Костя видел, как Василин вздергивался в кресле, точно его подпекало снизу. Он прыснул, не сдерживаясь более, и вслед за этим грохнул оглушительным смехом. Весь трясся, откинув голову назад.
— Ну и фантазеры вы! Фантазеры! — Лицо стало строгим. Он поднялся тяжеловато, устало прошелся. — Впрочем, не вы только. Вы что, журналисты! А вот некоторые до маршала дослужились, а тряпка тряпкой. Теоретики новоявленные! Времена, мол, не те, да и дух им не тот, в ногу, видите ли, надо идти. Умники! Техника, революция — размазню из командира делать, слюнтяя! И вот этот ваш циркач, как его? Князев тоже туда! Отставать, видите ли, от духа времени опасно! А наше дело не слюни распускать, а командовать!
На круглом столике зазвонил белый телефон — горбатый большой корпус его был словно выточен из мрамора. Василин оглянулся. Телефон снова зазвонил. И тогда Василин, несмотря на свою грузность, торопливо просеменил к столику, поднял массивную трубку.
— Василин. Слушаю, товарищ маршал. — Глаза его, не мигая, уставились в одну точку на потолке. — Наставление?.. Разработали… Да ведь пока ракеты — яичко в курочке… Стою, стою, товарищ маршал, за нее, матушку-артиллерию. Лучше синица в руке, чем журавль в небе… Ясно!.. Не в упорстве дело, в справедливости… Через десять минут доложу.
Опустил трубку, в сердцах фыркнул, не глядя на Костю.
— Упорствую! — И, сердито нажав кнопку звонка, обернулся к Косте, набычившись, раздув ноздри: — Видал, как?
Костя не успел ответить, да и вряд ли знал, что можно было бы ответить на вопрос Василина, скорее, он промолчал бы, но в это время в дверях появился адъютант:
— Слушаю, товарищ командующий!
— К Танкову. Пусть проект наставления несут.
Адъютант исчез.
— Ну, вот. — Василин принялся складывать какие-то бумаги в кожаную папку. — Поговорить некогда! Может, так сделаем? Возьми, почитай… Труд! — Взглянул пристально. — И честно — мнение! Чего стоит. Идет?
— Хорошо, товарищ генерал.
Рыхло-мягкая рука Василина была влажной, потной. Уже поднявшись из-за стола, Костя услышал за спиной, у двери, знакомый голос Фурашова: «Разрешите?» Василин насупленно взглянул:
— А-а… Заходите!
— Проект наставления.
— Давайте сюда.
Коськин смотрел на подошедшего вплотную к столу Алексея, улыбаясь тому, что видит друга невредимого и даже хорошо, свежо выглядевшего, и тому, что тот не обращал на него, Костю, никакого внимания. Неужели не узнал? И хотя нужно было уйти, подождать там, в приемной, но он продолжал стоять, не спуская глаз с Фурашова. Алексей действительно не узнал его: войдя в кабинет Василина, он, конечно, видел — какой-то офицер поднялся за столом спиной к нему. Но мало ли кто это мог быть? Но офицер не уходил, к тому же он еще, кажется, не сводит с него, Фурашова, глаз и улыбается…
— Костя? — обернувшись, Фурашов подал приятелю руку.
— Друзья? — вскинул голову Василин.
— Учились вместе, товарищ командующий.
Это слово «командующий», услышанное от Фурашова, вызвало у Кости улыбку: он припомнил, как Василин встретил его. Улыбнулся он, возможно, еще и потому, что в интонации Алексея не уловил и тени подобострастия или униженности, словно ему было все равно, как звать-величать Василина, хоть горшком. Костя кивнул:
— Зайду. Увидимся.
— Обязательно!
Костя еще походил по этажам, перемахивая широкие лестницы, заглядывая в кабинеты: надо было повидать двух-трех человек, с кем он завязал связи, агитируя сотрудничать в газете. К Фурашову он зашел уже перед самым уходом. Коридор оживился: полковники и подполковники с одинаковыми черными дерматиновыми папками, похожими на дорожные портфели, проходили торопливо к общей части, ставили папки в железные большие сейфы.
Фурашов оказался один: Адамыч и Бражин ушли. Стоя за письменным столом, он складывал в папку общие тетради, большие, словно гроссбухи.
— Думал, не зайдешь, куда-нибудь в вираже занесло, — сказал он, увидев Коськина.
— Ты лучше скажи… Бежать собрался с Олимпа — и в рот воды? Командиром первой ракетной части?
— Василин сказал?
— Сергеев.
— Уговаривал. Не надоела, говорит, эта физкультура — короткими перебежками преодолевать лестницы? Чудак!
— А Валя как смотрит?
— Везде люди живут…
— Гляди!
— А какие у тебя на сегодня планы?
— Никаких.
— Поедем ко мне. Валя будет рада. — Он смотрел в угол, положив руки на папку, и Костя подумал: грустный. — У меня, как у рыцаря: три дороги. Налево пойдешь, направо пойдешь… Но куда ни пойдешь — тылы, брат, подводят…
— Опять Валя?
— Не знаю… Предчувствие. Звоню девочкам — ее нету.
— Чепуха, Алеша. Едем! — Костя легонько хлопнул по плечу Фурашова. — Иди, сдавай палку, а я позвоню в редакцию и домой, Ленке.
— Так давай и Лену!. Мы — отсюда, она — из дому. И Вале будет приятно. Посмотришь, как живу.
Костя проводил его взглядом до двери, позвонил в редакцию и домой.
До «Сокола» в переполненном вагоне метро Косте и Фурашову удалось перекинуться всего лишь незначительными фразами.
Автобус тоже был набит битком. Он шел по кривым переулкам, грузно оседая на рессоры, заваливаясь на крутых поворотах, а на деревянном, временном, мосту через железную дорогу перед Октябрьским полем вовсе встал, попав в затор, и простоял четверть часа.
— Вот наш дом, — сказал Фурашов, когда они вышли из автобуса, — и наше Октябрьское поле.
Вокруг дома — развороченная земля. Широкие стекла нижнего этажа, витрины будущего магазина, замазаны мелом. Площадь перед домом и улица тоже изрыты.
— Скоро со всем этим, возможно, расстанусь, — произнес Фурашов, и Костя не понял, с грустью или с радостью сказал он.
— Сразу и семейство повезешь?
— Да. Финские домики поставлены, закладывают кирпичные. Двухэтажные. Маршал Янов сказал.
Подходя к подъезду, Фурашов порывисто взял Костю под руку:
— Ты не знаешь, как я рад, что ты сейчас рядом! Посоветуешь. Я ведь еще не дал согласия маршалу.
— Ну, не очень полагайся на меня! — Костя хотел это сказать и в шутку и с извинением. — Каждый умирает в одиночку. Ты больше полугода в Москве, а я у тебя первый раз…
Фурашов, кажется, понял его, посмотрел внимательно, мягко сказал:
— Не учимся — работаем! И дороги разошлись… Ладно, идем! — Фурашов чуть подтолкнул Костю вперед, в сумеречный подъезд.
На звонок, открыла Катя. И оттого, как дрогнуло ее лицо и в больших глазах промелькнул испуг, как она с опаской покосилась на дверь в комнату, занавешенную тяжелой портьерой, догадка кольнула Фурашова, и он почувствовал знакомую противную сухость во рту.
— Папочка! — готовая заплакать, Катя шагнула к Фурашову, прижалась к нему вздрагивающим телом, стараясь не расплакаться, прошептала: — У нас…
У Алексея сразу отяжелели руки. Он легонько отстранил дочь и увидел за портьерой у круглого стола в первой комнате высокого человека в милицейской форме. Он сидел и что-то писал. На белом погоне синего кителя четыре звездочки — капитан. Что могло случиться? Милиция просто так не пожалует. Выходит, все прахом? Два месяца лечения и три месяца спокойной жизни… Короткое счастье! Те два месяца, что она лежала в клинике института, для Алексея пролетели и быстро, и томительно долго. Думал с надеждой — поможет лечение, и эти мысли сглаживали и заботы, и усталость от домашних дел, свалившихся на него, хотя делал все с удовольствием: готовил обеды, ходил по магазинам, вместе с девочками стирал белье… В ушах — напутствие главврача: «Теперь от вас многое зависит. Следите, не дайте повода пару годиков. Тогда можно рассчитывать на успех». Вез ее домой из клиники — и все время сверлило беспокойство: а как уследить, уберечь? Но гнал мысли — образуется! Позвонил всем знакомым — будут приходить в гости, чтобы не было и намека. Тайная договоренность выполнялась. Но однажды, в день его рождения, Валя сказала, когда он собирался на службу:
— Пригласи товарищей.
Алексей оторопел:
— Может, не надо, Валя? — И, встретив взгляд, полный упрека, сказал: — Ну тогда только чайку, сладкое. У нее навернулись слезы:
— Да не буду я пить, Алеша! Я ведь все вижу…
Весь день на работе тревожился: вот-вот позвонят дочери — опять случилось… Но звонка не было. Однако Алексей торопился домой. На остановке у Сокола вскочил в уже отошедший автобус, и ему защемило дверью полу шинели.
Валя открыла дверь и, видно поняв его настороженный, с немым вопросом взгляд, усмехнулась. А он, обняв ее, поспешно успокоил: «Торопился помочь тебе, знаю, как трудно!».
За столом собрались соседи. Он подливал ей в рюмку лимонаду, был весел, доволен — все шло хорошо.
Ждал тогда, а случилось все негаданно…
Валю в комнате он не увидел. Но дверь во вторую комнату была притворена, и Алексей догадался: она в той комнате, и, значит, что бы ни случилось, пусть самое плохое, уже легче.
Катя так и осталась стоять, пугливо, напряженно съежившись. Костя тронул ее за плечико.
— Здравствуй, стрекоза, — тихо сказал он и протянул шоколадку — хорошо, что прихватил в последнюю минуту у лотошницы на станций метро. — Держи!
— Здравствуйте, дядя Костя, — ответила она, не глядя на него, и неохотно взяла шоколадку. — Спасибо.
Взглянув на дочь, потом на товарища, Алексей, кивнул.
— Заходи, Константин Иванович!
Костя понял: и неожиданное, по имени-отчеству, обращение к нему, и твердый голос — это у Фурашова скорее для самого себя. И в то же время он как бы отметил: мол, видишь, как хотел и что получилось. Костя выдержал его взгляд, подумав, что, пожалуй, в положении Алексея это единственно верно — взять себя в руки.
Милиционер обернулся к вошедшим и поднялся — не очень поспешно, как-то небрежно, не сняв со стола раскрытую кирзовую планшетку, ногой отодвинув стул, хотя видел — вошли два подполковника.
— Чем могу служить? — Алексей привычно, по-военному, вытянулся, точно перед ним было начальство.
— Участковый, капитан Парамонов, — сипловато, баском проговорил милиционер и сморщил лоб. — Вы будете Фурашов?