Человек-идея, или Несколько вопросов
господину Шутилину
На третьем году Вашего депутатства отменили трамвайный маршрут № 4. За последующие 5 лет Вашего депутатства изменилось ли что-нибудь к лучшему?
На втором году Вашего депутатства про Вас сказали: «Неуловимый», — а на восьмом году Вашего депутатства отчаявшиеся Вас найти усомнились в реальности Вашего существования. Скажите, Вы есть или Вас нет? Может быть, Вы просто идея?
Если Вы есть, господин Шутилин, почему на восьмом году Вашего депутатства перебои с горячей водой в наших квартирах и отчего так темно в наших подъездах?
Если Вас нет, господин Шутилин, есть или нет жильцы восьми забытых всеми домов по Лесному проспекту, которых на восьмом году Вашего депутатства почему-то нет на балансе города?
Если Вы есть, господин Шутилин, скажите, будут ли хотя бы отапливаться избирательные участки, на которые надо прийти, чтобы на восьмом году Вашего депутатства вычеркнуть Вашу фамилию?
Глава восьмая
1
— Надеюсь, вы отдаете отчет в щекотливости вашей просьбы? Или вы думаете, я могу употреблять свое влияние по любому частному случаю?
— Анастасия Степановна, это не совсем частный случай. Ему грозят пятнадцать суток, а между тем специалист очень ценный и с чрезвычайно высокой работоспособностью.
— Объясните мне, почему в нашей команде алкоголики? И не просто алкоголики, а еще и дебоширы.
— Анастасия Степановна… вы задаете такие вопросы…
— Почему он не молчал в тряпочку? Кто его просил выступать?
— Возможно, это провокация, Анастасия Степановна. Я даже уверен, провокация!
— Не надо басен, «провокация»! Вы меня за дурочку держите? Он же дискредитирует все движение! весь блок!
— Я просто убежден, он держится молодцом. Надо снять эту проблему как можно скорее.
— Гнать таких надо. Или вы другого мнения?
— Ценный специалист, Анастасия Степановна. Вот увидите, он еще пригодится. Подождите, — спохватился Косолапов, — я совсем забыл! У вас же великолепная анаграмма, Анастасия Степановна! Хотите скажу? Слушайте. «Анастасия Степановна Несоева». А НОВАЯ НЕВЕСТА, ОНА И НАС СПАСЕТ! — Косолапов замолчал, ожидая реакции.
— А я при чем? — спросила Несоева.
— Это ваша анаграмма. Ваша! Из ваших букв и только из ваших! А НОВАЯ НЕВЕСТА, ОНА И НАС СПАСЕТ. Прямо-таки слоган, заклинание! Прекрасная анаграмма!
— Какая невеста еще?
— Ну, невесту мы обыграем как-нибудь. Главное не невеста, главное ОНА И НАС СПАСЕТ! Вот что главное.
— Это ваш пьяница изобрел?
— Другой. А этот обрабатывал. Статью пишет.
— Ладно. Последний раз, — сказала Несоева. — Первый и последний.
А все дело в том, что в городе Т-ске — не то в связи с непростым международным положением, не то в подражание столичным порядкам — приняты были когда-то (а когда, уже и не вспомнит никто) Временные правила проживания иногородних граждан. Любое лицо, посетившее Т-ск на срок более трех дней, обязано зарегистрироваться в одном из отделов правопорядка. Так на бумаге. А по жизни эти правила никем давно уже не соблюдаются. Мало кто помнит о них. Приезжие даже не догадываются о необходимости регистрации.
Никто из политтехнологов, наводнивших Т-ск, чьи бы они ни обслуживали интересы, понятно, нигде не регистрировался. Правила были настолько формальными, что никому даже в голову не приходило использовать их в предэлекционных сражениях.
И все-таки в редких — скажем, редчайших — нет, в исключительных случаях представители некоторых силовых структур вспоминали о букве закона. Речь идет о работниках мед. вытрезвителей, а точнее, именно мед. вытрезвителя № 2, заметно отличающихся от коллег из № 1 и № 3 не только степенью обостренности корпоративного честолюбия, но и похвальной последовательностью в отстаивании чистоты принципов. Необходимость такого отстаивания, или, иначе, стояния на своем, возникала, когда зарвавшийся клиент качал права с особым цинизмом, и хуже всего, когда нетрезвый, но будто бы умный (бывали такие), в безрассудном протесте своем брался отрицать саму легитимность институтов мед. вытрезвления. Мол, идея принудительного вытрезвления, по сути, противоречит Конституции Российской Федерации. А то еще и Хельсинкским соглашениям о правах человека. Можно простить любую эскападу — декларацию собственной трезвости или даже претензию на якобы пропавшие из заднего кармана 244 рубля, и это можно простить или хотя бы понять, но когда вам отказывают в праве на ваше законное существование, когда отрицают вашу реальность?.. И, главное, кто? Ты че, браток, ты, козел, где находишься, чмо, это не мы незаконны, а ты, мудило. Почки ему не отбили и легкие тоже, но раздетого до трусов к батарее приковали, чтобы не дергался. Вот к таким знатокам Основного Закона страны и применим неосновной, третьесортный, формальный закончик реальной местности. Че ж ты, если умник такой, не зарегистрировался, лох? Да еще оскорбляешь представителей власти? И при исполнении? Протокол составлялся и все такое. Перспективу пока не придумали. Можно за хулиганство, можно за оскорбление. А наркотиков нет ли, посмотрим сейчас… А в ботиночках? Нет? Есть? Ну, Тетюрин, ты влип.
Исправительные работы, галеры, батоги, измазанного дегтем, в пуху вывалянного и — на осле за городские ворота.
Спасло то, что Негожин, заручившийся в ту ночь двух «телок» согласием, выйдя на улицу, видел, как увозили Тетюрина. Ночь тихой была, а Тетюрина увозили. Никогда не путал Негожин частную жизнь с профессиональным делом. Он в штаб позвонил — «Справедливости и силы» (был у него телефончик); в час ночи в штабе не спали. Позвал Филимонова (знал кого), представился. Объяснил, чем полезен будет в ближайшее время — на ответственном этапе кампании, и сказал, чем сейчас, а сейчас он был полезен Тетюриным. Не важно, высоким ли духом товарищества или холодным расчетом руководствовался Негожин, он и Тетюрина спас, и контакт нашел; Филимонов благодарил информатора.
Около трех ночи Филимонов был в «двоечке». Но работники № 2 не хотели отдавать Тетюрина. Вон, любого другого, пожалуйста, спят ягнятками, а этого нет. Во-первых, он злостный нарушитель Временных правил. Во-вторых, дебошир, оскорбитель. В-третьих… а что в-третьих, завтра узнаете.
Неподкупность милиции потрясла Филимонова.
Дело пахло скандалом.
Филимонов звонком, пока не наступило «в-третьих», разбудил Косолапова. Косолапов выругался, но понял сразу: надо спешить. Спешить потушить. В семь утра Косолапов лично позвонил Несоевой.
У Несоевой были отношения формального и неформального рода — с кем надо и даже с кем не обязательно надо. Кроме того, как раз прародитель блока «Справедливость и сила», давно почивший в бозе блок «Народная воля», как установил Косолапов — и о чем Несоева уже не помнила, — в стародавние времена решительно лоббировал пресловутые Временные правила регистрации иногородних граждан. А теперь жертвой правил, сказал Косолапов, стал наш человек. Анастасия Степановна сначала не верила. «Какая регистрация? — недоумевала Несоева, — что вы мне тут несете?» Стоило труда объяснить Анастасии Степановне, что эти правила, оказывается, еще существуют, что время их не прошло, ибо их еще применяют. Спросонок Несоева представила заговор враждебных сил и обругала мнимых врагов крепким словом. Но когда узнала, что «наш человек» томится не где-нибудь, а в мед. вытрезвителе № 2, ее негодование уже обратилось против Тетюрина.
— А что делать? — крутился ужом Косолапов. — Работа нервная, на износ. Все под Богом ходим, будьте великодушны, Анастасия Степановна.
Спасти ситуацию Несоевой ничего не стоило. Она и спасла, сделав нужный звонок. Нельзя сказать, что происшествие очень ее расстроило. Напротив, она торжествовала в душе: Косолапов сам обращался за помощью. К ней — Косолапов. А что сердилась, так это для видимости, для авторитету, как сказала бы Жанна.
В половине десятого Тетюрина отпустили на волю.
2
— …А ему отвечают: не надо никого поддерживать, и никаких заявлений не требуется. Просто мы любим вас, просто помним и видеть хотим… Мы вас доставим на самолете, отдохнете себе на здоровье, а мы уж программу организуем — и с прогулкой на пароходе, и с осмотром достопримечательностей, и с рестораном, само собой. Человек пожилой, сауну ему не стали предлагать с девочками. Все культурно, интеллигентно. Ну разве что сфотографируетесь с нашим выдвиженцем, ну, может, вместе в музей сходите… Андрей Михайлович, даром что актер, сделал вид, что задумался, а у самого ни копейки, одни долги, подумал-подумал и говорит: ну что ж, в принципе я свободен. — Спасибо, Андрей Михайлович, вы нас очень выручили. — Обрадовался Андрей Михайлович, трубку положил, сидит и руки потирает. И что бы вы думали дальше случилось? Звонок. Телефонный. — Здравствуйте, Андрей Михайлович, нам известно, что с вами говорил представитель такого-то, и он предложил вам за поездку в Красноярск полторы тысячи долларов. — В чем дело? — спрашивает Андрей Михайлович. — Дело в том, — ему отвечают, — что у нас к вам другое предложение. Вы ни в какой Красноярск не летите, а мы вам за это платим три тысячи долларов! Через полчаса привезем. — И вот, представьте себе, через полчаса останавливается под окнами Андрея Михайловича шестисотый «мерседес», молодые люди являются к Андрею Михайловичу, вручают пачку долларов, благодарят и исчезают, а Андрей Михайлович остается в прихожей стоять с пачкой денег и чешет репу. Ну как?
— Я такое о Киркорове слышал. Только суммы были другие.
— Ходячий анекдот. То же самое о Ростроповиче рассказывали и об Алле Борисовне…
— Говорю вам, быль.
— Так и поедут Ростропович… и Алла Борисовна!..
— Так ведь не поехал же…
— Ну а к нашим-то кто?
— Галкин какой-то… Или Палкин…
— Жалкин, я сам приглашал.
— А кто такой Жалкин?
— Леонид Жалкин, играл в фильме «Теплый март».
— Да ведь его никто не знает, этого Жалкина!..
— Узнают. «Теплый март» пойдет по областному телевидению, есть договоренность. Организуем рекламу. Тут и Жалкин приедет.
3
Человек, которого обходили стороной собаки, шел по улице Раскидаева.
Навстречу ему вышагивал сухопарый высокий субъект — из числа тех, по выражению лица которых бессмысленно судить, что у них на уме.
— Закурить не найдется? — спросил Митрофаныч.
Дуремар молча достал пачку с верблюдом.
— Не местный? — спросил Митрофаныч, уважительно заглядывая в лицо долговязому.
Их глаза встретились. Оба как будто узнали друг друга. Дуремар губы разжал и тут же скривил их, потому что доброго слова не получилось, а Митрофаныч, приветливо вскинув брови, так и застыл не моргая.
Они бы никогда не узнали друг друга, потому что друг друга не знали и знать не могли. Но смотрели, смотрели. Взгляд каждого вяз в неподвижных зрачках другого, глаза тускнели у обоих.
Обоим стало не по себе.
У Дуремара похолодела спина, Митрофанычу свело ногу.
Ветеран отлова безнадзорных животных нервно повел плечом и, не дожидаясь огня, шагнул в сторону.
Тортометатель поднял воротник.
Разошлись, чтобы больше уже никогда не встречаться.
4
ЛЕОНИД СТАНИСЛАВОВИЧ БОГАТЫРЕВ
И НИВА ВЕНЧАЕТ БЛАГОРОДСТВО СИЛЫ
— Гора с плеч, — сказала Рита. — Прислал.
— И по буквам сходится? — спросил Борис Валерьянович.
— И по буквам, и по смыслу! — воскликнул Тетюрин («по буквам» он дважды проверил).
— В чем же, объясните мне, смысл? — Рита спросила.
— А вот в чем, — сказал Борис Валерьянович. — Нива — это мир, покой, труд, и не будите силу, дремотствующую в своем благородстве!
— Знаете, Рита, я пробовал, — Тетюрин сказал, — но у меня не получилось, это дьявольски трудно. Когда сами попробуете, поймете, какой это феномен.
— Богатырев — феномен?
— Григорьев! — хором сказали Тетюрин и Кукин.
5
Очередную анаграмму от Григорьева получили, когда садились в автобус. Ехали на пикник. Передавали друг другу листок. Изумлялись, восхищались, проверяли, нет ли ошибки.
ЛЕОНИД СТАНИСЛАВОВИЧ БОГАТЫРЕВ
СЛАВА ЛОГИЧНО ВЫБИРАЕТ ЕДИНСТВО
Не мистика ли? Этак действительно можно подумать о предопределении.
Когда свернули на проселочную дорогу, всем автобусом раскатали первую бутылку «Богатырской» — для аппетита. Теперь это называлось «исполнить симфонию». Время было позднее, солнце садилось.
Глядя на пробегающие мимо деревья, Тетюрин воображал себя крохотной буковкой, которой предписано занимать определенное место в некоем недоступном для ее ума сообщении. Буква не догадывается о смысле фразы и даже о факте наличия или отсутствия смысла, может, дыр бул щыл какой-нибудь, а может, слава логично выбирает единство; буква не отвечает за целое. Что бесспорно, думал Тетюрин, целое несовершенно, это уж точно, все мы стремимся занять не свое место. Поменяй высшая сила всех нас местами, может, целое в самом деле озарится высокой идеей, опять же нам не доступной, но и пусть, — букве приятно себя осознавать скромной частичкой какого-нибудь совершенства.
По лесной дороге автобус вразвалочку шел, медленно-медленно, задумчиво останавливался перед каждой ямкой; ветки стучали по стеклу. Рита высунула руку в окно, поймала ветку клена, несколько желтых листьев остались у нее в кулаке. «Руку сломаешь», — сказал Филимонов.
Тетюрин задумался о взаимозаменяемости. Буковку «Богатырев» поменять на буковку «Тетюрин» — будет ли хуже? В принципе он мог представить себя на месте Богатырева, но не мог Богатырева — на месте своем. Вот букву «Жорж» на букву «Колян» меняй не меняй, никакой разницы, это как Ё на Е.
А «Катю» на «Ригу»?
«Рита» дробь «Катя», представил Тетюрин и, сравнив дробь с единицей, поспешил поздравить себя: приехали, это и есть твоя маленькая измена.
Предается не тело, но образ. Делай любовь с кем хочешь, совокупляйся как тебе нравится, но не подключай рацио; греховна сама мысль о взаимозаменяемости.
Изменяют мозгами, а не гениталиями.
Вот, кстати, тема для романа.
А у кого нет мозгов?
У Тетюрина были.
Он не хотел изменять Кате — мозгами — и попросил мысленно (мозгами) у нее прощения.
Теперь безотносительно Кати Тетюрин мог Риту хотеть, и это было по-честному.
Автобус остановился перед спуском к реке. Справа был лес, а слева высокий холм, резко обрывающийся над водой. Место очень красивое, Филимонов, гордый тем, что привез народ на природу, раздавал указания — кому за хворостом, кому двигать бревно. Водитель Женя занимался костром. Рита раскладывала бутерброды, резала огурцы. Колян улизнул к реке с удочкой. Ребята из числа тех, с кем Тетюрин не был знаком (из живущих не в гостиницах, а на частных квартирах), пошли за орехами.
Нашли странный гриб с пушистой шляпкой на толстой ножке, в котором Борис Валерьянович Кукин со свойственным ему всезнайством опознал гриб каштановый, чему, впрочем, не очень поверили, поскольку каштанов поблизости не наблюдалось.
Выпили за победу, не дожидаясь мяса. Филимонов хвалил барбекюшницу, над ней ворожа. Сожалели, что нет Косолапова.
Погода стояла чудесная, бабье лето затягивалось, мошки поздние донимали, было тепло.
Тетюрин потерял Риту из виду. Он увидел ее на краю обрыва, а ну как бросится в омут?
И он стал восходить — по круто берущей кверху тропинке. Тетюрин сожалел, что у него нет третьей руки; две, которые были, поднимали стаканчики с водкой над головой, и он едва не тюкался носом в тропинку.
Подошел к Рите. Вид отсюда был изумительный. За излучиной река разливалась. На том берегу — чем дальше, тем больше — громоздились холмы, верхушки дальних деревьев горели начищенной медью, и даже сам воздух светился чем-то неведомо-теплым. У Тетюрина перехватило дыхание, и, обведя окрестности восторженным взглядом, он сумел-таки найти нужное слово, вся полнота восхищения видимым емко и точно выражалась которым:
«Пейзаж!»
Заодно подумалось о ландшафтотерапии — что вот бы где: здесь.
Ы, подумал Тетюрин.
Рита. Ему показалось, что лицо у нее насыщается тем же ирреальным закатным свечением. Только сейчас он заметил, какая у нее тонкая шея.
— Грустим? — спросил Тетюрин и протянул Рите стаканчик. — Темные силы нас злобно гнетут?
Она подошла к самому краю, он за ней; внизу под ногами вода была иссиня-черной, там действительно омут. По реке стелился дым от костра, подобно туману.
— Вот вы, Рита, объясните мне, я уже ни в чем не уверен, можно ли действующие силы истории не назвать тайными? Я тут сочинил один материал на эту тему… про Копейкина… и Гейзера… и был неправильно понят. Но ведь даже самые информированные из нас и даже те, кто заказывает музыку, не знают ни хрена о реальных силах и их составляющих… темных там, светлых или бесцветных… Равнодействующую никто не предскажет… История всех обманет. Получается, силы-то злобно гнетут нас… действительно тайные… ибо… н-да, — он потерял мысль.
— С другой стороны, — продолжал Тетюрин, — вот река, вот лес… этот закат изумительный, простор… и мы с вами на этом холме… и все-все пронзают какие-то линии силовые… вы не чувствуете?.. и меня, и вас… вот уж где тайна… Рита!.. вы и есть настоящая тайна.
— За что пьем? — спросила Рита.
— На ты могли бы давно перейти, — сказал Тетюрин.
Он нацелил на закат локоть, приглашая на брудершафт, приглашение было великодушно принято, руки их переплелись, правая с правой, и они, стоящие на краю обрыва, стали напоминать заглавную букву «покой» в начале новой главы древнего рукописного текста (плетенку такую из двух человечков).
Тетюрин опрокинул, как водится, сразу, а Рита пила, жутко представить, глотками. Закашляться не успела, он поспешил, и губы ее оказались как неживые. Все-таки жестоко не дать даже продыху. Но Тетюрин являл себя убедительно, с самоотдачей, почти жертвенно, словно предлагал возместить своей плотью отсутствие закуски, и дело его не пропало даром: поцелуй ожил наконец взаимоалчуще — обоюдопитаемый. Тем неожиданней было ее движение: вдруг — вдруг вывернулась из объятья.
— А? — спросил Тетюрин.
— Формальности соблюдены, — сказала Рита, поправляя кофточку.
— Ничего себе формальности! — оскорбился Тетюрин.
— Но я другому отдана, — сообщила Рита, — и буду век ему верна.
— Слушай, ты, железная леди, уж не Богатыреву ли?
— Тсс, — поднесла палец к губам, — это секрет.
— Полишинеля, — Тетюрин сказал.
Рита спускалась по тропинке с холма, то и дело оступаясь. Тетюрин обогнал ее, протянул руку.
— Ну ответь, ответь, зачем ты согласилась участвовать в этой комедии? Это же клоунада. Тебе нравится быть клоуном?
— Не твое дело, — Рита руку отвергла.
Из кустов образовался Колян.
— Виктор! Фиксируй! Фиксируй приметы перемен, приметы изменения состояний!.. Что же это такое? Новомодные барбекю совсем уже вытеснили шашлыки на загородных пикниках? — на этом пафос иссяк. — Рита, ты?
Рита сказала:
— Сгинь.
Он сгинул.
Тетюрин оступился и проехал пару метров на заднице.
— Неверность… Измена… — бормотал Тетюрин, отряхиваясь.
Подумал: с общечеловеческой точки зрения я почти праведник.
Катя, Катенька… Женюсь, теперь точно женюсь!
Ел мясо. Темнело.
6
В штабе обсуждались итоги третьей волны рассылок; уже собирались расходиться, когда сказал Филимонов:
— И еще, Богатырев настоятельно просит сменить кличку собаке. Ушанка ему не нравится.
— А я что говорил! — воскликнул Кукин.
— Чем же Ушанка ему не нравится? — насторожился Тетюрин.
— Во-первых: все-таки кобель. Во-вторых, наш клиент ушанок не носит. В-третьих, если он уступил в главном, согласился на брак, будем же людьми, пусть хотя бы относительно мелочей диктует свои условия.
— Она уже на Ушанку отзывается, — сказала Рита.
— Он! — строго поправил Филимонов. — Хрен с Ушанкой. Клиент не хочет Ушанки. Клиент хочет Тима.
— Только не Тим! — испугался Тетюрин.
— Тим — хорошее имя, — произнес Кукин задумчиво. — Добрые ассоциации.
— Не надо Тима! Я против. Это моя идея. Мне Тим не нравится.
— Нет, Витя, — сказал Филимонов, — авторские права на идеи законом не защищаются. Объясни, чем плох Тим?
— Ну не надо Тима, — попросил Тетюрин.
— Не капризничай. Богатыреву нравится Тим, пусть будет Тим.
— Тим… Тим… — повторяли собравшиеся.
И в самом деле, Тетюрин подумал, какая разница? Даже смешно.