— Еще одно обстоятельство, относящееся к случаю, — вмешался ротмистр, прохаживаясь по вагону. — В ночь, следующую за происшествием, на станции Кремнево был арестован учитель железнодорожного училища, некий Ковригин, и при нем обнаружена соответствующая литература. В подробности не вдаюсь, господа. Важен факт. Второе — жандарм Свинаренко мне сообщил, что в ту же самую ночь на будку сто пятой версты приезжала неизвестная личность и ранним утренним поездом выехала обратно в Подгорск. И если, господа, к этому прибавить еще, что сын путевого сторожа Дементьева, Владимир, как выяснилось потом, был связан с арестованным Ковригиным, то, я думаю, инцидент с вагончиком не будет казаться вам таким обычным, а станция Овражное — невинным захолустьем.
Синебрюхов, насмешливо щурясь, постукивал карандашом по столу.
Ясенский вспылил:
— Так что же вы хотите, господин ротмистр? Превратить нас в филеров? Извините! Комиссия действует в пределах существующих на железной дороге административных норм. И не делайте нас тайными агентами жандармского управления.
— Я и не настаиваю, Владислав Казимирович, на вашем содействии. Я только прошу членов комиссии держаться в пределах наших общих интересов, — вежливо и многозначительно подчеркнул Дубинский и, стуча шашкой, вышел из вагона.
Ясенский с облегчением вздохнул, выпил сельтерской воды.
— Ну, знаете, господа, с нашим уважаемым ротмистром мы заберемся в непролазные дебри. Еще не хватало, чтобы жандармский унтер-офицер Свинаренко влиял на ход расследования обычного железнодорожного происшествия. Я впервые участвую в таком расследовании. В этом, извините, есть что-то от полицейского участка.
— Ох, уж эти мне либералы… — покачал головой начальник тяги. Как вы не опытны еще в этих делах, Владислав Казимирович. И как заметно, что вы не руководили участком в девятьсот пятом году.
— В девятьсот пятом я был еще в путейском институте, — небрежно бросил Ясенский.
— И не знаете, что ваша уважаемая служба пути — главный источник крамолы на случай забастовки?..
— Так же, как и ваша, Мефодий Федорович. Когда будет забастовка, я не стану возражать против вмешательства жандармских чинов, а сейчас — увольте. Зовите-ка рабочих, и будем поскорее кончать. У нас на участке каждый день по десятку случаев нарушений правил технической эксплуатации, и делать из каждого случая политический заговор смешно и бессмысленно…
— Гуманничаете, Владислав Казимирович, — проговорил начальник тяги. — Очень смело, но, извините, недальновидно.
Ясенский только пожал плечами.
Допрос рабочих не прибавил ничего нового. Прохор Егорович Шрамков достаточно позаботился о том, чтобы их ответы не расходились с его показаниями. Начальник участка тяги, болезненный, раздражительный человек, нервничал; под конец, когда рабочие ушли, вскочил из-за стола, чуть прихрамывая затекшей ногой, зашагал по вагону.
— Врут, мерзавцы, все как один врут, — негодующе заговорил он, размахивая руками. — Три человека паровозной бригады и главный кондуктор показывают, что сигнала ограждения не было и в помине, а эти утверждают обратное. И главное, ответы их удивительно совпадают. Отвечают, как хорошо разученный урок.
Ясенский устало откинулся на стул (его давно перестали интересовать результаты затянувшегося расследования), засмеялся.
— А откуда вы знаете, Мефодий Федорович, что паровозная и кондукторская бригады не врут так же, как и эти молодцы? Вы же понимаете, им совсем не важно, что мы думаем. Мы от них отгорожены китайской стеной. И то, чего требуем мы, всегда им кажется враждебным. Они видят в нас только хозяев и всегда заинтересованы в том, чтобы выгородить своих. Попробуйте втолковать этому Прохору, что их и наши интересы в управлении железной дороги совпадают. Никогда не втолкуете. Вы видите, как обставил дело Антипа Полуянов, — комар носа не подточит. Допустим, что никакого ограждения артельный не выставлял, но попробуйте доказать обратное. Этот Антипа и начальнику дороги будет твердить свое. Поэтому, господа, проформа у нас соблюдена, данные есть, и остается сделать только выводы. А выводы, как видите, Мефодий Федорович, не на стороне службы тяги. Перевес снимающих вину фактов на стороне службы пути. И не будете же вы их оспаривать. Иначе вы уподобитесь одной из подследственных сторон. А мы-то уж с вами сваливать вину друг на друга не будем, не так ли?..
— Возражать, конечно, трудно… — сердито пробормотал Мефодий Федорович.
— И незачем… — отмахнулся Ясенский. — Стоит ли портить отношения?..
— Я все же попрошу вас, господа, проехать на место происшествия, — все еще не сдавался Мефодий Федорович.
— Я тоже настаиваю на этом, — сказал вошедший Дубинский.
Ясенский нажал кнопку звонка. Вошел проводник вагона.
— Позовите дорожного мастера и начальника станции, — распорядился Ясенский.
Синебрюхов встал из-за стола, подошел к Ясенскому, сказал смущенно:
— Владислав Казимирович, хорошо вы сказали по поводу китайской стены. Вы понимаете, когда человек чувствует себя хозяином дела, он поступает иначе. А сейчас они ваши служащие и рабочие, и только.
Ясенский снисходительно улыбнулся.
— Почему же только мои, а не наши? И что вы предлагаете, Борис Сергеевич? Поменяться с ними ролями? Организовать совместно с ними акционерное общество железных дорог? — спросил он насмешливо.
— Я выводов не делаю… Я такой же служащий, как и все, — Синебрюхов покраснел, в его карих глазах мелькнуло что-то колючее. — Сознаюсь, Владислав Казимирович, об акциях я не подумал. Вы же знаете, мой отец был таким же Прохором, какого вы сейчас допрашивали…
Стуча шаблоном, в вагон ввалился Антипа Григорьевич, за ним Чарвинский.
Через две минуты служебный поезд мчался к сто четвертой версте.
У будки номер сто пятый машинисту было приказано остановиться. Члены комиссии вышли из вагона.
У закрытого шлагбаума, держа в вытянутой руке свернутый зеленый флаг, стояла Варвара Васильевна. Остановка необычного, сверкающего лаком поезда напугала ее. Завидя приближающихся к ней начальствующих лиц, она совсем растерялась, так и замерла в напряженной позе с поднятым флагом.
— Опусти флаг, тетушка, — сказал Ясенский, скользнув взглядом по убогой одежде сторожихи, по ее босым землисто-темным ногам.
Тут только опомнилась Варвара Васильевна, опустила флаг, стоявший позади Ясенского Антипа Григорьевич сердито подмигивал ей, очевидно, укоряя за не вовремя проявленную расторопность.
«Я же тебя инструктировал, негодная баба!» — казалось, говорил гневный взгляд Антипы Григорьевича.
— Как твоя фамилия, тетушка? — ласково спросил Ясенский.
— Дементьева, — чуть слышно ответила Варвара Васильевна.
— Давно служишь на дороге, Дементьева?
— Двадцатый год переездной сторожихой, — поспешил ответить за Варвару Васильевну Антипа Григорьевич. — Примерная сторожиха, господин начальник. Это ее муж помог рабочим снять вагончик.
— Ах, вот как…
Ясенский обернулся к ротмистру, спросил насмешливо:
— Кажется, это и есть тот самый объект ваших подозрений Николай Петрович?
Дубинский промолчал.
Варвара Васильевна настороженно смотрела на щеголеватого жандармского офицера, на его оранжевые аксельбанты, на отливающие серебром погоны.
— Проведи-ка меня, голубушка, в будку, — попросил Дубинский Варвару Васильевну.
Женщина не двигалась с места.
— Иди, иди, — подбодрил сторожиху Ясенский. — Его благородие хочет с тобой поговорить.
Варвара Васильевна пошла; за ней, придерживая ножны шашки, зашагал Дубинский. Войдя в будку, он быстро и зорко, точно ощупывая каждую мелочь, осмотрелся, прошел в спаленку, где на столике лежала горка Володиных книг. Быстро перелистывая их, он спросил по-прежнему тихо и вежливо:
— Это ваш сынок чтением занимается?
Варвара Васильевна ответила еле слышно:
— Сынок… Володя мой… читает…
«Вот она, гимназия», — со страхом подумала она. Ленка и Настя, забившись в угол, испуганно выглядывали оттуда. Марийка стояла тут же, удивленно расширив свои диковатые, черные, как у цыганки, глаза.
— А вы, барышня, выйдите вон, — строго приказал Дубинский.
Марийка выбежала, взметнув подолом.
— Не скажете ли вы мне, — снова обратился ротмистр к Варваре Васильевне, — где ваш сын берет эти книги?
— А я и не знаю… В городе, у одного учителя брал…
— Фамилию учителя не помните?
— А я не знаю, батюшка… Да что вы, бог с вами… К чему вы это? — заволновалась Варвара Васильевна. — Вы скажите, провинился в чем Володя мой?
Ленка и Настя захныкали.
— Успокойтесь, — морщась, сказал ротмистр. — Я еще не сказал, что ваш сын провинился. Фамилия учителя Ковригин, не так ли?
— Может быть, и Ковригин, — сквозь слезы ответила сторожиха. — Что ж это такое? Муж мой руки лишился, поезд спасал, а вы нас подозреваете.
— Разве я сказал, что я вас в чем-то подозреваю? — прищурил впалые, мертвенно-холодные глаза Дубинский. — Успокойте детей и потрудитесь отвечать только то, о чем вас спрашивают. О Ковригине сын ваш никогда не упоминал?
— Не помню, ваша благородия.
— Сколько лет вашему сыну?
— Пятнадцать…
— Где он сейчас?
— У мастера на седьмом околотке работает…
— Так, так… Вы ничего не слыхали о Ковригине? Так теперь будете знать. Ваш сын брал книги у Ковригина, который арестован и посажен в тюрьму как политический преступник.
Варвара Васильевна мертвенно побледнела, издала глухой стон. Дубинский, напряженно следивший за выражением ее лица, похлопал по ладони томиком рассказов Горького.
— На этой книге имеется именной штамп владельца книги. Вам это понятно? А теперь вы мне скажите, кто приезжал к вам в ночь на двадцать восьмое августа?
Варвара Васильевна с ужасом смотрела на ротмистра.
— Деверь мой приезжал… Мужнин брат… Путевой сторож… Иван Гаврилович…
— Так… Прекрасно… Вы не волнуйтесь, Дементьева, — смягчился Дубинский. — Книги я у вас возьму, и передайте вашему сыну, чтобы он в будущем брал книги только в вагоне-библиотеке. Вагон-библиотека курсирует по линии дважды в месяц.