А бедная Маран? На протяжении всего ее рассказа я ни разу не слышал слова «любовь» и теперь спрашивал себя, знает ли она, что оно означает?
Когда я засыпал, ко мне в голову пришла еще одна мысль, хотя в то время я не мог осознать ее истинного значения: «Может быть, она не знает, что такое любовь. Но, клянусь богами, я сделаю все возможное, чтобы научить ее этому».
Мы лежали обнаженными под лучами летнего солнца. Наши лошади были привязаны под деревом в нескольких ярдах позади. Я медленно втирал бальзам от солнечных ожогов в заднюю часть бедер Маран. Она довольно замурлыкала и раздвинула ноги.
Опустив палец в маслянистую жидкость, я провел им между ее ягодиц и вставил в нее. Я не ощутил сопротивления, но ее тело внезапно вздрогнуло и оцепенело, словно ей причинили боль.
— Не делай этого, — жестким, холодным голосом сказала она.
Я перестал и пробормотал извинение.
— Ничего страшного. Просто... больше не делай этого. Мне очень не нравится.
Я снова извинился и начал массировать ее плечи. Она лежала, отвернув голову в сторону, а через некоторое время произнесла очень странную фразу.
— Наутро после свадьбы, — ровным, бесстрастным голосом сказала она, — я вышла в гостиную, посмотрела на себя в зеркало и увидела лицо незнакомого человека.
— Боюсь, я не понимаю.
— Я выглядела как маленькая девочка, — почти шепотом добавила она. — Маленькая девочка, которая потерялась и не понимает, почему это произошло и что она может сделать, чтобы найти себя.
Я ничего не сказал, но заподозрил, что случайно наткнулся на одну из темных тайн ее брака.
В Никее и в других городах Дары настали плохие времена — словно Чардин Шер оказался волшебником и наложил на наш край могущественное проклятье.
Совет Десяти стал почти незаметным. Те редкие указы, которые они выпускали, не имели отношения к насущным проблемам.
Цены на основные продукты, предположительно регулируемые, начали падать и подниматься словно валы, накатывающие на берег океана. Люди стали делать запасы на черный день — особенно горожане среднего класса, которые могли себе это позволить. В бедных кварталах города начались перебои с маслом, рисом и мукой.
На улицы выходило гораздо больше ораторов, и каждый предлагал свое лекарство от всех бед нашего времени. Им приходилось бороться за место на тротуарах с новой напастью: Никея подверглась нашествию странствующих чародеев всех родов и мастей. Иногда мне казалось, что мы вернулись в Сайану. Город кишел предсказателями судьбы, пальмологами, заклинателями и обычными шарлатанами, готовыми продать что угодно — от яда до любовного зелья.
По словам Тенедоса, это было признаком надвигающейся беды.
— Я не хочу оскорбить свою профессию и даже этих шарлатанов, но когда народ чувствует грядущие перемены, чувствует, что сама почва под его ногами превращается в зыбучий песок, он начинает искать людей, провозглашающих себя хранителями высшего знания. — Он криво улыбнулся. — Хотя, наверное, мне не стоит жаловаться. Теперь аудитории, где я выступаю с лекциями, всегда набиты до отказа. Мне только хотелось бы знать, есть ли в толпе внимательные слушатели, или они просто перелетают от одного провидца к другому, вроде пчел во время медосбора.
Я тоже заметил, что в храмах постоянно полно народу, причем не только в огромных святилищах, посвященных нашим главным богам, но и в мелких приходах, где почитались семейные божества. Ахархел, или «Тот, Кто Говорит С Владыками», пользовался особенной популярностью, хотя я видел процессии жрецов, поклонявшихся мрачному Элиоту или многоглавым звероподобным богам, о которых я раньше никогда не слышал. Было даже несколько групп, члены которых громко распевали имя Сайонджи.
Когда я доложил об этом Тенедосу, он удовлетворенно кивнул.
— Как я уже говорил, наступает ее время.
Преступность тоже увеличилась. Наряду с обычными кражами и ограблениями происходили чудовищные и бессмысленные злодеяния, совершаемые не только отчаявшимися бедняками, но и некоторыми из тех, кто считался достойнейшими гражданами города.
Я представлял себе Никею в виде прекрасного шелкового покрывала, за которое с разных концов одновременно тянули тысячи тысяч рук. Медленно, очень медленно покрывало начинало рваться на части.
Один из личных слуг Маран принес записку от нее. Она просила встретиться с ней завтра утром, в том самом ресторане, где мы с ней начали наш роман. Слово «важно» в конце записки было подчеркнуто дважды.
Я снова был вынужден умолять адъютанта предоставить мне увольнительную на этот день. Он нахмурился и пробурчал что-то про «молодых капитанов, которым нужно уделять больше внимания своим обязанностям», однако удовлетворил мою просьбу.
Меня одолевало беспокойство, подстегиваемое мыслью о том, что граф Лаведан узнал о нашем романе. Я даже предположил, что Маран забеременела — ведь наша связь продолжалась уже четыре месяца. После той первой безумной ночи я пытался применять меры предосторожности, но она отказалась от них.
Однако выяснилось, что неприятности были не у Маран, а у ее подруги.
Амиэль, рыдая, сидела на кушетке, а Маран старалась утешить ее. Постепенно успокоившись, она рассказала мне о том, что случилось.
Около пяти лет назад они с мужем взяли к себе на службу супружескую чету Тансенов. Те зарекомендовали себя наилучшим образом, и в конце концов лорд Кальведон предложил им переехать в один из коттеджей, расположенных на территории поместья. Тансены выполняли самые разнообразные поручения, от ухода за садом до покупки продуктов, и даже иногда составляли компанию своим хозяевам, изнывавшим от скуки. У них было двое детей. «Чудесные крошки, — сказала Амиэль. — Если бы я могла иметь детей, мне хотелось бы, чтобы они были такими же милыми!»
В то утро госпожа Тансен должна была присоединиться к Амиэль, собиравшейся нанести визит своей модистке. Она не явилась в особняк Кальведонов к назначенному сроку, поэтому Амиэль пошла посмотреть, в чем дело...
— Я подумала, что, возможно, у них заболел ребенок, и собиралась сказать ей, чтобы она не беспокоилась и оставалась дома — я уже взрослая девочка и могу самостоятельно купить ленты для шляпок.
Дверь коттеджа была приоткрыта. Амиэль распахнула ее и закричала от ужаса.
На полу лежало тело женщины и одного из ее детей. В другой комнате лежал ее муж. Все трое были мертвы — задушены желтым шелковым шнуром.
— Но это еще не самое худшее, — Амиэль снова начала всхлипывать. — Я зашла в маленькую комнату, где у них находилась детская. Малышка... она тоже была мертва. Убита, как и остальные! Какое чудовище могло совершить подобное злодеяние?
Я знал ответ. Товиети. Итак, желтые удавки стали в Никее чем-то более реальным, чем шепотки знахарей или золотой талисман на груди аристократки, купленный за большие деньги у одного из многочисленных шарлатанов.
Но какое это имеет отношение ко мне? Разве она не сообщила о случившемся в городскую стражу?
Сообщила... Но ей показалось, что им нет дела до этого. А может быть... может быть, они просто боятся.
— Очень может быть.
— Более того, — продолжала Амиэль, размышляя вслух. — Они вели себя так, словно выполняли какую-то надоевшую работу. Я знаю, Тансены не были так богаты, как я... но они были моими друзьями!
— Что ей делать? — спросила Маран. — Я позвала тебя, потому что однажды, еще в те дни, когда вы с Тенедосом давали показания перед Советом Десяти, мой муж упомянул о том, что в Спорных Землях вы встретились с сектой душителей. После этого слушания сразу были объявлены закрытыми.
Я сказал, что не вправе обсуждать этот вопрос, но в словах ее мужа есть доля истины. Я знал этих людей и понимал, как они опасны.
— Если они проникли в наше поместье так незаметно, что охрана не подняла тревогу... то ведь они могут вернуться, — прошептала Амиэль. — Кого они захотят убить на этот раз? Меня? Моего мужа? Что мне делать?
Про себя я подумал, что если Товиети решили убить человека, то он, пожалуй, не сможет чувствовать себя в безопасности и посреди армейского лагеря. Вслух я поинтересовался, есть ли у них апартаменты в городе. Есть? Прекрасно. Тогда они должны переехать туда сегодня же вечером. А что касается безопасности... Я внезапно вспомнил об одном человеке — нет, о четверых людях, которые едва ли могли оказаться приспешниками Тхака.
— Оставьте мне свой городской адрес, — сказал я. — Сегодня вечером один человек придет к вам. Щедро платите ему и его спутникам, которых он приведет с собой, и в точности выполняйте его распоряжения. Вы можете доверять ему, хотя с первого взгляда вам может показаться, что он не заслуживает доверия. Он держал мою жизнь в своих руках и не раз спасал меня от смерти. Его зовут Йонг.
Когда я закончил свой рассказ об убийстве слуг Амиэль и о том, как странно отреагировала на преступление городская стража, Тенедос ничего не ответил, но повернулся к молодому стражнику.
— Кутулу?
— Да, ничего удивительного в этом случае нет, — подтвердил тот. — За последние два месяца в городе было совершено четыреста шестнадцать подобных убийств, подпадающих под нашу юрисдикцию. Жертвами становятся и бедные, и богатые, без разбора. Иногда их грабят, иногда нет. Создается такое впечатление, что эта кампания убийств развязана не столько с целью наживы, сколько для того, чтобы создать панику и посеять ужас в сердцах людей.
— Однако открытых протестов нет, — заметил я.
— Мы делаем все возможное, чтобы не распространять слухи, — пояснил Кутулу.
— Почему? — спросил Тенедос.
— Таково специальное распоряжение Совета Десяти.
— Какого черта! — взорвался я. — Что это даст? Если закрыть глаза на зло, то оно не исчезнет. Чего они хотят — чтобы Тхак танцевал на их проклятых костях?
— Тхак? — с озадаченным видом повторил Кутулу.
Тенедос посмотрел на меня.
— Продолжай, Дамастес. Мы более не обязаны соблюдать запреты Совета Десяти. Наступают гораздо более опасные времена, чем им кажется... да, пожалуй, и нам тоже. Расскажи ему обо всем.