Но она ничего подобного не сделает. Перси Блайт так себя не ведет.
Темнота за верхушками деревьев затягивала синевой далекие поля; стая черных птиц вспорхнула и полетела в сторону Ла-Манша. Бледный контур луны, еще не сияющий, безжизненно висел в тени. Перси лениво подумала, не прилетят ли сегодня бомбардировщики.
С коротким вздохом она коснулась рукой непривычно обнаженной кожи на задней стороне шеи; затем, когда дыхание вечера мазнуло ее по лицу, быстрее надавила на педали. Гарри и Люси поженятся, никакие слова или поступки Перси этого не изменят. Слезы не помогут, как и упреки. Что сделано, то сделано. Перси остается лишь составить новый план и следовать ему. Исполнять свой долг, как всегда.
Достигнув наконец ворот Майлдерхерста, она преодолела шаткий мостик и спрыгнула с велосипеда. Хотя Перси почти весь день просидела, она ощущала странную усталость. Усталость до кончиков пальцев. Ее кости, глаза и руки стали рыхлыми, как будто слепленными из песка. Она была словно резиновый жгут, который закрутили слишком сильно, а потом раскрутили, и теперь он болтается, растянутый и потрепанный, вялый и бесформенный. Перси пошарила в сумке и отыскала сигарету.
Она прошла последнюю милю, толкая велосипед и куря, и остановилась, лишь завидев замок. Почти незаметный, он возвышался черным арсеналом на фоне темно-синего неба; ни лучика света. Шторы задернуты, ставни захлопнуты, приказ о затемнении выполнен точно. Это хорошо. Не хватало еще, чтоб Гитлер положил глаз на ее замок.
Бросив велосипед, она легла рядом на прохладную ночную траву. Выкурила еще сигарету. Затем еще одну, последнюю. Свернулась клубком на боку и прижала ухо к земле, прислушиваясь, как учил папа. «Наша семья, наш дом воздвигнуты на фундаменте слов, — повторял он снова и снова, — фамильное древо переплетено с фразами-ветвями». Высказанные мысли слой за слоем впитались в почву садов, так что стихотворения и пьесы, проза и политические трактаты обязательно прозвучат, когда это потребуется. Предки, которых она никогда не видела, которые умерли до ее рождения, оставили после себя слова, слова, слова, которые перекликаются друг с другом, обращаются к ней из могил, так что она никогда не останется в одиночестве.
Через некоторое время Перси встала, собрала вещи и молча направилась к замку. Темнота поглотила сумерки; явилась луна, прекрасная предательская луна, протянувшая бледные пальцы над пейзажем. Отважная полевка метнулась через серебристый простор лужайки; на пологих склонах полей задрожала тонкая трава, и леса окутались мраком.
Приближаясь, Перси слышала голоса: Саффи, Юнипер и еще один, голос ребенка, девочки. Позволив себе мгновение помедлить, Перси поднялась на первую ступеньку, затем на вторую, вспоминая, как тысячи раз вбегала в эту дверь, спеша увидеть будущее, узнать, что ее ждет.
Стоя на крыльце, держась за ручку двери собственного дома, она дала клятву и взяла в свидетели деревья-великаны Кардаркерского леса. Она — Персефона Блайт из замка Майлдерхерст. В ее жизни есть и другие достойные любви вещи, немного, но все же. Ее сестры, отец и, конечно, их замок. Она старшая… пускай всего на несколько минут… наследница папы, единственная, кто разделяет его любовь к камням, сердцу, секретам этого дома. Она соберется с духом и продолжит жить дальше. И с этого момента ее долгом будет оберегать своих любимых, делать все, что потребуется, чтобы оградить их покой.
III
Похищения и встречные обвинения
Сестры Блайт едва не потеряли Майлдерхерст в 1952 году. Замок нуждался в немедленном ремонте, финансы семьи Блайт пребывали в плачевном состоянии, а Национальный трест мечтал прибрать поместье к рукам и начать его реставрацию. Казалось, сестрам не остается ничего другого, как переехать в дом поменьше, продать поместье чужим людям или передать его Тресту, чтобы тот мог начать «сохранять гордость и славу зданий и садов». Но ничего подобного они не сделали. Вместо этого Перси Блайт открыла замок для посещения, продала несколько участков окружающих земель и сумела наскрести достаточную сумму, чтобы оставить старый дом.
Я знала это, поскольку большую часть солнечных августовских выходных провела в местной библиотеке, закопавшись в микрофильмированные выпуски «Майлдерхерст меркьюри». Оглядываясь назад, я понимаю, что, сообщив отцу, будто происхождение «Подлинной истории Слякотника» — великая литературная загадка, я словно забыла коробку шоколадных конфет рядом с малышом и понадеялась, что он не тронет их. Папа обожает добиваться поставленной цели, и ему понравилась мысль, что он разгадает тайну, которая десятилетиями мучила академиков. У него возникла собственная теория: в сердце готического романа лежит подлинная история старинного похищения ребенка; достаточно лишь доказать это, и его ждут слава, известность и полное удовлетворение. Однако, прикованный к постели, вынюхивать он не мог, так что посредник неизбежно был избран и отправлен на охоту. И этим посредником стала я. Отцу я потакала по трем причинам: во-первых, он выздоравливал после сердечного приступа, во-вторых, его теория была не так уж глупа, в-третьих, и это самое главное, благодаря письмам матери мой интерес к Майлдерхерсту разгорелся в настоящий пожар.
Наводить справки я, как обычно, начала, обратившись к Герберту с вопросом, не слышал ли он о нераскрытых случаях похищения детей в начале века. Одна из моих любимых черт Герберта — а список таковых весьма длинен — его способность находить среди несомненного хлама именно те сведения, которые нужно. Для начала, его дом высокий и узкий, четыре квартиры соединены в одну; наш офис и печатный станок занимают первый и второй этажи, чердак отдан под хранение, а в полуподвальном этаже живут сам Герберт и Джесс. Все стены во всех комнатах завалены книгами: старыми книгами, новыми книгами, первыми изданиями, изданиями с автографами, двадцать третьими изданиями, с великолепным и здоровым пренебрежением к показухе составленными вместе на разномастных импровизированных стеллажах. И все же в голове Герберта существует каталог коллекции, его собственная справочная, так что у него всегда наготове каждое прочитанное слово. При виде того, как он фокусируется на задаче, поистине захватывает дух: сначала его внушительный лоб хмурится, покуда он обдумывает запрос, затем в воздух взмывает палец, изящный и гладкий, как свечка, и Герберт безмолвно хромает к дальней стене с книгами, где палец вольно парит над корешками, словно намагниченный, пока наконец не выдвигает нужный том.
Я спрашивала Герберта о похищении, не слишком надеясь на удачу, так что особенно не удивилась, когда он почти не смог помочь. Заверив его, что расстраиваться ни к чему, я отправилась в библиотеку, на полуподвальном этаже которой подружилась с очаровательной пожилой леди, которая явно всю жизнь только меня и ждала.
— Подпишите вот здесь, дорогая, — радостно проворковала она, указывая на планшет с листком бумаги и ручку и нависая надо мной, пока я заполняла соответствующие колонки. — А, «Биллинг энд Браун», чудесно. Один мой старинный приятель, упокой Господи его душу, опубликовал свои мемуары в «Биллинг энд Браун» лет тридцать назад.
Немногие люди проводили то дивное лето в лабиринтах библиотеки, так что я легко смогла подключить мисс Йетс к своим поискам. Мы замечательно проводили время вместе, прочесывая архивы, и обнаружили три нераскрытых случая похищения детей в районе Кента в викторианскую и эдвардианскую эпоху и множество газетных сообщений, касающихся семьи Блайт или замка Майлдерхерст. Среди последних имелась прелестная полурегулярная колонка с советами по домоводству, которую Саффи Блайт вела в пятидесятых и шестидесятых; множество статей о литературном успехе Раймонда Блайта и несколько передовиц о грозящей семейству потере Майлдерхерста в 1952 году. В то время Перси Блайт дала интервью, в котором эмоционально подчеркнула: «Дом — не просто совокупность материальных составляющих; это хранилище воспоминаний, сосуд всего, что происходило в его стенах. Этот замок принадлежит моей семье. Он принадлежал моим предкам за сотни лет до моего рождения, и я не желаю видеть, как он переходит в руки людей, намеренных сажать ели и сосны в его древних лесах».
Также в статье приводилось интервью довольно дотошного представителя Национального треста, который сокрушался о нереализованной возможности применить новую схему разбивки сада и возрождения былой славы поместья: «Как горько сознавать, что величайшие поместья Британии будут утрачены в ближайшие десятилетия из-за банальной несговорчивости тех, кто неспособен понять, что в наши скудные и суровые времена обращаться с национальными сокровищами как с простыми жилыми домами граничит с кощунством». Когда его спросили о планах Треста касательно Майлдерхерста, он вкратце набросал программу работ, в том числе «ремонт несущих конструкций самого замка и полную реставрацию сада». Разве не о том же мечтала для своего фамильного поместья сама Перси Блайт?
— В те времена люди относились к Тресту с недоверием, — сказала мисс Йетс, когда я обратила на это ее внимание. — Пятидесятые были сложным периодом: в Хидкоте вырубили вишневые деревья, в Уимполе уничтожили аллею, и все ради некой универсальной исторической миловидности.
Эти два примера мало что для меня значили, но «универсальная историческая миловидность» не слишком вязалась со знакомой мне Перси Блайт. Я продолжила чтение, и многое разъяснилось.
— Здесь написано, что Трест собирался восстановить ров. — Я взглянула на мисс Йетс, которая наклонила голову в ожидании уточнений. — Раймонд Блайт велел засыпать ров после смерти матери близнецов, это было нечто вроде символического мемориала. Сестрам не понравились планы Треста воссоздать его. — Я откинулась на спинку стула, чтобы растянуть поясницу. — Чего я не понимаю, так это как для них вообще настали столь тяжелые времена. «Слякотник» — классика, бестселлер и остается им до сих пор. Несомненно, авторских отчислений должно было хватить, чтобы уберечь сестер от беды.