На лице Шатунова отразилось изумление. Он не ожидал от Ясенского такой откровенности и решительности тона.
— Признаюсь, все это ново для меня, — пробормотал он. Что же вы предлагаете?
Ясенский вынул из кармана тонкий надушенный платок, встряхнул его, приложил к носу, отчего голос стал совсем глухим и чуть гнусавым.
— Для начала я предлагаю создать особую комиссию из наиболее старых уважаемых железнодорожников, — таких, например, как вы, Мефодий Федорович (при этих словах польщенный Шатунов приятно заулыбался, пробормотал: «Что вы, дорогой Владислав Казимирович?»)… Нет, нет, не возражайте. Вы старый, уважаемый специалист, — продолжал Ясенский. — Ваш машинист Илья Ступин и мой дорожный мастер Антипа Полуянов тоже должны войти в комиссию. Они помогут нам сорвать забастовку и вернуть жизнь нашему участку. А общие цели для нас ясны — собирать по железной дороге наших единомышленников, чтобы в момент катастрофы передать управление страной и, в частности, транспортом в надежные руки.
Шатунов только кивал головой.
— Да вы глубочайший политик, Владислав Казимирович, ей-богу! — восхищенно воскликнул он наконец. — С этой минуты я верный ваш слуга!
— Вот и договорились, — небрежно бросил Ясенский. — Завтра же соберем совещание железнодорожников и такую комиссию изберем. Надо действовать.
— И вас предложим в ее председатели, любезно подсказал Мефодий Федорович. — Вы нас ободрили, Владислав Казимирович.
Ясенский слегка склонил голову.
Телеграфист тем временем принял телеграмму о прохождении экстренного поезда с начальником Н-ской дороги. Конечным пунктом следования значилась станция Подгорск. Ясенский и Шатунов переглянулись.
— Вот приедет барин — барин нас рассудит… Не так ли? — засмеялся Владислав Казимирович. — Будем надеяться, что с приездом его превосходительства все образуется.
— Знаете, я уже верю, что начальника дороги повезут отсюда ныне бастующие машинисты… — Мефодий Федорович приложил палец к губам — …и не на тачке, а на лучшем паровозе…
Выйдя из кабинета, Синебрюхов направился прямо на конспиративный телеграф Подгорского стачечного комитета. В тесной кладовой электротехнических мастерских, на дне вокзального подвала, так же, как и в кабинете Малько, трещала выносливая, привычная ко всему «морзянка». Красноватый свет единственной угольной электролампочки освещал кладовую. Вокруг громоздились ящики с аппаратурой и изоляторами, круги проволоки и прочий железный хлам.
Сюда вели ходы, известные только двум-трем человекам, — через грязные запустелые пролазы в полуподвальных окнах, через темные подземные коридоры и лестницы. Жандармы не подозревали, что чуть ли не под их ногами прятался забастовочный центр, откуда передавались по линии телеграммы самого крамольного свойства.
За аппаратом сидел член стачечного комитета Устиныч, недавно вернувшийся с совещания на квартире Софрика. Очень худое и бледное, с впалыми щеками, лицо его было усталым, угольно-черные глаза болезненно-злобно светились.
Устиныч внешне являл собой образец измученного невылазной нуждой и бесконечными ночными дежурствами железнодорожного телеграфиста далекого прошлого: сутулая фигура, узкая впалая грудь под потертой форменной тужуркой с выцветшими канареечно-желтыми кантами, всегдашняя профессиональная раздражительность и нервозность. Но за обычными тусклыми чертами подавленного однообразием службы маленького человека часто чувствовалась гневная сила, готовая вырваться наружу — и тогда невзрачность Устиныча исчезала, голос его начинал звенеть стальными нотами, в глазах загоралось бесстрашие и упорство.
Борис Сергеевич застал Устиныча за передачей очередной депеши для дорожной конфликтной комиссии. У аппарата, наматывая на тамбур ленту, стоял Воронов. Он был резкой противоположностью Устинычу. Высокий, сухощавый, плечистый, с жесткой белесой щеткой коротко остриженных волос — след недавнего пребывания в тюрьме, — он весь словно был сплетен из сухожилий; под ластиковой тужуркой угадывались крепкие мускулы, натренированные в долгом физическом труде. Движения его отличались четкостью и размеренностью, взгляд светло-серых умных глаз был тверд и спокоен. Говорил Воронов хотя и резковатым, но ровным, никогда не возвышающимся до крика голосом.
Казалось, он всюду, где бы ни был, чувствовал себя так же, как в своей паровозной будке во время движения поезда, где нервозность и суетливость считаются самыми плохими качествами.
Воронов и здесь, в засекреченной аппаратной узлового стачечного комитета, оставался тем же опытным, хладнокровным машинистом, который ведет тяжелый поездной состав по трудному перегону… Отстраняя длинной костлявой рукой свисающую с потолка серую паутину и хмуря косматые брови, он вполголоса диктовал Устинычу текст телеграммы.
— Что нового наверху, Борис Сергеевич? — спросил Воронов, когда Синебрюхов, нагибая голову, вошел в кладовую.
— Я прямо с совещания начальствующих. Осиноватцы забастовали — это первая новость, — ответил Борис Сергеевич. — Вторая — сам начальник дороги жалует к нам договариваться с бастующими. Сейчас узнал на станции.
— Новость ловкая, — усмехнулся Устиныч, продолжая работать ключом.
— Да… Сам уважаемый Август Эдуардович Штригер-Буйновский будет разливать перед нами мед и елей, хлопать по щечкам, гладить по головкам, раздавать премии и повышения, а другой рукой потуже затягивать петлю на шее железнодорожников. Наши же начальники уже подыскивают штрейкбрехеров и, конечно, завтра постараются склонить массу к прекращению забастовки. Что говорит конфликтная миссия, Воронов?
— Это не комиссия, Борис Сергеевич, а самая настоящая шлюха, — негодующе заговорил Воронов. — Крутит подолом туда-сюда. Видать, все они там танцуют под одну дудку. Ни одного нашего человека нет в этой комиссии.
— Заранее позаботились, мерзавцы. Как и следовало ожидать, нас с самого начала отрезали от главных узлов. Ковригин, конечно, прав: в управлениях дороги и в жандармских канцеляриях тоже не дураки сидят. После девятьсот пятого года они все время стараются разъединять наши силы. Службу от службы отгораживают китайской стеной. Разогнали союзы, вместо них развели баптистские общины и всякие хоровые кружки. Создали видимость привилегий для некоторых специальностей. Но народу глаза этим не замажешь. Вчерашний день показал, как сильна наша железнодорожная армия… Мы будем держаться, Воронов, и докажем, даже если нас заставят завтра отступить, что мы готовы к новому бою.
— Докажем! — ответил Воронов. — Ну-ка, Устиныч, стучи еще, зови к аппарату эту шлюху.
— У аппарата председатель конфликтной комиссии Воротынцев, — наклонясь к рычагу аппарата, прочитал на слух Устиныч.
— Ага… — Воронов ткнул пальцем в аппарат. — Сыпь-ка ему, Устиныч: в шесть утра истекает срок ответа. Не забыл ли он, случаем, про это? Не забыл, говорит? Тогда клюй: ежели он… как его величать — господин или товарищ? — обернулся Воронов к Борису Сергеевичу.
— Величай господином, какой он тебе товарищ, — уголками губ усмехнулся Синебрюхов.
— Так вот, господин Воротынцев, ежели ровно без одной минуты в шесть Подгорский стачечный комитет не получит от вас ответа, ни один паровоз и ни один вагон не выйдет за семафор станции… Это первое… Точка.
— Так… Точка, — тряхнул ключом Устиныч.
— Резонно, — одобрил Борис Сергеевич.
Воронов продолжал, не повышая голоса:
— Второе: каждый паровоз будет взят под охрану местной дружиной; в случае попытки вывести его под состав, будут приняты самые энергичные меры.
Воронов поднес к глазам бумажку, стал диктовать с нее:
«Предупреждаем — на станции Б. скопилось до трех тысяч вагонов воинского груза и десять эшелонов. Образовалась пробка. Точка. Разгрузка узлов и движение поездов не начнутся до тех пор, пока не будет получено согласие на наши требования за подписью начальника дороги или министра!» Все. Точка. Какой будет ответ?
Устиныч приставил к аппарату ухо. Черный рычажок чуть шамкал: протяженность телеграфной линии была большая, поэтому ток в электромагнитных катушках еле трепетал, как пульс умирающего.
«Ваш разговор будет передан заместителю начальника дороги — на слух ловил чуть слышный стрекот аппарата Устиныч. — Сообщаю: несмотря на неоднократные напоминания конфликтной комиссии, ответ от министра еще не получен».
— Ах, сволочи! — ругнулся Воронов. — Дальше?!
…«Конфликтная комиссия управления дороги добилась от начальника дороги разрешения в положительном смысле следующих пунктов. Арестованные машинисты депо Подгорск будут освобождены не позднее… не позднее пяти часов утра сего восьмого ноября… — Устиныч обрадованно блеснул глазами… — Если… если означенные арестованные не имеют за собой особых государственных преступлений, согласно соответствующих статей „Уложения о наказаниях“»… — Ничего себе, — утешили!.. — «В противном случае они освобождены быть не могут»… То есть, как же это! И могут, и не могут!
— Перебей, перебей, Устиныч… — спохватился Синебрюхов. — Скажи: пусть перечислят арестованных по фамилиям. В требовании указаны фамилии…
«Фамилии арестованных нам неизвестны, — прошамкал аппарат. — Приказ об освобождении отдан Подгорскому жандармскому отделению».
— Врут, — комментировал Синебрюхов. — Еще чего добилась комиссия?
…«Конфликтная комиссия совместно с управлением со своей стороны поставила вопрос перед министром путей сообщения о повышении жалованья рабочим и служащим и удовлетворении бытовых нужд. Министр дал ответ: вопрос о заработной плате на днях будет рассмотрен положительно во всероссийском масштабе»… Слепой сказал: побачим! — хихикнул Устиныч.
— Давай, давай, — сердито торопил Воронов.
…«Конфликтная комиссия со своей стороны выражает уверенность, что экономические требования рабочих и служащих станции Подгорск будут удовлетворены полностью, и настаивает перед стачечным комитетом отдать распоряжение о прекращении забастовки, ибо таковая ведет к дальнейшей разрухе транспорта, к анархии и дезорганизации среди рабочих и служащих. Конфликтная комиссия призывает тружеников Подгорского узла Н-ской железной дороги сегодня же приступить к работам, дабы не давать дурного примера другим участкам и не вести Россию на путь гибели. Только осознание своего долга перед Россией, общие усилия начальников и рядовых служащих в повседневном труде помогут нам укрепить транспорт. Настоящее подписали: председатель комиссии Гурьев, члены: от службы тяги — Епифанов, от службы движения — Петушков, Борисенко, от службы пути — Котлов, Силантьев, Гуковский. Копия циркуляра передается начальствующим линии для вывешивания на видных местах».