Щетинясь штыками, по улице шла рота солдат. Медные их лица, гимнастерки, шинельные скатки и сапоги тоже были в пыли…
Но вот и знакомая улица, зеленая решетка забора. Володя несмело открыл калитку. Маленький дворик был безлюден. В вишневом поредевшем садике все так же стояли разноцветные ульи, но пчелы не летали и не гудели. В их жизни тоже осень… От палисадника с ульями, от флигелька с прикрытыми ставнями веяло заброшенностью и одиночеством.
Володя нерешительно постоял у калитки, осматриваясь. На соседнем дворе нестройные пьяные голоса тянули разухабистую песню, хрипло взвизгивала гармоника. Из-за дальних крыш торчали закоптелые трубы завода, коричневый дым медленно выползал из них, застилая небо.
Володя взошел на крыльцо, постучал в дверь. Дверь заскрипела и чуть приоткрылась. В темной щели появилось бледное длинное лицо седоволосой женщины. Сквозь пенсне со шнурком на Володю пристально и настороженно смотрели большие серые глаза.
— Что тебе, мальчик? — строго спросила женщина.
— Мне тетку Афанасьевну…
— Зайди…
Володя вошел во флигель. Волнение охватило его. Он не узнал когда-то уютных, опрятных и светлых комнат. В углу в беспорядке были свалены книги, переплетные инструменты, на полу разбросаны изорванные тетради, книжные шкафы зияли пустыми полками. На стене сиротливо висела запыленная скрипка. Два огромных узла и чемодан возвышались на голой кровати учителя. Впечатление неуютности и беспорядка усиливалось тем, что ставни были полуприкрыты и в комнатах плавал унылый нежилой полумрак.
— Покажи письмо, — тихо сказала женщина, продолжая внимательно разглядывать Володю сквозь стекла пенсне. Лицо ее под шапкой белопенных волос было сурово-спокойным, губы плотно сжаты. Володя торопливо порылся в подкладке картуза, подал потертый конверт.
Женщина подошла к окну, долго изучала письмо, потом вернулась к Володе, чуть улыбнулась:
— Я сестра Михаила Степановича… Ольга Степановна. Будем знакомы, молодой человек.
Она протянула сухую руку с длинными пальцами. Володя почтительно прикоснулся к руке, не решаясь о чем-либо спрашивать женщину. Прямая и высокая, она внушала ему чувство уважения и даже боязни. «Тоже учительница, должно быть. Сердитая какая», — подумал он.
— Ты посиди здесь, а я сейчас, — сказала Ольга Степановна и вышла.
Володя присел на стул. Женщина вернулась, держа в руках красную, отливающую лаком шкатулку.
— Ты знаешь, что это? — спросила она.
Володя, с изумлением глядя на шкатулку, отрицательно покачал головой. Он уже кое-что слыхал о революционерах, знал об убийстве царя Александра II и про себя решил:
«Бомбы, должно быть, либо пистолеты…»
Волнение его было так сильно, что даже пот выступил на носу. Он со страхом и ожиданием смотрел на женщину.
— Возьми-ка… Это тебе от Михаила Степановича, — улыбаясь, сказала Ольга Степановна.
Володя несмело взял шкатулку — довольно объемистую, тяжелую — и окончательно решил, что в ней лежат бомбы.
— Вот ключик… Открой и посмотри…
Он взял ключик и долго не мог попасть в отверстие замка. Руки тряслись. Наконец повернул ключ. От неожиданности чуть не вскрикнул. В шкатулке лежали аккуратно сложенные приборы для металлопластики и для выжигания по дереву, несколько листов мягкой тонкой меди и брошюра — руководство. На внутренней стороне крышки были выжжены замысловатый узор и надпись:
«Лучшему ученику Подгорского железнодорожного училища — Владимиру Дементьеву от старого учителя».
Слезы выступили на глазах Володи. Он был горд и счастлив. Восхищаясь коробочками и шкатулками, украшавшими полки учителя, Володя давно мечтал об этих чудесных приборах. Теперь они стали его собственностью. Что скажет Алеша Антифеев, жалкий трус, улитка несчастная! Подохнет от зависти.
— Нравится тебе подарок? — поблескивая стеклами пенсне, спросила Ольга Степановна.
— Нравится… — замирающим от радости голосом ответил Володя.
— Мне Михаил Степанович говорил о тебе. Ты хотел поступить в гимназию?
— Да… Готовился, но не приняли…
— Я преподаю в гимназии. В Екатеринославе. Хочешь поехать со мной? Устрою тебя учиться.
— У меня отец калека. Я должен зарабатывать на семью, — не сразу ответил Володя и, склонив вихрастую голову, покраснел.
— Очень жаль… — вздохнула Ольга Степановна и поправила пенсне. — Твой отец путевой сторож? Почему он калека?
— Отдавило вагончиком руку. Спасал воинский поезд.
Душа Володи раскрылась, и он рассказал обо всем: о том, как приезжал на будку ротмистр, о допросе жандарма. При каждом слове лицо женщины становилось все более суровым. Выслушав Володю, она сказала:
— Как рано пришлось тебе узнать об этом, мальчик! Не много ли для тебя? Было бы лучше, если бы политика пришла к тебе позже.
— Я хочу знать, за что арестован Михаил Степанович, — сказал Володя, пытливо глядя на Ольгу Степановну.
— Об этом мы поговорим в другой раз, а сейчас надо упаковать подарок. И уходи. Я спешу.
Ольга Степановна завернула шкатулку в газету, обвязала шпагатом.
— До свиданья, Воля. Так, кажется, называл тебя Михаил Степанович?
— До свиданья, Ольга Степановна. Я никогда не забуду вас и… Михаила Степановича, — взволнованно проговорил Володя.
— Я уезжаю через три часа… Здесь будут жить другие люди. Больше не ходи сюда, — сказала Ольга Степановна, передавая Володе сверток.
Прижимая к груди драгоценный подарок, он вышел на улицу.
Неподалеку от ковригинского двора, на каменной придорожной тумбе сидел черноусый человек в лаковых сапогах, в желтой сатиновой косоворотке и черном пиджаке. Кепка его была небрежно сдвинута на правый висок, черная прядь волос лихо торчала из-под козырька. Человек держал в зубах длинную папиросу «Комета», и, помахивая железной тросточкой, весело насвистывал.
Увидев вышедшего со двора Володю, он, все так же непринужденно помахивая тросточкой, с видом прогуливающегося человека пошел вслед за ним…
На вокзале Володя подошел к кассе купить билет — поезд на Овражное уходил через полчаса, — как вдруг кто-то осторожно взял его за локоть. Володя обернулся, крепче прижал к себе сверток. Черные глаза человека в лаковых сапогах зорко и насмешливо ощупывали его.
— Ну-ка, пойдем, малец, за мной, — держа правую руку в кармане пиджака, сказал черноусый.
— Куда идти? Зачем?
— Я тебя пивом угощу, чудак… Пойдем… — Черноусый стиснул руку Володи повыше локтя с такой силой, что у того в глазах помутилось от боли.
— Никуда я не пойду… Пустите меня! — вскрикнул Володя.
Стоявший у кассы красноносый мужик с пышной бородой теснее зажал стоявшую между ног корзинку.
— Поймался, сморчок… Вот там тебе покажут, как воровать.
— Я ничего не воровал… Пустите меня!..
— Эй вы, оставьте мальчишку, что вам от него нужно? — вмешался сидевший неподалеку на чемодане офицер.
Но человек в лаковых сапогах точно клещами сжимал руку Володи, тянул его от кассы. К месту происшествия, расталкивая публику, спешил жандарм.
— В отделение, немедленно! — приказал черноусый; отвернув лацкан пиджака, показал жандарму какой-то значок и, наклоняясь к Володе, тихо пригрозил:
— Я тебе покажу, как сопротивляться, молокосос… Попробуй еще пикнуть!
Все происходившее казалось Володе кошмаром. Сначала он ничего не понимал, потом мелькнула мысль, что это начало чего-то большого, небывало страшного в его жизни, и надо держаться мужественнее и крепче. Он вспомнил о Ковригине и, когда жандарм подтолкнул в спину, пошел, не сопротивляясь. Шкатулки уже не было в его руке; ее осторожно, отстраняя от себя, нес черноусый.
Володю привели в кабинет Дубинского. Глаза ротмистра удивленно остановились на нем.
— В чем дело? — поморщил он тонкие губы.
Филер бережно опустил на стол сверток:
— Смею доложить… Прослежен при выходе из квартиры Ковригина. Задержан на вокзале вот с этим…
Филер показал на шкатулку.
— Что в свертке? — спросил Дубинский, смерив Володю спокойным взглядом.
Володя молчал.
— Что в свертке, мальчик? — все так же спокойно повторил вопрос ротмистр.
— Это мне подарок от учителя… Аппарат для выжигания и металлопластики, — оправившись от испуга, теребя подол рубашки, ответил Володя.
— Что, что? Какой аппарат? — сощурился Дубинский.
— Смею доложить, при задержании оказал сопротивление, — вставил филер.
— Куда же ты хотел везти свой аппарат? — кривя тонкие губы, спросил Дубинский.
— Домой… в Овражное…
— Куда, куда?
— В Овражное…
Лицо ротмистра стало напряженно-серьезным.
— Как твоя фамилия, мальчик? — спросил он.
— Дементьев…
— Владимир? Так, так, заочный знакомый… — дергая аксельбанты, пожевал губами ротмистр и кивнул филеру: — Вы можете быть свободны…
Филер вышел.
— Заломайко, развяжите сверток, — приказал жандарму Дубинский.
Заломайко, укоризненно поглядывая на Володю, которого он сразу же узнал, не без боязни извлек из газеты шкатулку…
— Она на замке, ваше благородие, — сказал жандарм.
— Ключ есть?
— Есть… — Володя сунул руку, в карман, в другой — и похолодел: ключика не было. Он вывернул карманы; из них на пол мотыльками разлетелись марки — царская разменная мелочь, заменявшая серебро. Ключа не было. По-видимому, в жару схватки с филером, Володя обронил его на вокзале, а может быть, еще раньше — на улице.
— Что? Потерял, небось? — насмешливо спросил ротмистр. — Заломайко, обыщите…
Жандарм, смущенно, сопя, порылся в карманах Володи пощупал фуражку.
— Ничего нет, ваше благородие, — доложил он.
— Ты бы сказал, Дементьев, сразу, что в этой шкатулке? — спросил Дубинский.
— Я сказал вам…
— Значит, впрок пошла школа Ковригина? От книжечек перешли к более серьезным поручениям?.. Жаль, жаль, молодой человек… Ну, что ж… — Дубинский устало вытянулся в кресле. — Сдайте его под стражу, Заломайко, а шкатулку взломать.