ся… Ни один человек в таких условиях не смог бы сохранить необходимую степень здравомыслия и презрения к смерти, чтобы, выдержав произведенные в упор залпы, продолжать выполнение поставленной задачи, но корабли с огромными пробоинами в бортах, окруженные обломками брони и уничтоженных надстроек, снова и снова разворачивались, маневрируя уцелевшими двигательными секциями, чтобы опять ринуться навстречу друг другу или занять позицию для беглого огня, благо целей вокруг хватало в избытке.
Битва машин разгоралась с небывалой, холодной яростью…
Прошло всего три минуты…
Андрей принимал доклады, что-то машинально отвечал, отдавал приказы, а взгляд, как и рассудок, не мог оторваться от данных, транслируемых на голографические мониторы.
«Одиссей», включив маршевую тягу, прорывался сквозь поле мелких обломков, оставшихся после первого ракетного залпа, уничтожившего сотни фантом-генераторов, имитировавших ложную атаку Флота Колоний.
Пусть кружившие в космосе фрагменты металла и невелики по размеру, но они препятствовали немедленному включению гиперпривода — часть из них неизбежно была бы захвачена полем высокой частоты, сопровождая фрегат во время прыжка и создавая реальную угрозу при всплытии.
— Еще две минуты, командир. Мы уже преодолели центр облака, плотность частиц уменьшается.
— Включаем гипердрайв. Старт командных последовательностей. Ольга, у тебя две минуты на все операции.
— Успею.
— Командир, мы в боевом режиме, — напомнил Хорошев. — Мне не хватит времени свернуть установки главного калибра.
— Мы же не в атмосферу намереваемся входить, — ответил Андрей. — Боевые системы свернем в аномалии. Илья, такой вариант допустим?
— Нормально, — пришел ответ Захарова. — Гиперсфера одинаково воздействует на все составные корабля. Для аномалии мы — единый материальный объект.
Андрей перевел взгляд на хронометр.
Сто секунд. Программные последовательности включения гипердрайва уже запущены.
Девяносто секунд…
Полторы минуты до новой жизни?
Кем нам уготовано стать? Крохотным осколком фактически истребившей себя цивилизации?
Разве об этом нужно думать сейчас?
А о чем? Что делать? Смотреть, как бездушные машины отыгрывают последний акт драмы, начатой людьми? Молиться о чуде? Верить в успех?
Шестьдесят секунд…
Сколько же мыслей может вместить обыкновенная минута? Генераторы высокой частоты гиперпривода начали набирать мощность. Теперь уже обратного пути нет. Все предопределено…
Оказалось, не все… не только мысли уместила в себе последняя минута, проведенная в околоземном пространстве, но и роковые события, — война все же настигла их, предательски, как пуля, на излете ударившая в спину.
Не все сигнатуры всплывавшего тут флота оказались ложными.
Два фрегата Свободных Колоний, изуродованные множеством ракетных попаданий, потерявшие способность к атакующему броску, все это время скрывались среди скопления мелких обломков.
Сканирующие комплексы не видели их до последнего мгновения, пока из облака металлизированных частиц по «Одиссею» не ударили лазеры главного калибра, сопровождаемые близкими, частыми и ослепительно-яркими сполохами массированного ракетного залпа…
Боевые подсистемы отреагировали, но поздно и слабо — часть зенитных комплексов уже была свернута, большинство диафрагменных портов закрыты, гипердрайв показывал семьдесят процентов расчетной мощности, когда серия чудовищных ударов сотрясла корабль от носа до кормы.
Андрей не мог ничего сделать.
«Одиссей» получил критические повреждения всего за десять секунд до перехода в аномалию космоса; на боевом мостике моргнули, погасли, а затем вновь включились тактические и информационные экраны, а когда после паузы осветились секции телескопического обзора, он увидел вместо звезд черную хмарь гиперсферы, и на фоне Великого Ничто страшно, беззвучно извергались гейзеры декомпрессии, бьющие из недр пораженных ракетно-лазерными попаданиями отсеков.
Внутренняя связь не работала. Единая сеть корабля распалась на отдельные узлы; подсистемы, сохранившие работоспособность, перешли в автономный режим функционирования; суспензорное поле[4], которое должно было герметизировать пробоины, предотвращая мгновенную декомпрессию, не сработало. Фрегат окружали облака кристаллизовавшегося газа, обломки брони, части надстроек, отсеченные лазерными лучами; на информационных экранах, вместо отчета по статусу систем, появлялись лишь многочисленные сообщения об ошибках…
Андрей испытал шок, глубину которого трудно постичь.
Первая мысль, касавшаяся экипажа, резанула болью, холодом в груди, но разум сумел на миг подавить эмоции: поражены внешние отсеки, а навигационная и ходовая рубки, равно как отсек управления двигателями и вычислительный центр фрегата, находятся внутри «второго» корпуса, под защитой внешнего слоя надстроек, ангаров, вакуум-доков, боевых постов и прочих коммуникаций, принявших на себя ракетные попадания и лазерные разряды.
Ребята живы… С ними просто нет связи. Но что с гипердрайвом?
Андрей оказался в том положении, когда мог лишь предполагать и надеяться.
Любое его действие либо блокировалось нарушением работы внутренней сети фрегата, либо являлось бессмысленным. Гиперпривод был запрограммирован на короткий прыжок, если подсистема нормально отработает в автономном режиме, то менее чем через минуту искалеченный «Одиссей» должен совершить обратный переход, вернувшись в метрику трехмерного космоса.
Ну, а если гипердрайв поврежден, то им уже не поможет ничто. Они навечно станут узниками аномального пространства и никогда больше не увидят свет звезд…
Глава 3
…Кровь глухо ломилась в виски, отсчитывая секунды, оставшиеся до обратного перехода.
Он состоялся.
На обзорных экранах вновь появился свет, отраженное сияние огромного, занимающего все сектора обзора, пугающе близкого шара грязно-коричневой планеты затопило боевой мостик «Одиссея», и практически сразу же немногие сохранившие связь с центральным постом управления подсистемы сообщили о катастрофическом положении фрегата: покинув аномалию космоса, серьезно поврежденный корабль материализовался в верхних, разреженных слоях атмосферы и, испытав на себе воздействие сил гравитации, почти мгновенно начал падать…
Андрей машинально схватился за замки, но не успел освободиться от страховочных ремней пилот-ложемента, и это обстоятельство в конечном итоге спасло его жизнь.
Покидать командный мостик было безумием, но, находясь в состоянии аффекта, он вполне мог наделать немало смертельных глупостей, однако внезапная перегрузка навалилась, как многотонная плита, не позволив совершить роковое движение.
Что-то надсадно скрежетало, сминалось, отрывалось от корпуса фрегата, сгорая, уходя в сторону и вверх пылающими болидами, резкие включения двигателей планетарной тяги, создающие импульсы торможения, происходили помимо воли Дерягина, и ему оставалось лишь догадываться, кто сейчас управляет секциями планетарной тяги — аварийные автопилоты, ведущие борьбу за живучесть корабля, или кто-то из членов экипажа?
Слишком неожиданно, слишком стремительно развивалась катастрофа, чтобы он мог задавать себе вопросы и искать ответы на них.
Нет, Андрей, конечно, не предавался размышлениям: он проживал каждую секунду падения, мучительно осознавая свою беспомощность, изнывая от гнета предельных перегрузок, понимая, что фрегат падает, несмотря на стоическое сопротивление систем аварийного пилотирования, и жить, наверное, осталось меньше минуты.
Внутри все сжималось в ледяной комок в ожидании удара о планетную твердь.
На экранах обзора бесновалось объявшее обшивку пламя, затем один за другим начали выходить из строя внешние видеодатчики, и последние секунды падения командир «Одиссея» провел в полном неведении…
Удар был страшен.
Огромный корабль коснулся планетной тверди, вспарывая безжизненную вулканическую равнину, словно гигантский пылающий плуг, выбрасывая ввысь десятки тонн раскаленной, горящей почвы. Выбитая ударом земля поднималась по обе стороны от двигавшегося по инерции, чудом сохранявшего целостность конструкции корабля двумя исполинскими опадающими валами, от корпуса фрегата отрывало фрагменты обшивки, сносило оплавленные надстройки, и наконец, не выдержав, начал с громоподобным скрежетом разламываться сам корпус…
Казалось, что планета издала тяжкий стон, принимая в свое лоно многотонный космический корабль, — некоторое время он продолжал двигаться по инерции, оставляя за собой длинный, уродливый, дымящийся шрам, глубиной в десятки метров и шириной почти в полкилометра.
Горящая почва местами плавилась, принимая вид потрескавшейся, непрозрачной стекловидной массы.
…На боевом мостике пилот-ложемент вырвало из креплений и ударило о стену отсека с такой силой, что Андрей потерял сознание. Он уже не видел, как загорелся проломленный пластик развороченных приборных панелей, а удушливый дым наполнил отсек, и лишь сработавшая система пожаротушения остановила распространение огня, спасая жизнь человека…
Последний удар оказался наиболее силен и страшен — инерция движения ударила фрегат о скрытый в глубинах спрессованного вулканического пепла выступ твердых горных пород, корабль еще раз содрогнулся, по соединениям бронеплит побежали трещины, и наконец фрегат остановился, глубоко зарывшись носовой частью в развороченную землю и высоко задрав покалеченную, неузнаваемую из-за деформаций корму.
Казалось, что катастрофу не пережил никто — ни люди, ни кибернетические системы.
Над местом падения повисло облако пепла и дыма…
Он не знал, с какой целью вышел из изувеченного корабля.
Бледное лицо Андрея хранило печать перенесенных страданий. Двадцать часов потребовалось ему, чтобы, при содействии механизмов технической поддержки, добраться до тех отсеков, где на момент катастрофы находились люди. Боевые посты, как назло, располагались на разных палубах, внутренняя связь не работала, и он, пробираясь по деформированным коридорам, то впадал в глухое отчаянье, то тщил себя надеждами…