ей. Но тем большую опасность таили значки — поди знай, что конкретно стояло за ними! Что имел в виду читавший…
Адамыч разъяснил: «Такого бойся — хитер! Попадаются еще! Написать все, что думает, опасно, а вдруг не так? Начальство ведь читает! Написанное не вырубишь топором. А на словах — хоть какую антимонию разводи. Вот и наставит крестиков, вопросов, птичек — и значительно, и ничего не сказано. Дипломатия!..»
Гроза разразилась нежданно, пришла совсем не оттуда, откуда можно было ее ждать.
В то утро Алексей успел разложить тетради, собираясь в течение дня свести воедино все замечания, проанализировать их, — вошел Танков и, зыркнув в его сторону, нервно шагнул к своему столу.
— Алексей Васильевич! Прошу сюда!
Танков стоял напряженный, взъерошенный, точно выхваченный из воды на песок ерш. В глазах недобрый блеск. «Что с ним? И что… произошло?» — подумал Фурашов, но тревоги не испытал, улыбнулся про себя: таким близким показалось сравнение Танкова с ершом.
— Кто будет за это отвечать? И с кого, по-вашему, снимать голову? С Танкова? — Полковник энергично рубанул рукой воздух и на секунду окаменел, уставившись на Фурашова. В руке бумага, на уголке ее изображение двух орденов — Ленина и Трудового Красного Знамени. — Читайте!
Алексей сначала пробежал глазами размашистую, ломким почерком написанную резолюцию. Она тянулась по всему машинописному тексту: «т. Танков, доложите: что это за чертовщина?..» Последнее слово разобрать было нельзя, — видно, ворсинка, попавшая на перо, смазала буквы. Фурашов узнал подпись Василина. Теперь стало ясным и состояние Танкова… Из убористого машинописного текста Алексей понял, что конструкторское бюро громит его наставление по всем основным пунктам, высказывая свое несогласие с ним. Внизу стояла подпись главного конструктора «Катуни» профессора Бутакова… Какая-то тяжесть влилась в ноги Алексея. Что это — просто перестраховка, а может, боязнь? Верно: какие впереди ждут результаты по «Катуни» — бабка надвое сказала! Их можно понять…
Последняя фраза: «КБ в таком виде не только не считает возможным принять присланный вариант за основу будущего наставления, но и находит его вредным, не отвечающим условиям тактико-технического задания (ТТЗ) на «Катунь» — рассмешила Алексея: понятно, что «находит вредным»!
— Вы… смеетесь? — спросил Танков, с трудом сохраняя самообладание. — Да вы понимаете?! И… кто подписывал сопроводительную в КБ?..
— Понимаю. — Алексей удивился, как это у него спокойно получилось. — А подписывал генерал Сергеев, Василин был в командировке.
— Готовьтесь ответить генералу Василину!
— Буду готов.
В коридоре, когда вышли курить, майор Бражин, затянувшись, улыбнулся — беззаботно, шаловливо, скривив большой рот:
— Видел гром, а слышал молнию! Жалко мне начальство: переживания ведут к недоживанию.
— Будешь небось переживать, — сказал Адамыч, — если хочешь есть хлеб с маслом.
— Вот, Адамыч, станешь начальством — учти!
— Моя песенка спета. Инъекции нужны! Свежие жизненные силы впрыскивать. Вот таким, как Фурашов, им место!
— Слышал — завтра еще четверо к нам придут — сразу после академии и из войск.
— Правильно. А нам с тобой, Бражин, надо бояться. Впрочем, тебе, может, и другой вывод следует сделать — держаться ближе к ним, — он кивнул на Фурашова, — ты еще не совсем оканцелярился, не научился словесной эквилибристике на этих бумагах. Мог бы повернуться… — Он вздохнул, бросил папиросу. — Держись, Бражин, нового! А мне… в общем, от капитана до подполковника за одним столом вырос! Ну да ничего, когда-то Адамыч дивизионом командовал. Может, не откажут… Ну а если…
— Нервишки, Адамыч, гляжу, — криво усмехнулся Бражин. — Самокритика — движущая сила!
Тогда сразу Фурашову не удалось предстать перед генералом Василиным, ответить ему, как обещал Танкову. Может, из-за этого совещания? И все еще впереди?..
…За столом, ближе к Янову, шла негромкая словесная перекидка. К Фурашову долетали лишь отдельные слова. Янов стоял в задумчивости, опустив веки, будто не слышал всего шума, гула, переговоров в кабинете, и только под бритой верхней губой, чуть вздрагивавшей, — рассеянная улыбка. Но Алексей подумал, что нет, маршал все видит, все слышит, и дрожание губы и еле заметная улыбка выдают его, и, самое важное, ему, кажется, нравится и этот шум, и все, что он слышит.
— Все-таки семь раз отмерь…
— Глядеть вперед!.. Смело, а мы…
— Не-ет, Микитка тот же, а вы — закрыть Америку!
— И Микитка не тот, Михаил Антонович, и не закрыть, а открыть новую Америку! — возвысился над шумом голос Сергеева. — Позвольте мне, товарищ маршал?
И по тому, с каким интересом из-под вскинувшихся бровей Янов взглянул на Сергеева, Алексей понял — с выводом не ошибся: маршал все слышал, все видел.
— Спор у нас и понятный, и непонятный. — Сергеев выпрямился над столом. — Понятный потому, что он подтверждает лишний раз простую истину — крепко пуповина связывает нас с прошлым. И это естественно. А непонятный потому, что мы проявляем инерцию, а может, а слепоту. В этом таится серьезная опасность — не видеть перспективу, не смотреть в будущее: можно опростоволоситься. Понять это нам следует так же, как и то, что ракетное оружие и зенитная артиллерия — не один и тот же Микитка. Далеко не тот, дорогой Михаил Антонович! И не видеть разницы — значит или заблуждаться, или не хотеть видеть, не желать… Что тут на самом деле, — Сергеев покосился на Василина, кирпично-багрового, надутого, — вам лучше знать!
— Я бы просил не забываться! — проворчал Василин.
Янов провел рукой по скобочке волос, пряча за этим жестом пришедшее доброе настроение.
— Давайте уж в рамках, в рамках! — сказал он.
— Согласен, — мягко улыбнулся Сергеев, уловив настроение маршала. — И вот наши предложения. Пока не объединять, дать возможность новому ребенку окрепнуть, набраться сил. А в том, что он будет богатырским, мы не сомневаемся. После же объединить под одним командованием. Но это уже будет другая основа. Не боюсь сказать, основа, где первое место будет принадлежать ракетам, а позднее — пройдут немногие годы — и единственная. В этом уверен. Подробное обоснование — в записке.
Послышались хлопки — четверо или пятеро коротко отшлепали ладонями. Сергеев хотел что-то еще добавить, но его смутили аплодисменты. Он пожал плечами, сел. Напряженно согнувшись, будто под тяжестью, ни на кого не глядя, сидел Танков, уставившись в стол.
Василин процедил сквозь зубы:
— Артисты! Аплодисменты срывать…
Может, немногие обратили внимание на его реплику. Алексей глядел на Танкова, и слова Василина скользнули мимо сознания: он вновь мысленно перенесся к тем, утренним событиям: «Эх, Танков, Танков, трудно тебе…»
Он ощутил на себе взгляды многих сидевших за столом, — почувствовал еще до того, как до него дошел смысл тех слов, какие, оказывается, говорил Янов:
— Повторяю. Хотелось бы услышать мнение тех, кто только что из войск, с полигона… Вы, товарищ Фурашов?
Алексей встал, краснея и теряясь, — что скажет?
Словно угадав его замешательство, Сергеев отозвался:
— Скажет, товарищ маршал! Глас народа — глас божий…
— Мы тут, Георгий Владимирович, не на ассамблее шутников. — Янов улыбался. — Так что давайте серьезно. А то реплики подаете, союзников агитируете.
— А что, товарищ маршал? Честная игра! Правда за нами!
— Правду нашел! — проговорил Василин. — Тоже — Скобелев на белом коне!..
Янов протестующе поднял руку:
— Давайте послушаем… Прошу, товарищ Фурашов!
Пауза оказалась для Алексея спасительной: спокойствие почти вернулось. Ну что ж, он скажет прямо, что думал… Идея о слиянии — о ней только и говорили в последние дни на их этаже во всех, комнатах. Танков бегал взмыленный — готовил Василину справку.
— Не знаю, будет ли это предложением, товарищ маршал… Но новое, по-моему, должно набирать рост свободно, без препятствий — любых, больших и малых. И поэтому… объединять — это вроде оставить карася один на один против щуки… — Понял поздно — хватил через край, за столом оживились — и стушевался: — Извините, кажется, не совсем так…
Посыпались реплики:
— Ого! Видно, рыбак!..
— Понимает, что к чему!..
— Говорил же! — озорно, победно оглядывая всех, воскликнул Сергеев. — Почему — «не так»?! Правильно сказал Фурашов!
Василин, угрюмый, насупившийся, качнулся на стуле:
— Гляжу, товарищ маршал, здесь умников… — и не договорил, будто оступился, разом побагровел: — Я по команде подам докладную Военному совету. Пусть рассудят.
— Пожалуйста, — согласился Янов и кивнул Фурашову — сесть. Рука снова прошлась по скобочке волос вперед-назад. Видно, настроение у него поднялось, разгладились морщины на лбу, из-под кустиков бровей глаза смотрели спокойно. — Пожалуйста, — повторил Янов. — Ваше право… Мы для этого и собрались, чтоб узнать мнение. Кто еще? Нет желающих?.. Свободны.
Он почувствовал — отпустила ноющая боль, как клещами сжимавшая грудь с самого утра. «Эти «сергеевцы», — он улыбнулся пришедшему на ум определению, — не дипломаты, и это понятно! Вот Фурашов — все, что думает, в открытую, прямо… Но за ними — верно! — правда, будущее, и они это понимают, и — напролом, уверенные!.. А дипломатию еще поймут, познают…»
Фурашов поймал косой, острый, как лезвие, взгляд Танкова, подумал о себе: «Теперь держись, стратег!»
Выходя из кабинета маршала, толпились в приемной, закуривали, договаривали недоговоренное или совсем невысказанное. Сейчас разойдутся по кабинетам — и тогда возможность такая исчезнет. Фурашов в узком дверном тамбуре услышал позади себя, у самого затылка, вкрадчивый, с иронией голос Танкова:
— А вы герой! Ишь как смело…
Алексей вспыхнул, шагнув в приемную, обернулся, еще не зная, что ответить Танкову, и оказался лицом к лицу с Василиным.
— Герой! — сказал тот. — Артисты!.. Вон, наставление запорол, теперь придется расхлебывать! А в небо рвутся…