыльнулся. И так и застыл с этим выражением на лице.
На этот раз копье Томаша пробило грудь Латифа ровно посередине и он рухнул с коня навзничь.
Я с облегчением почувствовал, что тварь мертва.
Томаш спешился, вынул из бездыханного тела копье и стал старательно вытирать его о траву.
— Прости, сокол, но я не мог его пощадить! — тихо сказал Томаш. — Он нарушил все законы Триликого и Аве.
Признаться, я даже позавидовал Томашу. Он мог просто взять и прикончить такого вот гада. А я не мог, так как рисковал лишиться своей силы.
— Спасибо, что сделал то, чего не смог сделать я, — ответил я, превозмогая боль. — Воды. Смертельно хочется пить.
Томаш присел возле меня на колени и, осторожно приподняв мне голову, дал сделать пару глотков. Но даже пить мне было больно.
— Надо… Выпусти птицу на волю, — хрипло попросил я Томаша находясь уже в полубессознательном состоянии.
Томаш не расслышал, и мне пришлось повторить ещё раз, отчего я закашлялся, выплевывая сгустки крови.
Томаш, наконец-то, вёе понял, кивнул и пошёл к клетке.
А я, между тем, подумал о том, каким образом мы будем возвращаться обратно к лагерю мротов. Я не то, что держаться в седле, я встать не мог. Боролся с наползающей темнотой из последних сил. Ну, допустим, погрузит меня Томаш, как мешок с картошкой, на лошадь…
Мысли были спутанные невнятные. Там в этом лагере ещё столько людей, которым требуется моя помощь и защита. Я вспомнил мужиков на кольях, изуродованных девушек, избитых плетьми женщин. Их нужно было уводить, их нужно было исцелять.
Сердце у меня сжалось. На миг я почувствовал себя простаком, обменявшим деньги на волшебные бобы. Ведь я мог спасти несколько человеческих жизней, а вместо этого спас пичугу. Не совсем равноценный обмен. Хотя я и чувствовал, что эта пичуга какая-то особенная и стоит этих жертв, но разум говорил другое.
На меня то и дело накатывала тьма, сознание я удерживал из последних сил. Но знал, что надолго этих самых сил у меня не хватит. А когда я отключусь, то хрен поймёт, когда смогу вновь включить и смогу ли вообще. Значит и наша главная цель — спасение Киры под угрозой.
Вдруг я почувствовал какое-то легкое покалывание. Птаха подлетела ко мне и уселась на руку. В темноте, исходящий от неё теплый золотистый свет, был ещё ярче. Я почувствовал, как этот свет проникает в меня и отгоняет наступающую тьму.
А потому я упал, но не во тьму, а в свет. В этом свете я почувствовал лёгкость и восторг полёта. И девушка с золотыми волосами, и дружба, и меч в моей руке, и крылья за спиной, и сила исцелять — всё это множило свет звезд… И звезды стали сыпаться ко мне в карманы, и вселенная расширялась в моей груди…
Я сделал круг и, замкнув его, вернулся обратно к себе. Вдох-выдох, вдох-выдох… Ресницы дрогнули, и я открыл глаза.
Томаш вёл под узды лошадь, на которую закинул меня. И я болтался поперек седла, как говно в проруби. Стояла ночь, крупная звезда подмигнула мне и сорвалась с неба. Я загадал желание.
— Томаш, — осторожно позвал я.
Лошадь остановилась. Томаш подскочил и, сняв меня с седла, осторожно усадил на землю.
— Эрик, ты как? — спросил Томаш. — Где болит?
Я прислушался к себе и понял, что нигде не болит от слова совсем. Я был заряжен на все сто с хвостиком, будто и не было всех этих энергетических затрат. Эта бодрость и сила, которые меня переполняли, были настолько контрастны с недавними ощущениями, что я прям в раю себя почувствовал. А бобы-то и, вправду, оказались волшебными.
— Хорошо, — всё же ещё осторожно признался я. — Долго я был в отключке?
— Мне показалось вечность, но на деле минут двадцать, — пояснил Томаш. — Пульс едва прощупывался, я уж думал, что ты всё… на тот свет собрался!
— Не дождёшься, — усмехнулся я. — А чудо-птица куда делась?
— Посидела-посидела на тебе и с чувством выполненного долга улетела восвояси, — обиженно буркнул Томаш, явно ожидая от птицы, какой-то более серьезной благодарности.
Я вздохнул, сожалея, что не успел как следует ни разглядеть, ни пообщаться с дивной птичкой.
— А долг, птичка вернула с лихвой, — усмехнулся я, легко поднимаясь с земли на свои две ноги, и пусть сделал я это резковато, но сбалансировался быстро. — Она меня просто с того света вытащила. И так магией подзарядила, что я чувствую себя атомной станцией.
— Чем-чем себя чувствуешь? — наморщил лоб Томаш и тут же обиженно добавил. — Раньше сказать нельзя было, что тебе полегчало⁈ Обязательно нужно было притворяться бревном, пока я тебя тащил на себе с седла. Ты, между прочим, не пять килограмм весишь.
— Я не сразу сообразил, что да как, — честно признался я. — Все, хватит разглагольствовать, едем скорей в лагерь, силу мне дали, теперь нужно использовать её по назначению.
Я запрыгнул в седло.
— По какому назначению? — не понял Томаш, тем не менее, запрыгивая на предусмотрительно взятую им вторую лошадь.
— По предназначенному мне судьбой, — пафосно изрек я. — Спасать людей, защищать и исцелять их.
Очень скоро мы увидели впереди огни приближающего лагеря. Там меня ждало много работы.
Глава 11
Лагерь был хорошо виден издалека по полыхающим повсюду кострам. Мы пустили лошадей в галоп и уже совсем скоро оказались среди пленников, освобожденных из клеток Филом и Венди. Их оказалось, даже навскидку немногим меньше самих мротов — человек тридцать-сорок. В основном женщины и дети.