– Я бы пошел, будь моя воля, – прорычал Зарин, – но я тоже слуга. Я служу сиркару и не волен поступать, как мне угодно.
– Знаю. Поэтому я пойду вместо тебя.
– Ты старый дурак, – сердито сказал Зарин.
– Возможно, – беззлобно согласился Алаяр.
Он покинул Мардан за час до заката, и Махду проводил друга по тропе, ведущей в сторону Афганистана, и долго смотрел вслед удалявшейся фигуре, которая становилась все меньше и меньше на фоне широкой пустынной равнины и пограничных гор – и наконец, когда солнце зашло и на землю спустились лиловые сумерки, скрылась из виду.
Часть 3. Мир вне времени
13
– Там люди. За ущельем, слева, – сказал один из часовых, напряженно глядя на залитую лунным светом равнину. – Смотри-ка… они двигаются в нашу сторону.
Его товарищ повернулся и уставился в направлении, куда указывал палец, но мгновение спустя рассмеялся и помотал головой:
– Газель. Из-за засухи чинкары настолько осмелели, что подходят на расстояние броска камня. Но если вон те облака оправдают наши ожидания, скоро здесь будет полно травы.
Лето 1874 года выдалось на редкость тяжелое. Сезон дождей запоздал и быстро закончился, и на выжженных солнцем коричнево-золотых равнинах вокруг Мардана не было ни следа зелени. Пыльные смерчи плясали целыми днями напролет среди миражей и сухих терновых кустов, и обмелевшие реки медленно текли между ослепительно-белыми песчаными берегами.
На холмах травы тоже не было, и большинство диких животных ушли в далекие горные долины в поисках пищи. На равнине остались только немногочисленные дикие свиньи да чинкары, и по ночам они совершали набеги на поля деревенских жителей, а изредка даже наведывались в военный городок и объедали кусты в саду Ходсона или тутовое дерево, росшее на месте, где семнадцать лет назад застрелился полковник Споттисвуд. Часовые настолько привыкли к ним, что больше не кричали: «Стой, кто идет?» – и не палили из карабина, когда замечали неясную тень, скользящую по краю плаца или среди терновых зарослей, да и вообще на участке границы, охраняемом Марданом, уже так давно царило спокойствие, что люди к нему привыкли.
Вот уже более пяти лет не происходило никаких инцидентов на границе, и разведчики не принимали участия в боевых действиях. Они выделили эскорт под командованием джемадара Сиффат-хана для нового посланника, отправившегося с миссией в Кашгар, а через год двое из эскорта доставили заключенный договор из Кашгара в Калькутту за шестьдесят дней. Одного сипая из пехоты разведчиков отрядили сопровождать дипломатического курьера за Амударью, а оттуда, через Бадахшан и Кабул, обратно в Индию; один совар из кавалерии, отправленный в Персию с британским офицером, выполнявшим особое поручение, был убит по дороге в Тегеран, защищая багаж от шайки грабителей. Сам корпус принял участие в длившихся целый год военных учениях под Хасан-Абдалом, откуда прибыл обратно в Мардан в феврале 1874 года, чтобы вернуться к обычному распорядку жизни военного городка и молить все засушливое лето о дожде, который умерил бы убийственную жару.
Сентябрь был таким же знойным, как июль, но сейчас уже близился к концу октябрь, и столбик ртути в термометре на веранде офицерской столовой опускался день ото дня. Мужчины снова выходили из помещений в полдень, и ветер, дувший с гор на закате, дышал спасительной прохладой. Но если не считать нескольких коротких ливней, никаких признаков осенних дождей не наблюдалось – до сегодняшней ночи, когда впервые за много месяцев в небе появились тучи.
– На сей раз – благодарение Аллаху – они не обманут наших ожиданий, – с надеждой произнес часовой. – Их гонит ветер, и я чую запах дождя.
– Я тоже, – сказал его товарищ.
Двое мужчин принюхались и, когда внезапный порыв ветра взвихрил пыль, скрывшую от взора неясную тень на равнине, продолжили обход своей территории.
С восхода луны ветер дул лишь редкими слабыми порывами, но сейчас он стал ровным, сильным и гнал скученные облака по небу, пока они не заволокли луну. Через четверть часа из темных туч пролились первые тяжелые капли дождя – предвестники неистового ливня, который в считаные минуты превратил пыль долгого знойного лета в море грязи, а каждый овраг и канаву – в полноводную бурную реку.
Под покровом тьмы, в оглушительном шуме низвергающихся с небес потоков воды несколько мужчин, ошибочно принятых часовым за газелей, миновали сторожевые заставы незамеченными. Но, шагая с низко наклоненными головами, чтобы спрятать лицо от хлестких дождевых струй, они сбились с пути и были окликнуты часовым у ворот форта.
Представать перед начальством среди ночи не входило в их планы. Они намеревались добраться до расположения кавалерийской части и спрятаться там до утра. Но так или иначе, хавилдар, стоявший в карауле за старшего, послал за индийским дежурным офицером, который в свою очередь послал за британским дежурным офицером, и вскоре из офицерской столовой вызвали адъютанта, игравшего там в вист, и подняли с постели заместителя командующего корпусом, рано легшего спать.
Сам командующий тоже удалился к себе рано, но еще не ложился. Он писал еженедельные письма домой, когда был отвлечен от своего занятия появлением офицеров, сопровождавших самого жалкого субъекта из всех, каким доводилось бывать в этой комнате, – изможденного бородатого горца с перевязанной головой, закутанного на местный манер в драное одеяло, с которого стекала вода на любимый ширазский ковер командующего. Кровь капала с повязки на впалую небритую щеку, и под складками мокрого, прилипшего к телу одеяла угадывались очертания некоего продолговатого громоздкого предмета. Мужчина опустил руки, и винтовки выскользнули из-под накидки и с лязгом упали на пол в круг света от керосиновой лампы, стоящей на письменном столе.
– Вот они, сэр, – сказал Аш. – Прошу прощения… у нас ушло много времени… на это дело, но… оно оказалось не таким простым, как… мы думали.
Командующий уставился на него, не в силах произнести ни слова. У него в голове не укладывалось, что это тот самый мальчик, который ворвался к нему в кабинет почти два года назад. Теперь это был мужчина. Высокий, ибо Аш поздно достиг полного своего роста, и худой той жилистой худобой, что свидетельствует о стальных мускулах и трудной жизни. С глубоко запавшими глазами, оборванный, грязный и раненый, он чуть не терял сознание от усталости, но держался прямо и принуждал себя изъясняться на английском, которым не пользовался так долго.
– Я должен… извиниться, сэр, – с запинками проговорил Аш, еле ворочая языком, – за то… что мы предстали перед вами… в таком виде. Мы не хотели… Мы собирались переночевать у Зарина и… привести себя в приличный вид, а утром… Но ливень… – Голос его пресекся, и он сделал неопределенный и чисто восточный жест рукой.
Командующий повернулся к начальнику строевого отдела и отрывисто спросил:
– Остальные там?
– Да, сэр. Все, кроме Малик-шаха.
– Он погиб, – устало произнес Аш.
– А Дилазах-хан?
– Тоже. Мы вернули почти все патроны. Они у Лалы Маста… – Аш опустил глаза и несколько долгих мгновений смотрел на винтовки, а потом сказал с неожиданной горечью: – Надеюсь, они того стоят. Стоят трех жизней. Это слишком дорогая цена.
– Неужели честь того не стоит? – спросил командующий прежним отрывистым тоном.
– Ах… честь! – Аш рассмеялся безрадостным смехом. – Малик и Алаяр… – Голос его прервался, и глаза вдруг наполнились слезами. И он резко сказал: – Теперь мне можно удалиться, сэр?
И, еще не успев договорить, повалился вперед, точно срубленное дерево, и распростерся без сознания на винтовках, похищенных два года назад и возвращенных ценой трех жизней. В том числе жизни Алаяра…
– Его придется уволить, конечно, – сказал заместитель командующего.
Он говорил тоном скорее вопросительным, нежели утвердительным, и командующий корпусом, чертивший замысловатые узоры на листе промокашки, вскинул глаза и пристально посмотрел на него.
– Ну, я имею в виду… очень жаль, – сказал майор, словно защищаясь. – В конце концов, если подумать, они выступили чертовски здорово. Я разговаривал с Лалом Мастом и остальными, и они…
– Я тоже, как ни странно, – перебил его командующий. – И если вы намерены разыгрывать передо мной адвоката дьявола, то напрасно теряете время. Я в таковом не нуждаюсь.
Прошло два дня с той ночи, когда Аш и четверо его товарищей добрели до Мардана, но дождь по-прежнему лил без устали, и маленький форт оглашался шумом воды, барабанящей по плоским крышам, потоками извергающейся из водосточных труб и с плеском падающей в озеро глубиной в дюйм, которое разлилось на месте пыльных дорожек и выжженных солнцем лужаек. Семье Малик-шаха оформляли пенсию, четверых его сородичей поздравили и восстановили в прежней должности, вернув обмундирование и задним числом выдав жалованье за два года. Но лейтенант Пелам-Мартин, обвиненный в самовольной отлучке на двадцать три месяца и два дня, формально находился под строгим арестом, хотя на деле лежал в лазарете полкового врача Амброуза Келли с сильнейшей лихорадкой, начавшейся из-за загноившейся раны на голове. Его судьба и будущее по-прежнему оставались под вопросом.
– Вы хотите сказать, что согласны со мной? – спросил изумленный майор.
– Разумеется, согласен. Зачем еще я стал бы ездить вчера в Пешавар? Вы же не думаете, что я более часа разговаривал с комиссаром и еще два часа спорил с собранием штабных офицеров просто для развлечения? Аштон – своевольный молодой болван, но такими ценными людьми нельзя разбрасываться. Подумайте сами: что больше всего нужно любому командиру, который планирует военную операцию или пытается поддерживать порядок в местности вроде нашей? Информация! Своевременная и точная информация стоит дороже любого количества оружия и боеприпасов – вот почему я намерен драться как лев, чтобы оставить в полку этого молодого идиота. Вряд ли в любом другом корпусе такое дело могло бы сойти с рук, но наш корпус особенный – мы никогда не подчинялись безоговорочно общепринятым правилам, и если один из наших офицеров в состоянии провести пару лет по ту сторону границы, не будучи опознанным как англичанин или застреленным как шпион, он слишком полезен, чтобы его терять, вот и все дела. Хотя, заметьте, в действительности он заслуживает трибунала. А трибунал постановил бы уволить его со службы.