клешня, наконечник маленького гарпуна, обточенные морем бутылочные стекла и плоские перламутровые раковины мидий.
Я не старался идти прежней дорогой, просто хотел выбраться к лестнице. Но так или иначе, оказался на Ленькиной улице. Я узнал ее по двум заметным тополям. Потом я увидел и самого Леньку. Он прислонил к тополю велосипед и звякал ключом по передней оси.
— Опять авария? — спросил я.
Он глянул через плечо и улыбнулся, будто ждал меня.
— Да нет, конуса подтягивал.
Ленька опустил в сумку ключ и мельком, но с любопытством взглянул на мои разбухшие карманы. Я испытывал к этому человеку полное доверие и, не боясь насмешки, протянул на ладони несколько своих трофеев.
— У, какой был зверюга, — с уважением заметил Ленька, увидев клешню. Оценил он и патронные гильзы («Наши, от старого автомата. Знаете, были такие с круглыми магазинами?»). К черепкам он отнесся без интереса, а про самый большой с загадочными буквами МAR, он сказал:
— Этот не старинный, он от черепицы. Есть такая черепица на старых домах.
Кажется, мои уши приобрели цвет этой самой черепицы. Ведь до сих пор я был уверен, что отыскал обломок древнегреческого изделия с остатком таинственной надписи. «Изделие» полетело в траву. Ленька, видимо, почувствовал мое смущение и торопливо предложил:
— А хотите рапану?
Я не понял. Я решил, что он чем-то хочет угостить меня. Но Ленька из кармана (тоже изрядно оттопыренного) извлек раковину. Она была круглая, завитая, размером с мой кулак. Серая, бородавчатая. Но внутри она блестела чистым розовато-оранжевым лаком с перламутровыми разводами.
Конечно, я очень хотел такую раковину. Так хотел, что даже из вежливости не стал отказываться.
— Она шумит, — ласково сказал Ленька. — Вы послушайте…
Я поднес раковину к уху. Из глубины ее наплывал тихий звенящий шум. Ленька ревниво следил: слышу ли?
— Шумит, — сказал я.
— Это не море, — объяснил он с легким вздохом. — Это кровь в ушах звенит. Но все равно похоже, верно?
— Еще бы, — сказал я, разглядывая рапану. В глубине ее от последних отблесков солнца загорался желтый огонек.
— Я и не знал, что здесь есть такие, — сказал я Леньке.
— Говорят, они после войны развелись, — откликнулся он. — Немецкие подводные лодки занесли их в Черное море… А может быть, другие корабли.
Раковина была тяжелая и теплая. Я рассматривал ее, покачивая на ладони. И не знаю, почему так получилось: подвел какой-то мускул или нерв — ладонь вздрогнула слишком сильно, и раковина соскользнула.
Прежде чем рапана долетела до земли, я представил, как на плитах тротуара она рассыплется на острые осколки. И погаснет ее желтый огонек, и оборвется шум. Так бы и случилось, но Ленька успел подставить ногу. Раковина мягко ударилась о коричневые ремешки сандалии и невредимая откатилась по твердому песчанику.
Мы оба тихонько вздохнули и посмотрели друг на друга. Потом я поднял рапану. На ней не было даже трещинки.
— Не ушиб ногу?
— Не-ет, — небрежно ответил Ленька и покачал ступней. Только сейчас я понял, что он в новой обуви — кожаных плетеных босоножках.
— В таких уж не погоняешь банку, — сказал я просто так, чтобы не угас разговор.
Ленька чуть улыбнулся, глядя в сторону, потом коротко и серьезно взглянул на меня.
— Да я не гонял… Я так сказал… неправду. Ну, понимаете, не всегда ведь будешь все объяснять.
— Конечно, — вздохнул я с легкой обидой на его недоверие. Но у Леньки не было недоверия. По крайней мере, теперь. Он объяснил со скрытой улыбкой:
— Это они оторвали, когда искали один тайный документ. Это игра такая. Я спрятал, а они угадывали, где спрятано. Я думал, не угадают, прибил вчера под подошву, а они угадали, ну и пришлось отрывать…
— «Они» — это твои октябрята?
— Да.
— Леня, — сказал я, — а не оторвут они тебе когда-нибудь голову? Видно, люди они скорые и решительные.
— Нет, — уверенно ответил он. — Не оторвут, если я не разрешу… А сегодня — это игра такая, — повторил он. — Они искали документ, чтобы знать, что будем делать в воскресенье.
— Узнали?
— Конечно, раз нашли.
— А ты бы его зашифровал еще, для интереса.
— А там нечего зашифровывать. Вот… — Он вытащил из кармана мятый бумажный прямоугольничек, широко закрашенный по краям синими чернилами.
— И это все? — удивился я.
— Да…
— Какой-то тайный знак?
Тогда слегка удивился Ленька.
— Это же флаг отхода. Разве вы не знаете? Это значит, что пора собираться в дорогу. У нас будет поход.
Я не знал, что такое флаг отхода.
— Это буква «П» в международном своде сигналов, — объяснил Ленька. — Такой флаг поднимают на кораблях, когда они собираются уходить в море. Разве вы не видели?
— Леня, — сказал я с укоризной. — Пойми ты, я не видел еще очень многого. Я первый день у моря. Так уж получилось…
— Ну, вы еще увидите, — весело пообещал Ленька.
Он оказался прав. Эти флаги я увидел на следующее утро, над большими теплоходами, на Северном рейде. Синие флаги с белыми прямоугольниками в центре. Они рвались на ветру отчаянно и весело, и сразу становилось ясно, что у моря не кончаются, а только начинаются дороги.
Леньку я больше не встречал. И раковину его не сохранил. Она перепуталась с другими, которые я выловил в Артиллерийской бухте, а потом, дома, раздарил друзьям-мальчишкам. И не жаль было эту раковину. У меня сохранилось более ценное — память о двух встречах с Ленькой.
Он был первым человеком, с которым я познакомился в Севастополе. Он сделал еще ярче неповторимую радость встречи с этим городом.
Я написал «неповторимую». Это действительно так. Потом я много раз приезжал в Севастополь. И каждый приезд туда был как праздник. Но все равно первую встречу не сравнить ни с чем. В ней была радость открытия.
Эту радость можно испытать снова лишь в том случае, если подаришь ее другому.
Посмотришь в изумленные глаза человека, впервые увидевшего море над белыми террасами улиц, и начинаешь чувствовать то же, что и он.
Поэтому, отправляясь в Севастополь, я всегда стараюсь найти попутчика. Я ищу его среди мальчишек, которые мечтают увидеть синие бухты и корабли.
Взрослые люди сердито пожимают плечами: что за причуда — тащить в дальнюю дорогу шумных и непоседливых попутчиков! Они не знают, что игра стоит свеч. А мальчишки не тратят времени на пожимание плечами, не пускаются в длинные разговоры. Они сразу берут быка за рога:
— Где рюкзак, с которым я ездил в лагерь?!
ДАЛЕКИЕ ГОРНИСТЫПовесть
Это просто сон. Я расскажу его точно, как видел. Ни до этого раза, ни потом не снились мне такие подробные и яркие сны. Все помню так отчетливо. Помню, как трогал старые перила в лунном доме и рука ощущала теплое дерево: волнистые прожилки и крепкие затылочки сучков, отшлифованных многими ладонями. Помню, как пружинили доски деревянного тротуара, когда на них качался Братик. Помню, какой большой и выпуклой была тогда луна…
Я видел, что мне одиннадцать лет и я приехал на каникулы к дяде в Северо-Подольск. Не знаю, есть ли на свете такой город. Если и есть, то не тот и не такой. А дядя и правду есть, но живет он в Тюмени. Впрочем, это неважно, в рассказе он все равно не участвует.
Сон мой начинался так: будто я проснулся в дядином доме, в пустой деревянной комнате, звонкой, как внутренность гитары. И понял, что пришло хорошее утро.
Утро и в самом деле было славное. Весело ссорились воробьи, и чириканье их громко отдавалось в комнате. Часто вскрикивали автомобили. В большом городе такого не услышишь.
Я и раньше знал, что дядин дом стоит у крепостного холма, но не думал, что так близко. Окно смотрело прямо в заросший откос. Он был щедро усыпан цветами одуванчиков. Неба я не видел, но одуванчики горели так ярко, что было ясно: солнце светит вовсю.
Я машинально потянулся за одеждой. На спинке скрипучего стула оказались старенькие синие шорты и клетчатая рубашка. Я таких у себя не помнил, но было все равно. Оделся. Заметил, что рубашка чуть маловата и одна пуговица болтается на длинной нитке.
Потом я распахнул окно. Зеленый с желтой россыпью откос как бы качнулся мне навстречу. Я встал на подоконник и прыгнул в утро, полное травы и солнца.
Я стал подниматься по холму к развалинам белых башен. Солнце сразу взялось за меня. Даже сквозь рубашку я чувствовал его горячие ладони. Старенькие кеды скользили по траве, и я немного устал. Вытянул руки и лег лицом в желтые одуванчики. Они были мягкие и пушистые. Вы замечали, что у них даже запах какой-то пушистый? Запах летнего утра. Пахло еще травой и землей, но этот пушистый запах был сильнее.
Лежал я недолго. Солнце слишком припекало спину, я вскочил и одним броском добрался до остатков крепости.
Только снизу они казались белыми. Здесь камень был светло-серый, с рыжими подпалинами какого-то лишайника.
Стены почти все были разрушены. Уцелевшими выглядели только две остроконечные шатровые башни. Совсем такие, как рисуют в книжках с русскими сказками. А еще на холме был высокий собор с заколоченным крест-накрест входом, полуразрушенная часовенка и низкий каменный дом. Тоже пустой.
И тихо-тихо. Ни кузнечиков, ни воробьев.
Я оглянулся на город. Увидел коричневое железо крыш, темную зелень тополей, электричку, бегущую по желтой насыпи, два подъемных крана… Там все было так, как нужно. А здесь было не так. Я оказался как бы на острове.
У разрушенной стены валялась чугунная пушка с выпуклым двуглавым орлом на черной спине. Чугун был теплый и шероховатый, весь в оспинках. Я поглядел на уснувшую пушку, перелез через камни и вошел в густую траву. Хорошо помню это ласковое ощущение детства: идешь по высокой траве, раздвигаешь ее коленками, и метелки травы мягко щекочут кожу.
Мне хотелось найти старинную монету или обломок меча, но кругом были трава и камни. Тогда я пошел к башне. Низко, за травой, темнел полукруглый вход.