— Над седой равниной моря… гордо реет… Словом, родился буревестник! Поздравляю — на доске висишь!
Кто уж оказался виновным — Беленький или иной кто, но по редакции пошло: «Коськин-Буревестник». Ею встречали, пожимали руки, говорили разные одобрительные слова.
Признаться, он предполагал, что все так и будет: как-никак статья «пахла» новизной, необычностью постановки вопроса, может, смелостью. Втайне он ждал звонков, думал, что, конечно же, первым откликнется Алексей. Этот заметит: военный человек, исправно читает газету. Интересно, что скажет? Сергей Умнов, бесспорно, не увидит, пропустит — Гиганту не до статей, пора горячая, успевай только поворачиваться: идут полигонные испытания «Катуни».
Однако все получилось наоборот. Во второй половине дня, после обеда, у Кости на столе зазвонил телефон. Сдержанный, негромкий голос Гиганта Костя узнал сразу и обрадовался, и растерялся — так бывает от неожиданной, но желанной встречи.
— Прочитал, — после взаимных приветствий и небольшой паузы проговорил Умнов. — Может, проглядел бы, но позвонила Леля. Нашел у секретарши шефа газету. По агентурным сведениям, Бутаков тоже прочитал. Вот так, понимаешь…
Это «понимаешь» насторожило Костю. У Сергея оно обычно предшествовало тому, что он готовился или возразить собеседнику, или просто уйти от разговора, когда был не согласен с чем-то, и Костя приготовился выслушать самое неприятное.
Но то ли Умнов решил пощадить Костю, то ли у него были какие-то другие соображения, только Коськин понял: Гигант на этот раз ушел от разговора.
— Понимаешь, Костя… Остро. И как это? Напористо. Главное, конечно, все правильно. Есть силы и антисилы… И эта фраза: «Революция грядет семимильными шагами!» Грядет она, верно. Сметает — тоже верно. Но… как бы тебе сказать?..
Умнов умолк, и Костя представил, как тот сейчас трет лоб, подыскивая слова поделикатнее.
— Режь прямо! — усмехнулся он.
— Прямо? Но прямо — не всегда значит верно.
— Слушай, давай-ка приезжай ко мне, поговорим.
— А что? На днях загляну.
— Вот и добро!
И, словно сбросив с себя тяжесть, Сергей облегченно вздохнул в трубке и стал расспрашивать, как дома, как работа, и так же неожиданно, как и позвонил, оборвал разговор:
— Ну, бывай!..
В ту минуту Костя подумал: что-то с Гигантом происходит — нет прежних восторгов по поводу «Катуни». Но он будет молча давить и ломать все в себе. А разве не так у тебя? Разве не маешься теперь, отыскивая тот ответ? Конечно, все так. Но и знаешь — ответ придет, найдешь его не на словах, на деле…
Отстояв с полчаса в бюро пропусков, Костя на лифте поднялся на четвертый этаж. В длинном пустынном коридоре — тишина и сумрак; тянулась лента ковровой дорожки; холодно, серой масляной краской поблескивали высокие стены; и — двери, двери… Изредка открывалась какая-нибудь из них, выскакивал озабоченный офицер с рабочей тетрадью или папкой, и тотчас другая дверь закрывалась за ним. И снова — пустынно, тихо.
Из ближайшей двери, как раз из приемной Василина, вышел генерал Сергеев. Поднял глаза:
— О, пресса! К нам? Это называется — в народ идти?
— Нет! Иногда это называется оказанием помощи начинающим мемуаристам.
— Вот как! — Сергеев кивнул через плечо. — К нему?
— Да.
— Выходит, утверждение, что у всякого военного в ранце жезл маршала, уже неточно? У некоторых…
— Еще и жезл писателя.
— Похвально! Хотя лучше делать что-нибудь одно, да хорошо. — Генерал коротко рассмеялся. — Согласны?
— Вполне.
— Да, согласны? Я рад. Что ж, желаю… — Он опять кивнул на дверь. — Кстати, зайдите и ко мне, если будет время.
— Спасибо. Время будет.
— Я помню наш прежний разговор, а теперь прочитал вашу статью. Революция грядет, но есть тормоза. Объективные и всякие другие… До встречи!
В приемной из-за стола поднялся адъютант — не в меру, не по годам полный капитан.
— К хозяину? Ждет. Но вот… Одного тут подполковника надо на ковер, а его никак не найдут.
— Так что, нельзя?
— Да нет, почему? Пожалуйста!
Две обитые дерматином, с фигурными бронзовыми ручками половинки двери пропустили Коськина, и он очутился в кабинете. Василин сидел за столом в форменной рубашке; серая генеральская тужурка висела на спинке стула — две белые шитые звезды виднелись на мягком погоне. Он что-то писал, торопливо, размашисто.
— Разрешите, товарищ генерал?
— Да. — Не поднимая головы, Василин продолжал писать. — Я для вас уже не командующий? Так? Запомните, подполковник, генералов много, а командующий один. Это первое. Второе — я вот должен на вашу галиматью ответ давать. Вы пока служите у меня. Ясно?
Костю давил смех, он сразу понял: Василин полагал, что перед ним тот самый подполковник, которого, как сказал адъютант, «вызвали на ковер», и теперь распекал его. Затягивать недоразумение было уже неудобно.
— Нет, не у вас служу, — негромко сказал Костя.
— Что?!
Василин поднял голову — и оторопел.
— Вы? — Он положил ручку, поднялся. — Вот черт! Видите! Успевай только поворачиваться, достается и в хвост, и в гриву. Жизнь, как говорится, со всеми прелестями и неприятностями.
Костя подошел к столу с чувством неловкости, какую, видно, испытывал и Василин.
— Прошу извинить. Вы ждали кого-то другого?
— Ждал! Нужно не ждать таких, а гнать. Работники! Командующего под каланчу… Гляди да гляди. Умных много…
— Это хорошо, когда много умных.
— А когда слишком умные?
Костя промолчал.
— Садись, — сказал Василин и неторопливо, вразвалку прошел к сейфу в углу. Отщелкал со звоном замок, в руках Василина появилась рукопись. Положил ее на стол перед Костей, шутливо-грубовато проговорил:
— Вот! Не только вам одним писать. А?
Сел на свое место, выпрямился торжественно, строго и вместе с тем выжидательно, левая бровь переломилась: что-то ты скажешь?
В рукописи, сброшюрованной и переплетенной, было не меньше трехсот машинописных страниц. Титульный лист, запачканный и затертый, богато разрисовал какой-то доморощенный художник: идет строй солдат, антенна локатора рядом с пушкой круто задралась вверх, три снаряда устремились в небо, где в плотных, как шары, облаках ныряли самолетики, один из них эффектно, охваченный огнем, падал. «Молодым офицерам — армейскую закалку», — прочитал Костя заголовок и посмотрел на Василина:
— Так что, товарищ генерал?
— Вернули издатели-редакторы!
— Почему?
— Полезная, мол, нужная книга, — горделиво произнес он. — Так сказано в письме… Но знаю я письма вашего брата! Язык, дескать, не тот. Пиши им живым, сочным… Циркачи!.. — И затрясся грудью, животом, плечами в мелком смехе.
Коськин молча следил за ним: интересно было понять человека, которого видел второй раз в жизни. Наблюдать и узнавать людей — это теперь должно стать его правилом. У Василина гладкая и тонкая, как пергамент, кожа, глаза серые, сухие, руки с пухловатыми и короткими пальцами. Костя мысленно сравнил их с длиннопалыми, сильными в пожатии руками генерала Сергеева, и почему-то пришли на память напутственные слова Князева: «Посмотрите, поглядите, чем можно помочь. Но имейте в виду: человек с особенностями. Впрочем, приглядитесь». Слова эти показались Косте тогда обычными, хотя по интонации, с какой они были сказаны, он догадался — взаимоотношения у Князева и Василина непростые. Сейчас он мог с уверенностью сказать: да, догадка его подтверждалась. «Интересно, когда и на каких дорогах они сталкивались?» И следом выплыла новая мысль: вот генерал сейчас разом, как артист, оборвет смех, откинется на спинку широкого кресла, упрется руками с пальцами-коротышками в стол. Ребро крышки в двух местах отсвечивало бледными пятнами-вытертостями на полировке. И не ошибся: Василин обрубил смех, откинулся, уперся в стол, в потертости. Отхлынула от лица кровь, оно стало надменным, брезгливым. Капризно выдалась вперед нижняя губа. Но Василин вдруг улыбнулся, подобрел, повернувшись в кресле, устроился по-старчески грузно, грудью навалившись на стол. Теперь это был совсем другой человек, и Костя, мысленно ругнув себя за торопливость, прощая Василину все предыдущее, подумал: «На его плечах глыбища с Синайскую гору — понять надо человека! А мы иногда… опрометчиво, раньше времени делаем выводы».
Василин сказал:
— В общем, попутали старика с языком. Черт те что! Возьмешь да и подумаешь, что у тебя его нет вовсе, а?
— В переносном смысле сказано.
— В переносном! — Василин грузно шевельнулся в кресле. — Знаем! Потом доказывай, что не верблюд. — И опять колыхнулся грудью, животом в коротком смехе. — Ну, не будем! — Он шумно вздохнул. Откидываясь, прихлопнул руками по подлокотникам, переломился набок, будто собрался встать. Выдержал паузу. — Ты вот скажи, с чего начать? Вот эту книгу — о молодых. Народ вы умный, пишете, а мы командуем… Наверное, у вас инструкции есть, как писать?
Костя невольно усмехнулся:
— Инструкций нет! Пишем, как бог на душу положит. Главное — правда жизни и своя творческая лаборатория.
— Говори! Так и поверил, что без инструкций. Вон в нашей ракетной технике — одни инструкции. Шагу без них нельзя. Все инструкции, а не наставления… Тьфу! И армией перестанет пахнуть. Не то что в зенитной артиллерии. А ты говоришь… Вот они, красавцы! — Он ткнул пальцем в сторону шкафа, в углу кабинета, где громоздились, словно брошенные игрушки, никелированные и медные макеты зенитных пушек и спаренных пулеметов. — Поставлю их на стол — и не налюбуюсь. Сердце кровью обливается, как подумаю, что под пресс их… Так с чего советуешь начать?
Костя окинул взглядом добро на шкафу. Вот как, еще игрушками забавляется! И, встретив настороженный взгляд Василина, подавил усмешку, заговорил:
— Я бы начал так. Кончил лейтенант училище, сел в поезд и двое суток ехал. На полустанке сошел. Огляделся. Пусто, ни одного пассажира. Только заспанный дежурный в красной фуражке да грязный перрон. Переходя от одной мусорной кучки к другой, тощая курица что-то склевывала, трясла головой. Усмехнулся лейтенант, надвинул фуражку и, подняв чемоданчик, зашагал по разбитой дороге. Наконец пришел к городку. Пропустили его кое-как через проходную. В штабе он нашел занятого, торопливо рывшегося в бумагах замначштаба. Тот поднял глаза на лейтенанта, взял предписание, не читая, сунул в ящик стола. «Приходите завтра, примет начальник штаба, а может, командир полка. А сейчас отправляйтесь в деревню, ищите квартиру. — Капитан подмигнул. — Есть молодайки, да еще варят напиток — с ног сшибает, что твой бронетранспортер!» Ушел молодой лейтенант. А утром явился. «У меня, к сожалению, две минуты времени, — извинительно, пряча глаза, сказал командир, выслушав рапорт лейтенанта. — Принимайте второй взвод и — действуйте!» Принял. Потекли дни… А через, два года?… лейтенант сидит на скамье суда офицерской чести, и его обвиняют: не соблюдает офицерской этики, пьет, сожительствует с женщиной старше себя…