Танков, продолжая стоять, как бы в раздумье проговорил:
— Даю срок, товарищ Бражин, до шестнадцати ноль-ноль.
— Ясно, — отозвался майор.
— Прошу вас, Алексей Васильевич, сюда. — Танков показал на стул возле стола. И сел.
Алексей подошел и тоже сел.
— Ну что же. — Танков вздохнул. — Полигон — не центральный аппарат, ухо надо держать востро. Имеем дело с ЦК, с министром, с главкомом… Арбузы и втыки — успевай поворачиваться! Бумажку написал — отвечай: твоя фамилия на обороте! Исполнитель… С кого спрос? С тебя, исполнителя. Стрелочник всему голова. Понятно?
— Понятно, — Фурашов встал.
— Получите в общей части папку, печать. О задании потом. Генерал Сергеев сам хочет дать…
— Генерал Сергеев? — вырвалось у Фурашова.
— Ну да! — Танков настороженно посмотрел на него снизу вверх. — А вы… что, знаете его?
Сказать, что если тот Сергеев, что воевали вместе, съели немало каши, — поди знай, как воспримет! Еще подумает: знакомством козыряю…
— Да нет, — ответил Алексей. — Я свободен?
— Да.
Выходя из комнаты — сейчас пойдет прямо в общую часть и все получит, — Фурашов видел: Адамыч встал из-за стола и, разминая папиросу в пальцах, тоже пошел к выходу.
Алексей остановился, соображая, в какую сторону длинного коридора идти — одинаковые, одна за другой, двери вели слева и справа в кабинеты.
— Папку получать в двадцать первой комнате, — услышал он позади голос Адамыча, — через три двери. — И когда Алексей обернулся, подполковник добавил: — А спектакль разыгрывался для тебя. Режиссер со странностями, но злодей не самый страшный.
И неторопливо пошел по коридору в конец, где стояла урна. Фурашов улыбнулся: в точку, выходит, попал — угадал, что спектакль… Но тут же подумал о другом: «Генерал Сергеев сам хочет дать задание… Интересно, какое! И как он выглядит теперь?..»
Сидя за столом, Фурашов услышал, как позади стукнула дверь, и, еще не видя вошедшего, понял, что вошел кто-то высокий, к тому же начальство: Адамыч и Бражин завозились за своими столами, Танков торопливо встал, вытянулся. В следующий миг Алексей услышал густой, накатный баритон:
— Ну, где он тут? Где наш новый сотрудник? Здравствуйте, товарищи! Садитесь.
У Алексея екнуло в груди: он — Сергеев! Баритон, выходит, только загустел, покрепчал… Вставая, лихорадочно решал: «Как держать себя?..» И не успел додумать, принять решение, как Сергеев надвинулся, прямо за столом обнял за плечи:
— Здравствуйте! Здравствуйте, Алексей Васильевич! Рад видеть! — Держал Фурашова длиннопалыми сильными руками за плечи. — Вы совсем молодцом! Время берет вас и не берет! Да, пути-дороги… Поразбросали однополчан по весям и городам. Но иногда и сводят.
— Мир тесен, говорят…
— Правильно! Ну, пойдемте, пойдемте. — Он легонько подталкивал Фурашова к двери. Обернулся к Танкову: — Извините, уведу Алексея Васильевича ненадолго.
— Пожалуйста, товарищ генерал, — почтительно откликнулся Танков. — Вижу, фронтовое братство…
В кабинете, куда они пришли, спустившись на этаж ниже, генерал усадил Фурашова.
— Садитесь и рассказывайте. Десять лет почти! Так? Я ведь вас обнаружил в Кара-Суе. Случайно! Кадровики списки докладывали… Дайте, говорю, личное дело. Увидел — полк, дивизия, время совпадают. Думаю, он! И академию закончил — то, что надо!
— Говорили мне о вас, когда вызвали перед назначением сюда… Но, признаться, не думал, что это — вы.
— Поди, недовольны, Алексей Васильевич? Известно мнение некоторых инженеров: полигон, мол, — живое деле. Испытания! Интересная, перспективная работа… Так?
— Не знаю еще… Георгий Владимирович. — Сказал и подумал: «Да уж чего там — не знаю! И такие мысли приходили!»
Глаза Сергеева, улыбчиво веселые, прищурились понимающе. Генерал положил руку на колено Фурашова. Пальцы непомерно длинные. Но все в нем пропорционально — по высоченному росту. Примирительно сказал:
— Ну ладно. Об этом после поговорим. Сначала о житье-бытье рассказывайте.
Только, пожалуй, сейчас, с этой встречи, Алексей ощутил по-настоящему — за все дни, пока шла колгота с новым назначением там, в Кара-Суе, а после здесь, в Москве, устал от напряжения, треволнений, раздумий и был возбужден, но держался. А усталость почувствовал, как ни странно, сейчас. Ясно — расслабился, ощутил еще не осознанную до конца уверенность: Сергеев рядом, — значит, будет все в порядке. И видно, под эту расслабленность, раскованность как-то легко, без грубоватой обнаженности (сам чувствовал — хорошо!) поведал и сложную и несложную свою историю с того момента, когда на исходе сорок четвертого, уже в боях на восточной равнине Венгрии, вышел из-под начала Сергеева, получив назначение командиром дивизиона в другую артиллерийскую дивизию.
Сергеев слушал не перебивая, не снимая руки с колена Фурашова. Алексей в конце рассказал и о Вале, упомянул о Зееловских высотах: прощался с жизнью, думал — хана. Сергеев насупился, рыжеватые брови ощетинились, изогнулись знакомо у переносицы, пасмурная тень легла на лицо, вроде острее проступил крупный лезвиеподобный нос. «Выходит, с годами и новым положением не утратил живость и остроту восприятия», — подумал Алексей с радостью, какую вызвало доброе открытие. И замолк, выговорившись. Почувствовал: на шее, на груди под кителем — испарина. Он как бы вновь, пусть с меньшей силой, приглушенно, но опять все пережил.
— Вот какая история… — негромко проронил привычную свою поговорку Сергеев и осторожно убрал руку с колена Алексея.
А у Алексея всплыло в памяти… Его батарея «дивизионок» стояла на прямой наводке — на стыке стрелковых батальонов. К слову сказать, от батальонов оставалось только название, в каждом по полтора-два десятка стрелкачей. Ждали со дня на день смены и оборону держали чудом — участки большие, вправо, влево, куда глаз хватал. Было тихо и спокойно, и немец никакой активности не проявлял — взаимно постреливали, чтобы знать, что все на месте, все по-прежнему. Батарейцы пускали в день два-три «огурца» — проверяли пристрелку ориентиров, а после отсыпались да грелись на пригорке, на солнышке, точно тюлени на безлюдном, необитаемом островке. И вдруг — под вечер восемь танков противника и рота автоматчиков ринулись в стык батальонов. Алексей бросился с наблюдательного пункта батальона, на котором находился, к себе, на огневую позицию батареи, думая лишь о том, что снарядов мало, что батарею сомнут: танки надвигались подковой…
Издали еще, с перехватывающим от спазм дыханием, подбегая к огневой, Фурашов увидел: два разрыва взметнулись среди орудий, несколько солдат заметались в панике, хотя все орудия стреляли по танкам. Увидел и начарта подполковника Сергеева. Он шел к батарее, высокий, прямой, на негнущихся ногах, и громовой голос его покрыл грохот выстрелов и разрывов:
— Стой! Стой! К бою!
И сам подскочил к крайнему орудию. Здесь убило наводчика, смертельно ранило заряжающего осколком в грудь. Он все порывался встать к орудию и падал у пустых снарядных ящиков, умирал тяжело, с хрипом, с кроваво-пузырчатой пеной на губах.
— Комбат! — завидев Фурашова, прокричал Сергеев. — Два орудия влево, два — вправо! Круговую оборону занять!
Сергеев бросился на колени перед прицелом. Пока Фурашов разворачивал два орудия против левого крыла цепи танков и тут же направлял свободных солдат, выдвигая их с автоматами, карабинами и пулеметом в ровики перед огневой позицией — занять оборону, — Сергеев поджег один танк. После задымили на фланге второй, третий…
Немецкие автоматчики повернули назад, за ними, отстреливаясь, откатывались и танки — унесли ноги только четыре, четыре других дымили черной мазутной копотью на холмистых сбегах неширокой лощинки.
Поднявшись от орудия, Сергеев, перепачканный, закопченный — его ударило взрывной волной, — мрачно произнес:
— Вот какая история…
Проговорив эти же слова сейчас, генерал посмотрел на Фурашова:
— Да-а, значит, «косая» на Зееловских занесла было меч? Силенок малость у нее не хватило?
— Валентина тогда подоспела, да и живучим оказался. Не срок помирать…
— Это хорошо, Алексей Васильевич! Выходит, суждено нам еще послужить, потрубить… А с Валентиной что-нибудь придумаем. Лечить надо. Быстрее бы перевезти вам семью сюда, в Москву… Подумаем. А теперь — о деле: как вам система «Катунь»? Какое ваше впечатление? Что говорят военные испытатели полигона?
— «Катунь» считают перспективной системой, а профессора Бутакова, главного конструктора, личностью сильной, энергичной.
— Истинно! Спешат наши друзья… Впрочем, спешат все. И мы спешим. Но здесь разумность нужна. Поспешай, да оглядывайся! Дров можно наломать…
— Пожалуй… В Кара-Суе работа полным ходом: одно срочно монтируют, другое отлаживают. Перед моим отъездом особенно заметно стало: аппаратуру гонят, монтажников, настройщиков наехало — гостиницы на испытательных площадках переполнены.
— Добрый признак! И сами мы торопимся. Только вчера с промышленниками подписали представление правительству — начать почти параллельно поставку «Катуни» в войска, как только полигонные испытания дадут первые добрые результаты.
— Это правильно, — проговорил Алексей и спохватился, смутившись, что так смело судит о том, что решено уже до него и без него.
— Я очень рад, что так, Алексей Васильевич, считаешь! — воскликнул Сергеев без тени иронии, и Фурашов успокоился, подумав, что он, в конце концов, иначе и не мог бы сказать. И окончательно осмелев, входя в атмосферу свободной, непринужденной беседы, сказал:
— В «Катунь» верю, хотя и не удалось мне дожить в Кара-Суе до испытаний — начинаются заводские. Но в противовоздушной обороне — это новое слово.
— Вот-вот! «Катунь» — начало. Первая ласточка. Будет и другое. А зариться на нас, точить зубы не перестают, как волки на живое. Кой-кому мы бельмо на глазу. «Холодная война» набирает силы, может обернуться горячей. Поставим «Катунь», потом — дай годков пять — сделаем другое. Тогда — шалишь!