— Неужто не пускают, подлецы?.. В чем дело?
— Аспидские души, — прохрипел из-под шали Никифор. — Приморозят нас в этом кабачке.
— Посмотрим, — мрачно ответил Софрик. — Митя, Володька, на всякий случай — на тендер! Ежели жандармы — бейте по головам углем!
Володя с Митей полезли на тендер. Володю тряс озноб, зубы выстукивали мелкую дробь. Он сознавал одно — сейчас должно случиться что-то опасное, от чего надо оградить паровоз. Нужно делать все так, как делают Софрик, Митя и Никифор… Митя отобрал с десяток увесистых кусков антрацита, присел у края тендера. То же самое сделал и Володя. Детский, необоримый страх бросал его то в жар, то в холод.
Долгий сердитый свисток. Паровоз замедлил ход. Красный огонь надвигался из глубокой синеватой тьмы. Вот он скоро повиснет над самой головой, но осторожный Софрик все еще не дает полной остановки…
Вдруг паровоз вздохнул и замер. Густой рев свистка ринулся в предрассветный сумрак.
— Держат, анафемы! — крикнул из будки Софрик и матерно выругался.
— Свисти, свисти! — отозвался с тендера Митя.
Но семафор продолжал загадочно светить спокойным вишневым огоньком. Володя не сводил с него напряженного взгляда. Софрик не переставал ругаться. И вдруг со стороны глухого полустанка донесся перестук колес.
— Едут на дрезине, — сообщил Софрик. — Нас встречают.
Дрезина подкатила. С нее спрыгнули три человека, плохо видимые в редеющей темноте. Двое бросились к лесенке паровоза, третий — к тендеру. Софрик, недолго думая, открыл регулятор. Паровоз рванулся вперед.
— Стой! — послышался свирепый окрик.
— А этого не хочешь? — насмешливо спросил Софрик и ударил тупоносым сапогом в толстое лицо жандарма, успевшего просунуть голову в будку. Жандарм издал короткий икающий звук, сорвался с лесенки, покатился под насыпь. Разъяренные крики неслись вслед паровозу.
— Ах, крючки проклятые, что удумали! — негодовал Софрик, двигая рычагом регулятора до отказа.
Третий жандарм все еще висел на задней ступеньке тендера. Митя заметил его первый и, когда голова жандарма высунулась из-за тендера, швырнул полупудовый кусок угля, но не попал.
В ту же секунду ударил выстрел, и Володе засыпало глаза мелкой угольной пылью. Жандарм промахнулся. Володя, не целясь, наугад, стал бросать уголь. Он швырял кусок за куском, пока руку его не придержал Митя.
— Хватит, чудак, ты весь уголь разбросаешь.
Володя опомнился. На голову его сыпались розовые искры. Паровоз мчался так быстро, что телеграфные столбы мелькали с головокружительной частотой. Ветер в ушах весело насвистывал. Враждебный полустанок остался позади.
— Ну, зачем так горячиться? — с недоумением сказал Митя. — Жандарм и без тебя давно ноги поломал.
— Что, хлопчик, напугался? — улыбаясь, спросил Софрик. И тут же отпустил по адресу жандармов хлесткое ругательство.
Володя жадно пил из чайника пахнущую ржавчиной воду. Светало, когда он, простясь с Софриком, Митей и Никифором, сошел с паровоза у семафора станции Овражное. Он решил сначала проведать отца и мать, а затем уже добираться до Чайкино.
Солнце еще не всходило. В степи было неприютно, сыро и холодно. С обеих сторон железнодорожного полотна лежали сизые, как снежные сугробы, пласты тумана. Вдали маячил, ритмично покачиваясь, сиротливый огонек. Возможно, это шел, осматривая путь, Макар Бочаров.
Обычная спокойная тишина обнимала степь. Ничто не напоминало здесь Володе о Подгорских событиях, а мелькающий вдали мирный свет фонаря лишь подчеркивал нерушимое течение жизни линейных железнодорожников.
Но это было только первое обманчивое впечатление. В будке сто пятой версты уже не спали. Фома Гаврилович и Варвара Васильевна, напуганные слухами, встретили Володю радостными восклицаниями…
В кабинете начальника Подгорского отделения службы движения с начала забастовки, не умолкая, стучал аппарат Морзе. Было далеко за полночь, а бледный, измученный телеграфист работал не сменяясь.
Связь с кабинетом начальника дороги и жандармским управлением поддерживалась непрерывно. У аппарата дежурили начальники дистанций всех служб; каждые четверть часа они получали из управления дороги противоречивые распоряжения и надоедливые запросы.
Это действовало на всех раздражающе. Мефодий Федорович, позеленевший от бессонных часов, нервничал, негодующе говорил:
— Что они там, с ума сошли? Кого я посажу на паровозы? Так и спросите: кого я посажу на паровозы?
Телеграфист с равнодушным и покорным видом передавал в управление вопрос начальника участка тяги.
Чистенький, аккуратный, с круглым животом, напоминавший чем-то сдобный колобок, начальник отделения (и фамилия у него была уютная и приятная — Малько), заложив за спину пухловатые руки, насмешливо спрашивал Шатунова:
— Сколько же у вас паровозов под парами, душа моя? Только четыре? Да из них один утащили из-под носа забастовщики. Ха-ха… А мне нужно сорок четыре… Дорогой мой, Мефодий Федорович, сорок четыре!
Спокойнее всех вел себя Ясенский. Расстегнув тужурку, небрежно развалясь на кожаном диване и откинув белую длинную кисть руки, он слегка в нос тянул:
— Почему они каждые десять минут осведомляются о новостях? Что ж они думают, — мы тут знаем, что делается в семье каждого забастовщика? Передайте им, господин телеграфист, одну только фразу: на станции Подгорск тихо. Да… Тихо и — все. В самом деле, господа, прислушайтесь, какая тишина. Где ваши паровозы, Мефодий Федорович? Где поезда, телефонные звонки? Тишина и запустение, любезные господа. А это пострашнее всяких вооруженных столкновений. Если бы они там, в управлении, поняли смысл этой тишины, они не задавали бы нам праздных вопросов.
Ясенский прищурился, растянул губы в надменно-презрительной улыбке. Никто не мог понять, шутит он или говорит серьезно. Все испытывали гнетущую тяжесть, устали от шумного дня, а главное — никто не знал, что может произойти через полчаса или час.
При последних словах Ясенского начальники переглянулись. Тишина на станции и в самом деле была могильная. Она чувствовалась и здесь, в кабинете; ее не мог рассеять даже неумолкающий треск телеграфного аппарата. Узловая электростанция не работала, и плотная тьма заслоняла высокие, наполовину завешенные портьерами окна. Она, казалось, готова была хлынуть в кабинет, как нечто живое, перед чем не устоял бы худосочный свет двух керосиновых ламп.
Слова Ясенского еще больше сгустили общее мрачное настроение; всем стало не по себе.
— Положение наше дурацкое, господа, не правда ли? — продолжал Ясенский все тем же небрежным тоном. — Вы только вдумайтесь, Мефодий Федорович. Вы, старый инженер, — хозяин и вместе с тем не хозяин своего участка. Все зависит от того, захочет ли завтра какой-нибудь Андрюха или Митюха сесть на паровоз. Истинная пружина событий, оказывается, в Андрюхе и Митюхе… Стоило вчера им поставить ваши паровозики, и вам, голубчик, грош цена. Так кто же хозяин, спрашивается? Вы или они?
— Осиноватское депо забастовало, — заявил вдруг телеграфист, растягивая ленту.
— Слышите? — вытянул палец Ясенский. — Опять депо, Мефодий Федорович? Что за чертовщина, всегда начинает служба тяги!.. Помните наш разговор при расследовании овражненского происшествия? Вы еще, кажется, отдавали пальму первенства в будущей забастовке моей службе, а вышло наоборот. Мои-то на линии пока ковыряются потихоньку, а ваши уже успели натворить черт знает чего. Мне рассказали, как вы с ними разговаривали вчера… — Ясенский потянулся, зевнул. — Признаться, я был удивлен. Вы успокаивали этих сукиных детей, как привередливых богатых родственников, пришедших к вам в гости. Говорят, они даже не захотели вас слушать… Ведь это же форменный провал, Мефодий Федорович! Гран-скандал на всю дорогу!
— Интересно, как действовали бы вы на моем месте, Владислав Казимирович? — сдержанно проговорил стоящий у аппарата Шатунов, сердито комкая и отбрасывая прочитанную телеграфную ленту.
— О… Я бы, конечно, не успокаивал их мармеладными фразами. Этим вы навредили не только себе, но и нам. Знаете: если хотите властвовать — обещайте. Побольше обещайте. Ну, скажем, требуют они прибавки жалованья на гривенник, обещайте двугривенный. Не понравился кто-нибудь из начальников — снимайте, а через день-два приглашайте его в другую дверь, и так далее. И делайте это уверенно, без оглядки. Никогда не мямлите. На умелых обещаниях сохраняли себя правительства, создавалась прочная политика.
Глаза Ясенского насмешливо сузились. В его рассуждениях все почувствовали что-то обидное, не соответствующее моменту, граничащее с шутовством.
Инженер Синебрюхов, все время молчавший, сказал с упреком:
— Рабочие теперь не поверят вашим обещаниям, Владислав Казимирович, как бы вы ни старались и какие бы формы обещаний ни придумывали.
— Какие же меры вы предлагаете для прекращения забастовки? — сдержанно спросил Ясенский.
— Я ничего не предлагаю, — уклончиво ответил Синебрюхов. — Трудно что-либо предложить, когда события развиваются таким образом.
Синебрюхов загадочно-насмешливо взглянул на начальников, натянул помятую инженерскую фуражку, накинул на плечи шинель и вышел.
Ясенский внимательно посмотрел ему вслед.
— Не нравится мне этот ваш Синебрюхов, — сказал Шатунов. — Мне кажется, он имеет прямое отношение ко всей этой истории.
— Его любят рабочие — это мне известно, — коротко бросил Ясенский. — Но я знаю и то, что на этого человека всегда можно опереться. Рабочие его послушают.
Телеграфист, что-то быстро списывавший с ленты на бланк, вдруг крикнул:
— Шифрованная телеграмма для жандармского ротмистра!
— Что же… Вызовите его к телефону, — сказал Ясенский и обратился к Мефодию Федоровичу. — Можно подумать, что эта телеграмма и есть то спасительное руководство к действию, которое поставит все на свои места. Как бы не так! Старое, отжившее, зашифрованное руководство: «Патронов не жалеть!» — Ясенский отвел Шатунова в дальний угол кабинета и заговорил вполголоса. — Вы думаете: все будет так, как в девятьсот пятом? Неужели не понимаете, что, пока у нас в России будет это бездарное величество с окружением из Распутиных и валяй-марковых, народ не перестанет время от времени прокатывать нас на тачке или купать в мазуте, как этого вашего держиморду-нарядчика! Будут прокатывать — и не раз. — Ясенский поднял палец. — Но у нас есть и такие деятели, как Павел Николаевич Милюков, профессор Некрасов, князь Львов… Это — сливки единственной партии, которая выведет Россию из тупика распутинщины и прочих азиатских безобразий. Нам нужны сейчас не штюрмеры вверху и не лощеные «пистолеты», вроде Дубинского, внизу, а настоящие умные люди — подлинный союз народа с просвещенными передовыми людьми. Нам нужна конституционная платформа, которая объединила бы всех русских людей в общем доверии и общих целях на благо России. События, Мефодий Федорович, заставляют нас заново осмотреться. Мы, честные, инженеры, должны объединиться и готовиться к созданию новой России… — Ясенский помолчал, добавил шепотом: — Иначе придется сдавать позиции Андрюхам и Митюхам… А это не одно и то же.