1
В заведении столь же высшем, сколь и учебном, где Тетюрин имел честь получать как бы гуманитарное образование, преподавался среди прочих дисциплин и такой предмет — теория прозы. Вопросы в экзаменационных билетах формулировались незамысловато: «Роль пейзажа в художественной прозе», «Роль портрета в художественной прозе»… Иногда студенты прикалывались. На соответствующем экзамене Тетюрину досталась «роль портрета», и он шутки ради сделал вид, что не понимает, о каком портрете его спрашивают. Он стал рассказывать о портрете как предмете изобразительного искусства: портрет в гоголевском «Портрете», портрет в уайльдовском «Портрете Дориана Грея», портрет как предмет быта в прозе современных авторов… Преподаватели в этом учебном заведении не отличались догматизмом; профессор охотно принял правила игры и сам предложил на обсуждение несколько литературных весьма предметных портретов. Оба остались друг другом довольны.
Позже, в реальной сочинительской практике, Тетюрин столкнулся с необходимостью если не живописать, то хотя бы обозначать портреты людей в том самом смысле, который и подразумевался экзаменационным вопросом. В реальной сочинительской практике Тетюрин обнаруживал бедность палитры. И не он один. Тетюрин знал в Петербурге писателя, который, не в силах сам что-либо изобрести, выходил на улицу, как маньяк на охоту, чтобы выследить-высмотреть женское лицо, подходящее для его сочинения. Кончилось это для писателя досадной неприятностью. «А что вы на меня так смотрите?» — спросила девушка с выразительными чертами лица (которые этот достойный прозаик, надо полагать, уже никогда не забудет). «Просто я маньяк…» — сказал охотник за портретами, возжелав произвести на красавицу впечатление, а в чем, собственно, его мания, объяснить не успел (а то бы, глядишь, познакомились), — она прыснула ему чем-то в глаза из баллончика да еще сумела ударить ногой что было силы в живот и убежала проворно, оставив инженера человеческих душ корчиться на асфальте.
— Ну и что вы на меня так уставились? — спросила Жанна, меланхолично стряхивая пепел в керамическую ракушку.
Лицо у нее было продолговатое, сильно сужающееся к подбородку и несколько вытянутое вперед, как у зверька; будь Тетюрин художником, он легко бы нарисовал шарж. Глаза большие, красивые, черноплодные. Брось она гранату куда-нибудь в Музей истории города, подумал Тетюрин, с фотороботом проблем не было бы — запоминающееся лицо.
— Нельзя? Я, может, немного маньяк, — повторил Тетюрин чужой опыт, впрочем, ничем не рискуя: они сидели за столом в шумной компании, в № 437, у Жоржа, тот нес какую-то чушь о перспективах разведения форели в отработанной воде на атомных станциях.
Жанна измерила взглядом Тетюрина, какой он маньяк, и, какой он маньяк, Тетюрину объяснять расхотелось.
— Интересно? — спросила Жанна.
— Что именно?
— Раздевать глазами меня интересно? — и отвернулась к Жоржу и стала слушать его.
Тю-тю-тю-тютеньки, какие мы недоступные. Какие мы самоуверенные. Доченька маменькина. Он и не думал раздевать ее взглядом. Он смотрел на лицо. Как сексуальный объект дочка Анастасии Степановны вообще Тетюрина не интересовала. Во всяком случае, сейчас. Это художник (художник слова), пробудившийся в нем, надоумил его глазеть на форму лица. Очень-то надо. Лицо как лицо.
Тетюрин сегодня не пил. Он бросил пить вчера вечером. Хватит. Пора. Жанна тоже не пила, она выпила только одну рюмку водки, из вежливости, как показалось Тетюрину. Ее право. Пили Жорж и двое пришлых (с частных квартир), спецы по рассылке листовок. Жорж погнал теперь туфту про Сорбонну, словно не Жанна, а это он там учился; Несоева-младшая пыталась ему возразить: съезди сначала во Францию, а потом и рассказывай. Спецы по рассылке спрашивали ее, как будет по-французски «колесо»?.. а как «перемотка»?
Тетюрину стало скучно, и он ушел к себе.
Сел за компьютер, открыл файл «Эпиграммы».
Конкурс эпиграмм: итоги первого конкурса
Признаться, затевая конкурс эпиграмм, мы не ожидали такого отклика. Все-таки эпиграмма — это не частушка, ее не споешь, под нее не спляшешь. Частушек у нас море разливанное, а эпиграммы — они на вес золота.
Тем более поражает профессионализм наших победителей. Браво, друзья! Жива традиция!
А может быть, это наши уважаемые кандидаты своей неповторимостью вдохновляют учителей, врачей и строителей на изящное, злое и веселое сочинительство?
Итак, Первое место присуждается Александру Николаевичу Ревякину, кандидату технических наук, ныне (как он отзывается о себе) «огороднику по необходимости».
Всем известно, что Каркар
Пьет не водку, а нектар.
Такова его природа —
Тянет соки из народа.
Конечно, петербургский Катькин приятель никаких эпиграмм не придумывал. Саша Ревякин, тот самый, который познакомился со своей будущей женой (почему-то) в Тбилиси, очень бы удивился, если б узнал, кого-чего и где стал победителем. Тетюрина можно понять, любой подтвердит литератор: нет ничего более трудного в сочинительском ремесле, чем выбор фамилий героев; проще брать что имеется.
Тетюрин сам написал эпиграмму — без божества, без вдохновенья, с холодным сердцем (и горячей головой); он не был удовлетворен работой, потому что вопреки заявлению «эпиграмма — не частушка», данная как раз походила на частушку. Пусть Колян изобретает, раз он поэт.
Мучиться со вторым местом Тетюрин не стал; он открыл другой файл.
Комментарий специалиста
Мы попросили прокомментировать этот материал Г.А. Романовского, магистра Евразийского Свободного Университета, специалиста в области философии имени.
— В природе нет ничего случайного. Все имеет глубокий, зачастую скрытый от нас смысл. И это только нам кажется, что имя, полученное нами от рождения, случайно и необязательно.
Вслед за некоторыми мыслителями прошлого я утверждаю: именно анаграмма дает представление об ауре имени. В моей коллекции более тысячи анаграмм полных имен самых разных людей. Вот уже двадцать лет я увлечен этой невероятно интересной темой. Что несет в себе имя? Как оно отражает судьбу человека? В чем его сакральный смысл?.. Ключ к разгадке — должное расположение букв. Не вдаваясь в подробности, отмечу только, что анаграмма А НОВАЯ НЕВЕСТА, ОНА И НАС СПАСЕТ действительно относится к редчайшей и малоисследованной группе. Это анаграмма седьмого уровня. Она поражает своим судьбоносным значением. Соответствующее ему имя обладает светлой и ясной аурой. НЕСОЕВА АНАСТАСИЯ СТЕПАНОВНА. Кто она? Мне бы хотелось с ней познакомиться.
В дверь постучали. Тетюрин открыл. Вошла Жанна.
— Маму раскручиваете? — сразу спросила, лишь увидела включенный компьютер.
Словно ее только и ждали.
Подошла к окну. Посмотрела в окно. Повернулась к Тетюрину и широко улыбнулась — бессмысленно, можно было б сказать, кабы не обворожительно; короче, сердитый Тетюрин улыбку принял.
— А почему вы не в Холл-Паласе? — весело спросила дочь Несоевой-старшей. — Там все начальство сейчас.
— Вот потому я и здесь, — ответил Тетюрин.
На фоне окна Жанна походила не на саму себя (какой он увидел ее в 437-м), а была как бы себя самой во весь рост портретом, зачем-то вышедшим из рамки, или лучше — автопортретом. Думает, подумал он, что раздевать ее глазами теперь нет необходимости: на фоне окна платье прозрачно.
— И по каким же параметрам вы мою маму раскручиваете?
— То есть?
— Если б меня, то как Жанну д’Арк, наверно, да? Только она была девственницей.
— Это да, — сказал Тетюрин.
— Мама на Жанну не очень похожа. По-моему, Анастасия тоже красиво.
— Вполне, — согласился Тетюрин.
— Так вы правда писатель? — Жанна спросила.
Он повел головой, в целом не возражая.
— И что же вы написали?
— А ничего.
— А дадите почитать?
— А не дам.
— А и не надо.
Тетюрин подумал, что пуговица на ее платье, снизу четвертая по счету, была расстегнута не столько провокативно, сколько провокационно.
— Никогда не совращала писателей.
Тетюрин хотел сказать вроде: «А я и не позволяю себя совращать родственникам моих клиентов», — но вместо того спросил:
— Неужели? — причем недоверчиво в нос, с каким-то ненатуральным, фальшивым прононсом.
— Как вы сказали, невербалка, да?
Со словами:
— Вербалка?.. невербалка?.. как вы говорите? — она подалась вперед, и он, видя ее огромные вытаращенные на него черные глаза, нахальные до невозможности, с удивлением почувствовал ее горячую ладонь у себя в джинсах.
«Значит, прежде чем перейдем на ты», — медленно подумал Тетюрин. И ошибся.
В джинсах мгновенно откликнулось, Тетюриным не санкционированно; Жанна стремительно выпрямилась и, сделав «адью» рукой, вышла из номера.
Ошарашенный Тетюрин как был прислонен к дверце шкафа, так и остался стоять неподвижно. Недообольщенный, он осмыслял ощущения. Что-то не то. Был недоволен собой. Не то сделал: именно — ничего не сделал. Не расфуфырил хвост, не исполнил брачного танца. С ним играли не по его правилам. Теоретически он этого не любил. И потом, он не любил грубой игры. Кто он в данный момент — неотразимый победитель, которому готовы сдаться без боя, или объект потребительского интереса?
Наконец, определившись в кресло и выкурив сигарету, Тетюрин все же решился думать, однако, что все, в принципе, справедливо: обладание сексапильной женщиной в любом случае есть благо по определению. А посему надо проще смотреть на вещи — и вне зависимости от служебного положения. Вектор задан, процесс, пожалуй, необратим; раз «не здесь», значит «где-то»; и правильно, — сказал себе Тетюрин.
«А когда?»
Он вышел из номера. Ни в коридоре, ни в холле никого не было. В 437-м по-прежнему пили водку коллеги по пиару.
По реальному пиару — без ирреальной Жанны.
Тетюрин вернулся к себе. А запах духов был стоек. Лег на кровать, взял газету. «Сбережения в опасности!» — закричал заголовок, Тетюрин отбросил газету прочь. Встал, открыл холодильник, увидел огурец. Закрыл холодильник и вышел.
Тетюрин спустился на лифте, заглянул в бар. Жанна — даже слишком реальная — сидела у стойки на высоком стуле-вертушке. Заметив Тетюрина, помахала рукой. Он подошел, сел рядом. Ее рюмка была пустой, лишь на дне темнело бронзовое пятнышко меньше копейки.
Взгляд Тетюрина заскользил по витрине, по коньячным бутылкам. Жанна сказала:
— Не надо, — спрятала мобильник в сумочку, собираясь. — Говорят, мама хорошо говорит, — сказала Жанна, — я никогда не слышала, как она выступает.
— Говорят, хорошо, — сказал Тетюрин.
— А почему ты не там?
— Отдыхаю. Ты захотела послушать?
— Слушай, сделай лицо, пусть думают, что ты мой телохранитель.
Шутка такая. И, взяв под руку Тетюрина, повела на выход.
Вне зависимости от тетюринского лица они оба смотрелись неплохо — все смотрели на них; притом что Тетюрин, с лицом или без, никак не тянул на телохранителя.
За табачным киоском стоял серебристый «форд» — автомобиль кандидата от блока «Справедливость и сила» Анастасии Степановны Несоевой. Час назад Тетюрин видел, как Анастасия Степановна укатила на этом автомобиле в Холл-Палас вместе с Богатыревым и Косолаповым.
— Ну садись же, у нас времени нет.
— Привет, — сказал Тетюрин водителю.
Тронулись. Водитель не спрашивал — знал сам куда; он выглядел недовольным. Ну конечно, Жанна вызвала машину — без маминой санкции. Тетюрин тоже молчал. В машине им опять овладели сомнения. А куда они, собственно, едут? На мамино ли выступление? Представилось; в дом Анастасии Степановны, подростковый такой вариант — пока маман в Холл-Паласе и в квартире нет никого…
— Ты умеешь петь? — спросила Жанна, положив Тетюрину голову на плечо. — Спой что-нибудь.
Тетюрин петь не стал. (Оба сидели на заднем сидении.)
— А ты не сумасшедшая? — спросил Тетюрин.
— А ты?
— Я нет.
— Жаль, — сказала Жанна.
— Куда мы все-таки едем? — спросил Тетюрин.
— А куда ты хочешь? Не хочешь маму послушать? Ты когда-нибудь слышал о Движении нонтипикалистов?
Тетюрин никогда не слышал о Движении нонтипикалистов.
— Я тебя приму. Получишь диплом.
Действительно: в Холл-Палас. Они поворачивали на площадь. Ну и хорошо. К маме так к маме.
Милиционер показывал, где можно остановиться — за памятником Карлу Марксу, рядом с автобусом телевизионщиков. Возле колонн кучковался народ. Похоже, отдельные пенсионеры уже получили подарки. Мужчинам выдавали бейсболки местного производства, женщинам — передники.
— Идем, идем, — она потащила Тетюрина к служебному входу. — Не надо светиться.
Через главный она не хотела.
Динамик, вынесенный наружу, оглашал окрестности громким голосом. «Я иду долиной! На затылке кепи!..» Это кандидат Костромской вдохновенно читал на сцене Холл-Паласа стихи Есенина (Косолапов установил, что Есенина помнят и любят в Т-ске).
На вахте в помощь бабуле был поставлен охранник от фирмы «Рубикон», он Жанну узнал, пропустил.
Попасть на мероприятие оказалось непросто — не так просто, как казалось.
Для начала пересекли двор, потом поднялись на третий этаж по черной лестнице, прошли по дугообразному коридору с мигающими неоновыми лампочками; потом спустились на этаж ниже по винтовой и оказались в небольшом фойе, уставленном бумажными мешками с бейсболками и передниками. Здесь начинался другой коридор — с невообразимо замысловатой топологией: мало того, что он вилял направо-налево, приходилось еще подниматься-спускаться вверх-вниз по ступенькам.
Жанна вела Тетюрина за руку и, чем меньше оставалось до цели, тем крепче сжимала его ладонь.
— Осторожно, лоб!
— Ничего себе, — сказал Тетюрин, нагибаясь. — Ты-то откуда знаешь?
— А я здесь когда-то…
Тетюрин не успел спросить: что? — Тссс! — замер, как вкопанный; они были с той стороны сцены, около сплошной кирпичной стены, и спиной к ним стоял рабочий в спецовке, он глядел куда-то наверх, на колосники. Почему-то надо было пройти за его спиной незамеченными. Внезапно Тетюрин ощутил себя идиотом.
— Куда мы идем?
Она не ответила.
Он и потом спрашивал, «куда мы идем» — когда пробирались через какие-то недостроенные декорации, — но даже сам не слышал, что спрашивает, потому что со стороны зала громыхала в эту минуту музыкально-песенная составляющая агитационной программы.
Тени еще не отработавших артистов мелькали за левой кулисой. Жанна поволокла Тетюрина за правую, где не было никого. От зала их отделял экран. Отсюда можно было увидеть пенсионеров, сидящих вдоль левого прохода. Номер закончился — они аплодировали.
Теперь выступал Богатырев. Он обличал. Он чеканил слова. Выучил наизусть. Публичный политик, подумал Тетюрин.
Тетюрин сказал:
— Все-таки в зале удобнее.
— В зале нельзя, — ответила Жанна.
«И вот я спрошу вас, мои дорогие, доколе мы будем терпеть свинское к нам отношение? Доколе власть, которая трижды…»
Она прошмыгнула поближе к экрану.
— Ну! — позвала Тетюрина.
Предчувствуя нехорошее, Тетюрин последовал за ней двумя короткими перебежками.
В четырех метрах от Жанны и Тетюрина — к ним спиной — на залитой светом сцене — сидели за длинным столом кандидаты от блока «Справедливость и сила»: Богатырев, Костромской, Несоева…
— Мама выступила уже, — опечалилась Жанна, — ну да ладно… И ничего.
— Не говори громко, — попросил Тетюрин и оглянулся: Жанна открыла сумочку.
Все-таки он к этому не был готов. Если бы она достала дамский пистолет или пачку прокламаций, у него бы не похолодели ноги, как сейчас, когда она торопливо прятала в сумочку — он увидел что — скрутившиеся веревочкой белые наспех снятые трусики. — Ы, — сказал Тетюрин и вмиг почувствовал себя обнимаемым. Он устоял — в смысле на ногах — не подкосились колени, выдержали внезапно удвоившуюся нагрузку, он только не мог понять, почему она не касается пола, ведь она с ним одного роста. Тетюрин попятился и уткнулся во что-то спиной, шея Тетюрина тоже оказалась на высоте — в смысле выдержала — не прогнулась под тяжестью. И с мысли не сбился — в смысле была она, мысль, и была предельно простой — и выразил он ее точно предельно, когда рот ото рта оторвался, мол, Жанна, не здесь, нас услышат, что ты делаешь, идиотка!.. — «…Или взять обещанные инвестиции — где они? Но мы спросим, спросим…» — угрожал Богатырев со сцены. За спиной Тетюрина упала туфля на что-то железное: бум! — ведь на ней все так и осталось, на Жанне, и туфли (теперь уж одна), и платье, всё кроме спрятанных в сумочке… бум! — сумка с плеча соскользнула. Похолодев: «Фильмов насмотрелась, да?» — и рот был опять технично его арестован. «…Чтобы потом не было стыдно смотреть в глаза старикам и детям!..» — вещал Богатырев. «Ты же меня насилуешь, дура!» — бормотал, протестуя, Тетюрин, впервые в жизни не радуясь собственной небезответности. Он сдавался. Сдача объективно началась помимо тетюринской воли; и он сдался, Тетюрин. Он дал ей укусить свою руку, потому что она вдруг застонала в какой-то момент, и он испугался этого стона, и чуть было сам, кусаемый, не закричал от боли. Он форсировал сдачу и сдался, невзирая на страх, а скорее благодаря этому страху. Да что говорить, сдался и все.
«…Не говоря уже о нашей ответственности перед нашими дорогими…»
Не мог поверить в успех предприятия. Похоже, их не услышал никто. Они сидели на полу в своем закутке, кажется, никем не замеченные, под каким-то шитом с выразительным рубильником (хорошо не схватил), они могли бы при желании увидеть кандидатов от блока, в семи шагах от них восседавших на сцене, — но Тетюрин боялся повести головой, а у Жанны глаза были закрыты.
— Знаешь, — тихо сказала Жанна, не открывая глаз, — ты теперь наш. Ты — нонтипикалист, понимаешь?
Тетюрин промолчал.
— Я занималась сексом в Третьяковской галерее, в музее этнографии в Петербурге, в Смольном и даже на объединительном съезде центристских партий, но с тобой, здесь, лучше всего, поверь.
Тетюрин поверил.
Интереса к происходящему по ту сторону экрана Жанна более не проявляла, ей предстояла борьба с некоторыми неудобствами; потом они выбрались отсюда, бочком, бочком, и почти бегом, как дети, рванули назад — к служебному входу, в данном случае выходу; там Жанна зашла в туалет; Тетюрин вышел на воздух один — под шум начинающегося фейерверка.
2
К нему подошли четверо — с четырех сторон.
— Писатель Тютюнин? — спросил один, намеренно коверкая фамилию. — И над чем вы сейчас работаете?
— В чем дело? — сказал Тетюрин.
Его как-то ловко оттесняли в сторонку — поближе к ограде.
— Минутку! — сказал Тетюрин, оценив ситуацию: четыре наглые рожи, а вокруг праздник.
И услышал Тетюрин:
— Тють!
Чужая ладонь проехала по его лицу — снизу вверх, плюща нос и задирая кверху подбородок; тут же он получил кулаком в подбородок снизу — не сильно, вопросительно как бы.
— Тебе мама не говорила, что дразниться нехорошо? Тебя никогда не учили вежливости?
Тетюрин замахал руками, не то обороняясь, не то нападая. Ему дали под дых. Тетюрина согнуло всего, он ловил воздух ртом.
— За Каркара, — пояснил один.
— Знаешь Каркара? — поинтересовался другой совсем не злым голосом.
Выпрямили, схватив за волосы; еще раз под дых — посильнее.
— Говори: Каркар лучше всех!
Он бы и не такое сказал, но мог лишь хрипеть:
— Кр… Кр…
— Тебе разве мама не говорила, что нельзя смеяться над чужими фамилиями?
Били его не торопясь, как бы с ленцой, как бы задумчиво, обстоятельно, словно не хотели избиваемого лишать возможности осмыслить каждый отдельно взятый удар — по почкам, по печени, по голове — ё, ответил тетюринский мозг на тупую боль между ног, — Копейкина как… — и, услышав:
— Тебе за Копейкина, —
сквозь дикую боль между ног Виктор Тетюрин еще удивиться сумел и своей прозорливости, и тому, что Копейкин при чем? (а в самом деле, при чем тут Копейкин?.. если Каркар?..) — главное, стоять на ногах, но и это не главное.
3
С первыми вспышками фейерверка Косолапов и Несоева вышли на балкон.
— Праздник удался, — сказал Косолапов. — Не люблю пиротехнику, но впечатляет!
— Хорошо ли я выступила? — спросила Несоева.
— Бесподобно, Анастасия Степановна. Лучше всех.
— Вот сволочи, кого-то метелят! — Несоева достала мобильник из сумки. — Стас, мать твою! Куда глядишь? У ограды, напротив тумбы! Покалечат пенсионера — шкуру спущу!
Стас, по-видимому, плохо ориентировался на местности, он не знал, куда послать людей; люди в камуфляжной форме озирались по сторонам за автобусом телевизионщиков.
— Смотри сюда, на балкон! — сказала Несоева.
Она показывала пальцем, куда идти. Между тем экзекуторы скрылись за оградой — из поля видимости.
— Сволочи. Все торжество испортят.
— А что, Анастасия Степановна, давайте-ка мы вас выдадим замуж.
— Что? Меня? Ни за что!
— Почему? Это же так здорово!.. Свадьба, стол, поздравления… Все так и ахнут!..
— Вот вы Богатырева хотели женить, его и жените.
— На вас!
— Вы забываетесь, Герман Федорович. Я могу и обидеться.
— Извините, пожалуйста, я не хотел… Это с любой стороны нонсенс был бы, если б взаправду… Я так сказал… Шутка. Вы и Богатырев… О нет! Нонсенс, нонсенс!.. А что, он действительно зоофил?
— Жените его на козе, вы любите эксперименты.
Она пожалела о своем высказывании. Грех обижать Богатырева. Ей-то совсем так не гоже.
— Слушайте, я бы его на такой красотке женил!.. все бы попадали… Но что-то он меня вдохновлять перестал… в этом плане…
— Мне ваш стиль не всегда нравится. Вы циник.
— Работа такая. А давайте будем прагматиками, Анастасия Степановна. Вы сами знаете, женщина-депутат должна иметь семью…
— У меня дочь.
— Дочь взрослая, ломоть отрезанный. Должен быть муж. Кто, как не муж, расскажет о вас, какая вы замечательная?.. Вы весь день на работе, вам некогда, а он щи варит, пол моет… за вами ухаживает… Вы — счастливая пара. На вас приятно смотреть. Вы пример для всех, у кого жизнь не сложилась.
— И как это вы все представляете?
— Как шумную, веселую, духоподъемную свадьбу! И — неожиданную, что характерно!.. Чего-чего, а уж такого никто не ждет. О вас все заговорят, все! Вот, скажут, молодец Анастасия Степановна!..
— И за кого вы предпишете мне замуж идти? Уж не за вас ли?
— Да я бы с удовольствием, но амплуа не то… Я серый кардинал, мне светиться нельзя… И вас подставлять… Меня ж знают все… Кому надо… А у вас нет никого на примете?
— Нет никого на примете, — сказала Анастасия Степановна.
— Тогда фиктивный брак, ничего не поделаешь.
— Ну да, фиктивный. А потом вы на весь свет раструбите, как все это устроили… Нашли дурочку.
— Да что вы, Анастасия Степановна!.. Я разве враг сам себе?
— И кого вы обмануть хотите? Неужели кто-нибудь поверит?
— Все поверят, все! Ну, не все, даже если половина поверит, это уже больше чем достаточно. Считайте, половина голосов — ваша! А я вам обещаю, все поверят, все как один!
— Никто не поверит.
— Да почему же никто? У нас будет история любви, нарочно не придумаешь какая!.. Женщины рыдать будут!.. И потом, что брак фиктивный — только вы, да я, да жених. И все! А он свой, наш, не подведет.
— Ну а конкретнее — кто?
— Давайте выбирать.
Он назвал пару фамилий.
— Нет, нет и нет.
— Хорошо. Мне тоже не нравится. Кукин Борис Валерьяныч, он ведь вдовец?
— Не издевайтесь надо мной.
— А вы привередливы. Подумайте сами, принципиально ли это? Ну какая разница кто?
— Как там? «А новая невеста»?..
— «Она и нас спасет!»
— «Дайте мне обезьяну»?
— «И я сделаю вам идеального мужа!»
— Нет, дружочек, обезьян поберегите для господина Богатырева! — опять не удержалась Несоева.
— Ну а кто, кто в нашей команде еще не женатый?.. Тетюрин. Подождите… А ведь это идея!
Люди Стаса не торопясь пробирались через толпу, поглядывая на балкон. Несоева указывала направление, но уже не так уверенно.
— Я ему в мамаши гожусь.
— В старшие сестры, Анастасия Степановна. Очень хорошая кандидатура. Прекрасно! Так и должно быть! Он в вас со школьной скамьи влюблен!.. Вот это сюжет!.. Писатель!.. Поэт!.. Романтика!.. Лучше и быть не может!..
— Общественность не одобрит.
— Плохо вы знаете нашу общественность!
— А он в курсе?
— Нет, конечно. Не волнуйтесь, я все на себя беру.
— И сколько же вы ему заплатить хотите?
— Заплатим. Бюджет позволяет. Книжку ему издадим. Напечатаем рассказ в газете. С посвящением! А.С.!
— Как-то неловко все это.
— Очень ловко! И главное, вы нравитесь ему!
— Вы так думаете?
— Да разве вы не читали, что он написал о вас?
— Да… таких слов мне никто не говорил… Но ведь это же не серьезно?
— Серьезно! Еще как серьезно! Ах, Анастасия Степановна, сокровище вы наше, решено, решено!