В Патни было пять домов престарелых, но лишь один находился у реки, и я легко его нашла. Морось сдуло ветром, вечер был теплым и ясным; я стояла перед зданием словно во сне, сравнивая адрес на голой кирпичной стене с записанным в блокноте.
Как только я ступила в фойе, меня поприветствовала дежурная медсестра, молодая женщина с короткой стрижкой и слегка асимметричной улыбкой. Я сказала ей, к кому пришла, и она заулыбалась.
— О, как мило! Тео — наш любимчик.
Впервые я испытала укол сомнения и довольно нервно улыбнулась. Сначала это казалось хорошей идеей, но теперь, в залитом флуоресцентным светом коридоре, по которому мы шагали, я уже не была так уверена. Есть что-то не слишком привлекательное в человеке, который собирается навязать свое общество ничего не подозревающему пожилому джентльмену, любимчику медсестер. В совершенном незнакомце, который копается в его семейной истории. Я чуть было не ретировалась, однако медсестра приняла мой визит на удивление близко к сердцу и с поразительной энергичностью потащила меня через фойе.
— Им становится так одиноко ближе к концу, — посетовала она, — особенно кто ни разу не женился. Ни детей, ни внуков, не о ком позаботиться.
Я согласилась, улыбнулась и вприпрыжку побежала за ней по широкому белому коридору. Дверь за дверью, в промежутках между которыми висели вазы; из ваз выглядывали не слишком свежие фиолетовые цветы, и я рассеянно подумала, что кто-то их, наверное, меняет. Но спрашивать не стала. Не останавливаясь, мы промчались по коридору и достигли двери в самом конце. Сквозь стеклянную панель вырисовывался аккуратный садик по ту сторону. Медсестра открыла дверь и наклонила голову, давая понять, что я должна пройти первой, после чего последовала за мной по пятам.
— Тео, — окликнула она нарочито громко, хотя я не видела, к кому она обращается. — К вам гости… — Она повернулась ко мне. — Простите, я забыла, как вас зовут.
— Эди. Эди Берчилл.
— Эди Берчилл пришла к вам в гости, Тео.
В этот миг я заметила железную скамейку позади низкой изгороди и встающего с нее пожилого мужчину. Он сутулился и держался за спинку скамейки, отчего стало ясно, что он поднялся на ноги при нашем появлении, повинуясь привычке, рудименту старомодных манер, которыми, несомненно, обладал всю жизнь. Мужчина заморгал сквозь толстые стекла очков, похожие на бутылочные донышки.
— Добрый день, — поздоровался он. — Присаживайтесь.
— Оставляю вас наедине, — предупредила медсестра. — Я буду за дверью. Крикните, если вам что-то понадобится.
Она кивнула, скрестила руки на груди и щеголевато пошла обратно по дорожке, выложенной красным кирпичом. Дверь захлопнулась за ее спиной, теперь мы с Тео были в саду одни.
Старик был крошечным, от силы пяти футов ростом, и обладал довольно дородным телом, из тех, что при желании можно изобразить, небрежно набросав баклажан и перетянув его ремнем в самом широком месте. Он кивнул увенчанной хохолком головой.
— Я сижу здесь и смотрю на реку. Знаете, она ведь никогда не замедляет ход.
Мне понравился его голос. Его теплый тембр напомнил мне, как в раннем детстве я сидела по-турецки на пыльном ковре и грезила наяву, пока взрослый с неясно различимым лицом нашептывал мне что-то успокаивающее. Внезапно я поняла, что не представляю, с чего начать. Мой визит сюда — чудовищная ошибка, я должна немедленно уйти. Я открыла рот, собираясь откланяться, когда он продолжил:
— Простите, я отвлекся. Боюсь, не могу вас припомнить. Не обижайтесь, меня подводит память…
— С ней все в порядке. Мы прежде не встречались.
— Вот как? — Он умолк, только его губы медленно двигались в такт мыслям. — Понимаю… что ж, как бы то ни было, вы здесь, а гостей у меня немного… Ради бога, извините, но я уже забыл ваше имя. Джин назвала его, но…
«Беги», — взмолился мой мозг.
— Эди, — произнес мой рот. — Я пришла насчет ваших объявлений.
— Моих?.. — Он приставил ладонь к уху, как будто плохо расслышал. — Что? Объявлений? Боюсь, вы меня с кем-то перепутали.
Достав из сумки распечатку из «Таймс», я показала ему.
— Я пришла насчет Томаса Кэвилла.
Но он не смотрел на листок. Я поразила его, все его лицо преобразилось, недоумение сменилось радостью.
— Я ждал вас, — страстно сообщил он. — Садитесь, садитесь. Откуда вы, из полиции? Из военной полиции?
Из полиции? Настала моя очередь недоумевать. Я покачала головой.
Он оживился, сжал маленькие ручки и быстро-быстро заговорил:
— Я знал, что, если протяну достаточно долго, рано или поздно кто-то заинтересуется моим братом… Садитесь. — Он нетерпеливо махнул рукой. — Прошу вас. Расскажите мне… что же случилось? Что вы обнаружили?
Я испытала полное замешательство, поскольку и понятия не имела, о чем речь. Я шагнула к нему и осторожно промолвила:
— Мистер Кэвилл, возможно, это какое-то недоразумение. Я ничего не обнаружила, и я не из полиции. И не из армии, если это важно. Просто я пытаюсь найти вашего брата… найти Томаса… и надеялась, что вы сможете мне помочь.
Он уронил голову.
— Надеялись, что смогу?.. Что я смогу помочь вам?..
Реальность стерла румянец с его щек. Он схватился за спинку сиденья, чтобы не упасть, и кивнул с горьким чувством собственного достоинства, от которого мне стало больно, хотя я даже не догадывалась, в чем дело.
— Понимаю… — Слабая улыбка. — Понимаю.
Я расстроила его, и хотя не представляла, чем именно и какое отношение полиция имеет к Томасу Кэвиллу, но должна была как-то объяснить свой визит.
— Ваш брат был учителем моей матери перед войной. Недавно мы с ней обсуждали прошлое, и она вспомнила, каким вдохновляющим примером он был. Ей очень жаль, что их общение прервалось. — Я сглотнула, равно удивленная и встревоженная тем, как легко мне далась эта ложь. — Она гадала, что с ним стало, продолжил ли он преподавать после войны, женился ли?
Во время этой тирады его внимание вновь обратилось к реке, но по блеску его глаз было ясно, что он ничего не видит. В любом случае, смотреть было не на что — ни людей на мосту, ни лодочек, подпрыгивающих на дальней отмели, ни парома, набитого туристами с фотокамерами на изготовку.
— Боюсь, я вынужден вас разочаровать, — наконец ответил он. — Я не имею ни малейшего представления, что случилось с Томом.
Тео сел, опершись спиной о железные перекладины, и начал свою историю:
— Мой брат исчез в сорок первом. В разгар войны. В мамину дверь постучали, и на пороге вырос местный бобби. Полисмен запаса… он дружил с отцом, когда тот был еще жив, сражался с ним бок о бок на Первой мировой. Да… — Тео хлопнул рукой, как будто прибил муху. — Бедняга был изрядно смущен. Наверное, терпеть не мог приносить подобные новости.
— Какие новости?
— Том не явился на службу, и бобби пришел забрать его силой. — Тео вздохнул. — Бедная старушка мама. Что она могла сделать? Сказала парню правду: что Тома здесь нет и она не представляет, где он, что он живет один с тех пор, как его ранили. Не смог вернуться в родительский дом после Дюнкерка.
— Он был эвакуирован?
Тео кивнул.
— С большим трудом. После этого он много недель провел в госпитале; нога его зажила хорошо, однако мои сестры считали, что он вернулся из больницы не таким, как прежде. Смеялся в тех же самых местах, но после паузы. Как будто читал строки сценария.
Неподалеку заплакал ребенок, и внимание Тео переключилось на дорожку вдоль реки; он слабо улыбнулся и пояснил:
— Мороженое уронил. Суббота в Патни — не суббота, если какой-нибудь несчастный малыш не лишится мороженого на этой дорожке.
Я подождала продолжения, а когда не дождалась, поторопила старика как можно осторожнее:
— И что же случилось? Как поступила ваша мать?
Не переставая наблюдать за дорожкой, он побарабанил пальцами по спинке скамейки и тихо проговорил:
— Том ушел в самоволку в разгар войны. У бобби были связаны руки. Но он был хорошим человеком и дал нам отсрочку из уважения к папе; дал матери двадцать четыре часа на то, чтобы найти Тома и отправить его на службу, пока все не стало официальным.
— Но она не смогла? Она не нашла его?
Старик покачал головой.
— Все равно что искать иголку в стоге сена. Мама и сестры были в ужасе. Они искали повсюду, но… — Он слабо пожал плечами. — Я не мог помочь. Меня не было рядом… я так себе этого и не простил. Я был на учениях на севере вместе со своим полком. Узнал, только когда получил мамино письмо. Но было уже поздно. Тома объявили в розыск.
— Мне так жаль.
— Он до сих пор в розыске.
Наши взгляды встретились, и я в смятении обнаружила, что его глаза блестят от слез. Он поправил толстые очки, поудобнее зацепил дужки за уши.
— Я проверяю это каждый год, поскольку когда-то прочитал, что некоторые типы находятся через десятки лет. Приходят на гауптвахту, поджав хвост, и за спиной у них — вереница ошибок. Отдаются на милость дежурного офицера. — Он поднял руку и позволил ей беспомощно упасть обратно на колени. — Я проверяю только из отчаяния. В глубине души я знаю, что Том не объявится ни на какой гауптвахте. — Тео заметил мое беспокойство, заглянул мне в глаза и добавил: — Чертовски бесчестная отставка.
Позади раздались голоса, я обернулась через плечо и увидела, как молодой мужчина помогает пожилой женщине пройти в сад. Женщина засмеялась его словам, и пара медленно направилась к розам.
Тео тоже их заметил и произнес тише:
— Том был человеком чести.
Каждая фраза давалась ему с трудом, и когда он сжал губы, сдерживая дрожь сильного чувства, я поняла, насколько он нуждается в том, чтобы я поверила в благородство его брата.
— Он никогда бы этого не сделал, никогда бы не сбежал подобным образом. Никогда. Я так и сказал военной полиции. Никто не стал меня слушать. Это разбило сердце моей матери. Стыд, тревога, неведение, что на самом деле с ним случилось. Не бродит ли он где-то по дорогам, потерянный и одинокий. Быть может, из-за несчастного случая он забыл, кто он такой и откуда родом…