— Опустите руку, Свинаренко. Вы бы лучше следили за выполнением секретных предписаний.
Евстигнеич испуганно опустил руку, ожидая нагоняя. Слова ротмистра таили какой-то недобрый, загадочный смысл.
Поезд встречал Аркадий Валерьянович Чарвинский. Он то и дело щелкал каблуками, прикладывая руку к фуражке с алой тульей, приветствовал начальников. Развязный и фатоватый, как всегда он был меньше всех смущен их приездом и даже успел шепнуть дежурному по станции:
— Специальная комиссия… это знаете, голубчик, не зря… Что-то будет особенное…
Поскрипывая шевровыми сапогами и разнося по платформе запах духов, начальники направились к конторе дорожного мастера. На платформе остался один ротмистр. Он уже распекал Евстигнеича.
— Вы не жандармский унтер-офицер, а шляпа! — кричал ротмистр. — Военное время, а вы кур по станции гоняете. Вам за коровами да свиньями смотреть, а не за порядком! Распустились! Безобразие!
— Что-то будет, голубчик… Ох, знаете, это не зря… — опять шепнул Аркадий Валерьянович дежурному по станции.
Антипа Григорьевич, заранее предупрежденный о приезде комиссии, не торопясь, спокойно вышел навстречу гостям. С шаблоном он не расстался и на этот раз.
— Наш мастодонт, вероятно, и спит с шаблоном, — смеясь, заметил начальник участка пути Ясенский, высокий статный мужчина лет тридцати пяти, с холеным надменным лицом и длинным горбатым носом.
— Живой анахронизм, но, знаете, гораздо интереснее других молодых, — улыбнулся его помощник, инженер Синебрюхов, низкорослый, круглоголовый, с мягким спокойным выражением на юношески пухлом лице. — Знаете ли, посмотрю я на этого Антипу и невольно переношусь во времена строительства первых российских железных дорог. Тогда вот такие же мужики заправляли артелями… Помните некрасовское: «Все заносили десятники в книжку — брал ли на баню, лежал ли больной…» Сами из мужиков, самоучкой грамоте учились, чтоб потом со своего же брата-мужика шкуру драть…
— Вы все со своими литературными аналогиями, Борис Сергеевич, сказал Ясенский. — Сегодня мы старика должны огорчить. Наш уважаемый ротмистр обнаружил крамолу даже на его околотке.
— Откуда вы все знаете, Владислав Казимирович? Вы в курсе жандармских дел? — сощурился Синебрюхов.
— Ротмистр Дубинский почему-то находит нужным доверять мне свои тайны, — усмехнулся Ясенский.
Антипа Григорьевич подошел к комиссии и, переложив шаблон в левую руку, правой неловко, по-стариковски взял под козырек.
Ясенский позволил Антипе Григорьевичу прикоснуться к своей холеной руке и тут же, нисколько не стесняясь присутствием мастера, тщательно вытер ее надушенным батистовым платком. Не глядя на старика, спросил:
— Вы собрали всех причастных к происшествию?
— Так точно, господин Ясенский. Кроме путевого сторожа Дементьева, каковой в больнице, все собраны, — почтительно, но с достоинством ответил Антипа Григорьевич.
— Господа, все готово, — обратился Ясенский к членам комиссии. Я думаю, мы сначала ознакомимся с показаниями нужных нам лиц, а затем поедем на место происшествия. Дорожный мастер, пришлите в служебный вагон артельного старосту Шрамкова и старшего рабочего Черевкова.
— Слушаюсь, — сказал Антипа Григорьевич, быстро обегая зорким, настороженным взглядом членов комиссии.
Начальство двинулось к поезду, Антипа Григорьевич рысцой побежал в контору.
Прохор Егорович Шрамков сидел в конторе в ожидании расследования, волнуясь, как школьник перед экзаменом. Толстое, цвета дубленой кожи лицо его было растерянным и жалким. Никто не узнал бы теперь в Прохоре важного и степенного артельного старосту.
— Сидишь, куманек? — насмешливо спросил Антипа Григорьевич, входя в контору и звякая шаблоном.
Полуянов издевался — никогда он не крестил детей артельного старосты.
— Сижу, Антипа Григорьевич. Душа вся изомлела, — вздохнул Прохор Егорович. — И чего это принесло их таким табуном?
— А как ты думаешь? Зачем приехала специальная комиссия? Значит, не все расследовано, — сказал мастер, забирая в сухонькую горсть тощую бородку. — А все оттого, Прохор, что виноват ты, да еще как виноват… Ну вот, пойду я сейчас и доложу, что никаких сигналов ты не выставлял. Как ты думаешь, что тогда тебе будет?
— Не погубите, Антипа Григорьевич…
— Ага, сукин сын! А мне каково? Ведь ты мой околоток запакостил, так?
— Наложил пятно, Антипа Григорьевич, но ведь не от умысла, а по упущению…
— То-то, Прохор… Иди-ка ты в вагон да держись крепко. Ты рабочих подговорил?
— Подговорил.
— Ну, валяй с богом.
Прохор Егорович ушел. Табельщик Яша, здоровенный краснощекий парень с заплывшими глазами, славившийся по участку своим изумительно живописным почерком, нагнувшись над конторским столом, писал.
— Яшка, — позвал его Антипа Григорьевич.
— Я вас слушаю, — оторвался от бумаг табельщик.
— Ты слышал, что я Прохору говорил?
— Слыхал, Антипа Григорьевич…
Яша лукаво смотрел на мастера.
— Никому об этом, так?
— Так… — усмехнулся Яша. — И что вы, Антипа Григорьевич, разве я не понимаю?
— А как ты думаешь, Яша, стоило ли главному жандарму из-за какого-то случайного происшествия приезжать?
Яша зевнул, отложил ручку, потянулся, запрокинув руки за толстый, как у мясника, затылок.
— А черти его батька знают, может, и не стоило…
— Не царь ли должен проехать, Яша? — таинственно прошептал Антипа Григорьевич. — Понимаешь, тот раз, перед тем как царю проехать, ротмистр Дубинский тоже приезжал.
— А кто его знает, может, и царь… — лениво согласился Яша.
В служебном вагоне тем временем уже заседала комиссия, учиняя допрос Шрамкову. За столиком, заставленным бутылками с сельтерской водой и вазами с яблоками и виноградом, сидели Ясенский, Синебрюхов, начальник участка службы тяги, начальник отделения службы движения и их помощники. Начальники лениво задавали вопросы, ели яблоки, попивали прохладительное. Шрамков стоял у стола, обливаясь потом. От запыленных сапог его из грубой кожи удушающе несло дегтем. Ясенский то и дело прикладывал к носу платок, нетерпеливо морщился. Лучи еще жаркого сентябрьского солнца сквозили через щели спущенных на окнах вагона бархатных штор.
Ротмистр Дубинский ходил по вагону, изредка обращаясь к артельному с отрывистыми вопросами. Все пока шло так, как хотелось Шрамкову. Он предусмотрел все до мелочей. Сигнал ограждения был выставлен, правила выполнены с точностью, машинист не заметил красного диска и свалил его. На это указывал найденный на сто четвертой версте между рельсов диск.
— Значит, по-вашему, виновен машинист? — спросил начальник участка тяги, лысый, обрюзгший человек с желтым нездоровым лицом и скомканными усами, закрывавшими толстогубый рот.
— Так точно, — ответил Прохор Егорович, переступая с ноги на ногу. — Машинист виновный.
Начальник тяги пожевал губами.
— А машинист Воронов заявляет, что никакого сигнала не было. Это самый лучший машинист на дороге, и днем, при ясной и солнечной погоде он не мог не заметить сигнала. Что вы на это скажете, артельный староста? При первом расследовании было обнаружено, что диск лежал к паровозу зеленой стороной. Как же это понимать? Мое мнение, господа: или диск был поставлен вопреки правилам сигнализации, или его повалило ветром, или он был поставлен после прохода поезда…
При этих словах Шрамков побагровел, в серых хитроватых глазах его мелькнуло замешательство. Но выручил Синебрюхов. Мягко улыбаясь, он сказал:
— Вы говорите, Шрамков, что ветер в тот день был слабый, не так ли?
— Так точно, ветерок был небольшой, — ответил Прохор Егорович. — Сигнал повалить ветром в акурат не могло.
— Господа, об этом есть запись в акте первого расследования, зачем же усложнять дело? — морщась, сказал Ясенский. — Дело, по-моему, достаточно ясно.
Начальник участка тяги, сердито отдуваясь, вспыхнул:
— А для меня, господа, неясно. Мы должны вновь опросить машиниста и осмотреть место случая. Я требую, Владислав Казимирович, — обернулся к Ясенскому начальник тяги.
— Не будем спорить, господа, — с досадой сказал Ясенский. — Шрамков, вы пока свободны, выйдите из вагона и ждите, когда вас позовут.
Шрамков удалился, ступая осторожно, на цыпочках. Когда дверь вагона за ним затворилась, жандармский ротмистр, до этого почти не принимавший участия в допросе, сказал:
— Господа, насчет этого хитрого хохла у меня есть свои соображения. Случай с наездом на вагончик не так-то прост, как вы думаете. Я с вами согласен, Мефодий Федорович, — кивнул ротмистр начальнику участка тяги, — сигнал выставлен не был, его поставили после, чтобы замести следы заранее обдуманного акта. Не делайте удивленных глаз, господа. Случай с воинским поездом связан с некоторыми делами Подгорской подпольной организации.
— Вы слышите, Владислав Казимирович? — подмигнул начальник участка тяги. — А вы так легкомысленно относитесь к расследованию.
— А по-моему, господин ротмистр, вы просто излишне мнительны и накручиваете бог знает что на это обыкновенное железнодорожное происшествие, каких на железной дороге каждый день сотни бывают, — вмешался Ясенский, грызя яблоко. — Ну какая связь между революционной организацией и Овражным, этим захолустным кабачком, как его называют сами железнодорожники? Что вы, господа? Зовите рабочих, и на этом покончим…
Ясенский встал, скрипя сапогами, прошелся по вагону, отдернул штору.
— Этот Шрамков может и врать: по глазам видно, — добавил он, прикладывая к носу платок. — Но что вы скажете, господа, об акте первой комиссии? И не все ли равно, кто виноват: машинист, физиономия которого мне тоже не внушает доверия, или этот сиволап, от которого за версту воняет навозом и дегтем?
— Я не согласен с вами, Владислав Казимирович, — перебил Ясенского начальник участка тяги. — Мне не безразлично, кого обвинить — артельного старосту или машиниста. Справедливость, господа, прежде всего. Дисциплина на участке падает с каждым днем, количество происшествий увеличивается. И я удивлен, любезный Владислав Казимирович… Вашей беспечности я, извините, просто не понимаю… Военное время, предполагающийся проезд государя, последние события в Петрограде — неужели вы не думаете об этом?