Разве имя начальника дороги в управлении, в канцеляриях служб на линии не окружено прямо-таки сиянием? Правда, этого он добился немалой благотворительной деятельностью, не раз отмечавшейся в приказах по линии. Ведь это по его инициативе начали строить две железнодорожные больницы, пять двухклассных училищ, два санатория для служащих дороги. Разве не он открыл некоторый кредит железнодорожному обществу потребителей, поощрял строительство новых магазинов и лавок? Об этом знали на линии все, потому что приказы о деятельности начальника дороги вывешивались всюду — в вагонах, на заборах захолустных полустанков… Портреты Августа Эдуардовича в тяжелых рамах тоже висели всюду — в дежурных кондукторских и паровозных бригад, в станционных помещениях, во всех канцеляриях. Всюду можно было видеть важное толстое лицо с обвисшими мешками щек, остроугольную бородку.
…На станции Подгорск все было готово к встрече начальника дороги. Правда, забастовка не позволяла провести эту встречу с соблюдением всех церемоний. На перроне собрались только начальники участков служб, их помощники и несколько жандармов во главе с Дубинским. Никаких торжеств не устраивалось, — все считали обстановку не совсем удобной для этого.
Как только поезд подошел, начальники гурьбой устремились к салон-вагону. Впереди всех, по обыкновению, размашисто шагали Ясенский, Мефодий Федорович и Дубинский.
Жандармский ротмистр был, как всегда, подтянут и выглядел щеголеватее всех. Чтобы не показывать следов своего вчерашнего позора, он даже отказался от повязки. Лицо его было обклеено полосками пластыря, обильно припудрено. Духами от ротмистра пахло так сильно, что Мефодий Федорович, противник всяких туалетных тонкостей, поминутно фыркал и морщился.
Секретарь Штригер-Буйновского пригласил начальников в салон.
Август Эдуардович сидел все в той же небрежной и ленивой позе, мундир его был расстегнут. Недовольно покряхтывая, он поздоровался с каждым начальником в отдельности за руку, а Ясенского даже легонько обнял. И все сразу расценили это как знак особенного расположения к Ясенскому.
Август Эдуардович обвел начальников брюзгливо-грустным, укоризненным взглядом.
— Что же это вы, господа, вздумали ссориться с рабочими? Э? Один из лучших участков, и вдруг…
— Несмотря на все старания, ваше превосходительство… — начал было Мефодий Федорович, но начальник дороги махнул рукой.
— Знаю, знаю о ваших стараниях… Доложите кто-нибудь один о состоянии участка.
Мефодий Федорович витиевато и пространно, скучным канцелярским языком рассказал о событиях. Август Эдуардович слушал, капризно отставив нижнюю толстую губу.
— Вы скажите, вызывали к себе наиболее исполнительных и аккуратных машинистов? — спросил он, когда Шатунов замолчал. — Каждого в отдельности? Разговаривали с ними? Э? Голубчик, кто же у вас будет ездить на паровозах? И сегодня же? Кто?
Шатунов недоуменно пожал плечами.
— Я сейчас хочу разговаривать с представителями рабочих. Готовы они у вас? — Штригер-Буйновский решительно встал с кресла. — Почему не подготовили делегацию? Позовите мне немедленно представителей.
— Они прибудут через час, — ответил Ясенский, имея в виду вызванных с линии Полуянова, Чарвинского и других.
— Вам, ротмистр, — обратился начальник дороги к Дубинскому, — сегодня утром передано полковником распоряжение освободить арестованных. Освободили вы их?
Дубинский встал, придерживая шашку, почтительно, но с достоинством ответил:
— За исключением арестованных вчера и участвовавших в насилии над властями — все освобождены.
— Всех, всех освободите… Как это случилось, что вы вместо главных зачинщиков арестовали лучших наших машинистов?
Дубинский замялся.
— Извините, обстоятельства. Освободить всех, к сожалению, не мог…
Начальник дороги нахмурился. Крупная голова ушла в широкие плечи, толстый затылок побагровел.
— Почему не могли, ротмистр? Арестованные — мои служащие.
— Но я должен… — стукнув каблуками, вытянулся Дубинский.
— Что вы должны, ротмистр? — нетерпеливо морщась, спросил Август Эдуардович. — Помимо жандармского управления, сейчас вы подчиняетесь и мне, имеющему особые полномочия. И потрудитесь следовать моим указаниям.
— Я к вашим услугам, — щелкнул каблуками Дубинский.
— Имейте в виду, ротмистр, нам нужен определенный эффект, — более мягко добавил начальник дороги. — Арестованных, конечно, не зачинщиков, нужно освободить немедленно, а потом, когда буря утихнет, мы вернем их вам. Но где же представители? — вновь забеспокоился Август Эдуардович.
Начальники засуетились, секретари забегали по салон-вагону.
…Первыми явились к начальнику дороги члены стачечного комитета. Это были Устиныч, Мокеич, Синебрюхов и еще двое рабочих службы пути. Ясенский и Дубинский хотели их задержать и не пустить к Штригер-Буйновскому, но это им не удалось. При виде своего помощника в столь неожиданной роли Ясенский чуть не вскрикнул от изумления.
— Ну, что я вам говорил? Борис Сергеевич приготовил нам сюрприз, — толкнув Ясенского локтем, прошептал Шатунов.
Синебрюхов насмешливо посмотрел на Ясенского, еле заметно поклонился.
Чтобы смягчить неловкость положения, Ясенский, натянуто улыбаясь, сказал:
— Надеюсь, Борис Сергеевич, в вашем лице мы будем иметь достойного посредника в переговорах с рабочими.
— Достоинство сторон должно быть обоюдным, Владислав Казимирович, — тихо и серьезно ответил Синебрюхов.
В свите чиновников, обступивших стол начальника дороги, раздался учтивый, приглушенный говорок. Главный ревизор Рыгунов смотрел на Синебрюхова, как на изменника; белый ус его свирепо вздрагивал. Наклонясь к Августу Эдуардовичу, он что-то прошептал ему на ухо. Недовольное лицо начальника дороги сразу оживилось.
— Присаживайтесь, — подчеркнуто любезно пригласил он Синебрюхова. — Прошу.
Борис Сергеевич был уж готов присесть на пододвинутый кем-то стул, но, обернувшись и увидев, что товарищи его стоят, теребя в руках фуражки, отставил стул.
— Инженер Синебрюхов, это вас уполномочили рабочие вести переговоры? — насмешливо спросил Штригер-Буйновский.
— Нас здесь пять человек. Я бы хотел, чтобы вы разговаривали одинаково со всеми, — вежливо попросил Борис Сергеевич.
— Ах, вон как! — нижняя губа начальника дороги выпятилась. — Очень приятно разговаривать с интеллигентным человеком даже по такому вопросу. Вы, очевидно, пользуетесь большим доверием рабочих, господин Синебрюхов, и, как начальник, заинтересованный в установлении порядка на вашем участке, надеюсь, пришли помочь нам устранить конфликт? Э?
— Все будет зависеть от вас… Рабочие не менее заинтересованы в том, чтобы устранить недоразумение. Если воля управления дороги будет направлена…
— Да, да, она будет направлена, — перебил начальник дороги. — Наши добрые намерения всегда должны быть устремлены к тому, чтобы наши подчиненные были довольны своим положением. Запомните это, инженер Синебрюхов. Но всегда находятся люди, подстрекающие рабочих и служащих к недовольству, есть и такие, что потакают бунтовщикам…
Гнев начальника дороги сразу передался и его послушной челяди. Зашевелились, заволновались чиновники: угодливо заблестели глаза, лица стали деревянными, надменными.
— Я готов разговаривать с рабочими… Но… Но кто вас уполномочил говорить от имени всех рабочих? Кто? — уже кричал начальник дороги. Одутловатое лицо его стало сизо-багровым, толстые пальцы быстро шарили по столу, мешки щек дрожали.
— Мы представляем собой комитет, избранный большинством, — сдержанно напомнил Синебрюхов. — Рабочие поручили нам потребовать у вас ответа, срок которого…
Начальник дороги снова перебил, с каждым словом повышая свой властный хрипловатый голос:
— Я не желаю разговаривать с бунтовщиками, не желаю! — По рядам начальничьей овиты пробежал одобрительный шепот. — Я буду разговаривать только с преданными дороге рабочими. Кто вас избрал? Бунтовщики, анархисты, германские шпионы?! Пусть сегодня же выберут новых людей. Господин Ясенский, назначьте место, созовите служащих и рабочих узла, и пусть они сами выберут новых уполномоченных. Я буду присутствовать на этом собрании. Что вы говорите? Да, да… Сам.
Август Эдуардович кипятился все более. Молчавший Устиныч вдруг быстро шагнул к столу.
— А мы все-таки заставим выслушать нас, господин Штригер, мы тоже будем присутствовать на собрании.
— Нет, нет, нет — замахал руками начальник дороги. — Мы вас не пустим на это собрание. Слышите, ротмистр? Вы их не пустите, не так ли? Какие вы уполномоченные? Вы разбойники, бунтовщики… Вот вы… — ткнул начальник дороги пальцем в Мокеича. — Вы рабочий, вы машинист…
— Так точно, машинист…
— Зачем же вы здесь? С ними? Пойдите и передайте своим товарищам: трем паровозным бригадам, которые завтра утром первые выведут свои паровозы на контрольную, будут выданы денежные премии в сумме месячного оклада с объявлением в приказе по дороге. Идите, старина, и передайте.
— Это первоклассный машинист, ваше превосходительство, — поспешил вставить Шатунов.
— Тем более… Вы сами сделайте первый почин. Как ваша фамилия?
Мокеич молчал.
Мефодий Федорович назвал фамилию машиниста.
— Господин секретарь, — обратился Август Эдуардович к прилизанному чиновнику, — немедленно отпечатайте приказ о премиях.
Секретарь скрылся в соседнем купе, где бойко трещала пишущая машинка.
Мокеич разгладил седые усы, переступая с ноги на ногу, угрюмо заговорил:
— Ишь ты, как ловко придумали. Подкупом, значит, желаете взять. Оно, конечно, господин начальник, каждому захочется получить месячный оклад, так что вы, действительно, кое-кого купите. Но как же насчет остальных? Всем-то вы окладов давать не будете? Тоись, как же насчет требований, чтоб, допустим, изменить график, повысить жалованье или, скажем, установить восьмичасовой рабочий день?
— Передайте своим товарищам, — успокоившись, сказал начальник дороги, — что все эти вопросы будут решаться совместно со вновь избранной комиссией, а сейчас идите.