– А Ашок?
Ей пришлось повторить вопрос дважды.
– Он здесь, – наконец произнес Аш, поворачиваясь к ней.
Свет лампы, горевшей у него за спиной, падал на лицо девушки, тогда как его лицо оставалось в густой тени.
– Вы имеете в виду… здесь, в лагере? – прошептала Анджали, глубоко потрясенная. – Но почему же он… Где он? Чем занимается? Скажите ему…
– Разве ты не узнаешь меня, Джали? – спросил Аш.
– Узнаю вас? – недоуменно повторила Джали. – Ах, не смейтесь надо мной, сахиб. Это жестоко.
Она в отчаянии заломила руки, и Аш сказал:
– Я не смеюсь над тобой. Посмотри на меня, Джали… – Он взял лампу и осветил свое лицо. – Посмотри хорошенько. Разве я так сильно изменился? Неужели ты действительно не узнаешь меня?
Анджали попятилась, пристально глядя на него и еле слышно шепча:
– Нет! Нет, нет, нет…
– Да, ты узнаешь. Я не мог измениться до неузнаваемости, ведь тогда мне было одиннадцать. А вот ты – совсем другое дело. Ты была крохой шести лет от роду – или семи? Я бы в жизни тебя не узнал, если бы не знал наверное, что это ты. Но у тебя на руке остался шрам от укуса обезьянки. Помнишь, как моя мать промыла и перевязала тебе рану, а потом рассказала историю про Раму с Ситой и Ханумана, который со своими обезьянами помог им? А затем я отвел тебя к алтарю Ханумана у слоновника, помнишь? Неужели ты забыла тот день, когда ручная мартышка Лалджи убежала и в погоне за ней мы забрались в Мор-Минар, где нашли балкон?
– Нет! – выдохнула Анджали, не сводя с него широко раскрытых, огромных глаз. – Этого не может быть. Я не верю. Вы меня обманываете.
– Зачем мне обманывать тебя? Спроси меня о чем угодно – о чем может знать один только Ашок. И если я не отвечу…
– Он мог рассказать вам, – перебила Джали, задыхаясь. – Вы можете повторять вещи, которые узнали от него. Да, так оно и есть!
– Неужели? Но зачем? Какая мне от этого выгода? Зачем я стал бы рассказывать все это, не будь это правдой?
– Но… но вы сахиб. Ангрези-сахиб. Как вы можете быть Ашоком? Я знала его мать. Он был сыном моей служанки Ситы.
Аш поставил лампу обратно на стол, снова сел на походную кровать и медленно проговорил:
– Он всегда так считал. Но это было не так. И перед самой своей смертью Сита рассказала, что женщина, родившая его, была ангрези и женой ангрези, а она, Сита, жена старшего саиса его отца, стала приемной матерью, ибо родная умерла в родах. Этого он… я… совершенно не хотел знать, ведь Сита во всех отношениях, кроме одного, была мне настоящей матерью. Но от этого ничего не меняется, и правда есть правда. Я был – и остался – Ашоком. Если ты мне не веришь, тебе надо лишь послать кого-нибудь к Коде Дад-хану, который живет в своей родной деревне в краю юсуфзаев и которого ты наверняка помнишь. Или к его сыну Зарину, джемадару из Корпуса разведчиков в Мардане. Они подтвердят правдивость моих слов.
– О нет! – прошептала Анджали.
Голос ее пресекся, и она, отвернувшись от Аша, прижалась лбом к шесту палаточного каркаса и разрыдалась так горько, словно у нее разрывалось сердце.
Наверное, Аш был готов к любой реакции, кроме такой, и он не только впал в замешательство, но и почувствовал себя совершенно беспомощным, растерянным и в немалой степени возмущенным.
Да с чего ей, собственно, плакать? «Ох уж эти девчонки!» – подумал Аш не в первый раз и начал жалеть о своем признании. Он не собирался ничего рассказывать, хотя, надо заметить, принял решение молчать только после того, как сообразил, что судьба Ашока может интересовать еще кого-нибудь, кроме Анджали-Баи, и воскрешать воспоминания о давно забытом маленьком мальчике очень опасно. Но то, что Джали с такой любовью хранила память о нем и о Сите на протяжении многих лет, поколебало решимость Аша, и внезапно ему показалось, что скрывать от нее правду жестоко и надо открыться, таким образом создав у нее впечатление (если это хоть сколько-нибудь ее утешит), будто он выполнил свое обещание, о котором, по правде говоря, напрочь забыл. Он думал, девушка будет приятно удивлена. Или, по крайней мере, взволнована. Но никак не предполагал, что она придет в ужас и зальется слезами.
А чего, спрашивается, она ожидала? Как еще он мог поступить? Сплести какую-нибудь дурацкую небылицу про незнакомца, якобы отдавшего ему кусочек перламутра? Или вообще отказаться с ней разговаривать и прогнать прочь – чего она и заслуживала таким своим идиотским поведением. Он хмуро смотрел на рой мошек, вившихся вокруг лампы, и пытался не обращать внимания на сдавленные рыдания.
Часы на столе бойко пробили три, и Аш сильно вздрогнул – не потому, что они напомнили о позднем часе, а потому, что нервы у него были на пределе. До сих пор он не осознавал всей степени своего внутреннего напряжения, но сейчас, в непроизвольном приступе тревоги, мгновенно вспомнил, насколько опасна нынешняя ситуация и на какой ужасный риск пошла Джали, явившись сюда. Она без особых раздумий пренебрегла опасностью, но от этого риск не становился меньше: если ее хватятся и найдут здесь, даже представить страшно, чем это грозит им обоим.
Уже во второй раз за ночь Ашу пришло на ум, что его запросто могут убить (да и Джали тоже, собственно говоря!) и никто никогда не узнает об этом, и его раздражение возросло. Как это по-женски: скомпрометировать их обоих, поставив в столь опасное и нелепое положение, а потом еще и усугубить ситуацию, разразившись слезами! Он испытывал желание хорошенько встряхнуть Джали. Неужели она не понимает…
Он повернул голову и посмотрел на девушку, по-прежнему сердито хмурясь, но в следующий миг настроение у него резко переменилось. Она тихо плакала, и что-то в ее позе живо напомнило Ашу о последнем разе, когда он видел ее плачущей. Даже тогда она плакала из-за него, потому, что он был в опасности и спасался бегством, а не потому, что сама она лишалась друга и оставалась в одиночестве. И вот он снова заставил ее плакать. Бедная Джали, бедная маленькая Каири-Баи! Аш встал с кровати, подошел к ней и через несколько секунд неловко произнес:
– Не плачь, Джали. Тебе не о чем плакать.
Она не ответила, но беспомощно потрясла головой, то ли в знак согласия, то ли несогласия, и почему-то этот полный отчаяния жест тронул Аша до глубины души, и он обнял девушку, прижал к груди и зашептал глупые утешительные слова, снова и снова повторяя:
– Ну не плачь, Джали. Пожалуйста, не плачь. Теперь все в порядке. Я здесь. Я вернулся. Тебе не о чем плакать…
Какое-то время стройное вздрагивающее тело не оказывало никакого сопротивления. Голова Анджали безвольно лежала у него на плече, и он чувствовал, как горячие слезы просачиваются сквозь тонкий шелк халата. Потом девушка вдруг напряглась и вырвалась из его объятий. Лицо ее, искаженное от горя, утратило привлекательность, а прекрасные глаза опухли и покраснели от слез. Она ничего не сказала, просто посмотрела на Аша холодным презрительным взглядом, который ранил, как хлесткий удар хлыста, а потом, резко повернувшись, рывком откинула в сторону палаточный полог, выбежала в ночь и растаяла в испещренном тенями лунном свете.
Бежать за ней не имело смысла, да Аш и не пытался. Несколько минут он неподвижно стоял на месте и напряженно прислушивался, но, не услышав никаких голосов и окликов часовых в лагере, вернулся в палатку и снова сел на кровать, ошеломленный и слегка задыхающийся непонятно почему.
– Нет, – прошептал Аш, споря с самим собой в ночной тишине. – Конечно же нет. Это нелепо. Такое не может случиться вот так сразу… за одну минуту, в мгновение ока. Не может…
Но он знал, что может. Ибо это только что случилось с ним.
16
Во исполнение воли младшей невесты палатки на следующее утро сворачивать не стали, и по лагерю распространился слух, что по меньшей мере три дня они не тронутся с места. Эта задержка в пути всех очень обрадовала: она давала возможность не только хорошо отдохнуть, но и постирать одежду, заняться стряпней без всякой спешки и произвести мелкий ремонт палаток, конских сбруй и воловьих упряжей.
Вскоре на речном берегу собрались дхоби с грудами грязного белья, махауты, моющие своих слонов, и толпы ребятишек, резвящихся на отмелях. Косильщики разбрелись в разные стороны в поисках сочной травы, а охотничьи отряды отправились на поиски дичи. Джоти и Шушила уговорили своего дядю устроить соколиную охоту, на которой девушки могли бы присутствовать, не соблюдая строгого затворничества.
Кака-джи долго сопротивлялся, но в конце концов уступил при условии, что они не станут далеко удаляться от лагеря. В собранный отряд вошли Аш и Мулрадж, полдюжины сокольничих, три служанки принцесс и эскорт из нескольких дворцовых стражников и слуг. А также Биджурам (в качестве сопровождающего Джоти) и Кака-джи Рао, который заявил, что присоединяется к ним лишь с целью по-отечески присматривать за своими племянницами, но никого не обманул таким заявлением: пожилой господин питал страсть к соколиной охоте и все знали, что он ни за что на свете ее не пропустит, а также что он предпочел бы отправиться на нее без своих племянниц.
– Не то чтобы они плохо сидели в седле, – объяснил он Ашу в приступе откровенности, – но они малосведущи в соколиной охоте. Это чисто мужское развлечение. У женщин недостаточно сильная кисть, чтобы выдержать тяжесть сокола. Во всяком случае, у Шушилы, хотя с ее сестрой дело обстоит иначе. Но Анджали-Баи не любит охоту, а Шушила слишком быстро устает. Ума не приложу, с чего им захотелось ехать с нами.
– Каири не хотела, – подал голос Джоти, прислушивавшийся к разговору старших. – Она хотела остаться. Но Шу-Шу сказала, что, если Каири не поедет, она тоже не поедет, а потом расплакалась и сказала, что страшно устала от шума и вони в лагере, что больше не может сидеть взаперти в ратхе или шатре и что она умрет, коли не проведет немного времени на свежем воздухе. Ну, ты же ее знаешь. Понятное дело, Каири пришлось согласиться. О, вот и они наконец. Отлично. Можно трогаться.