ослышались человеческие голоса; возможно, это были пастухи, а может быть, проходили пограничники со своими овчарками. Но ему в голову взбрела абсурдная мысль: это разбойники, кровожадные злодеи, потомки какого-нибудь Абрек-Заура, шныряют здесь по горным лесам, подкарауливая одиноких путников, чтобы взять их в плен.
Ощутив под ногами снова твердую, утоптанную почву, он остановился. Собачий лай утихал вдали. Он вытер пот со лба. «Болван, — выругал он себя, — только такой болван, как я, может пуститься в такое глупое путешествие. Ну почему, собственно, один я должен отдуваться за всех? Другие могут делать то, что они х о т я т. Только я почему-то всегда делаю то, что д о л ж е н. Почему?»
Однако недолгое его раскаяние не могло поколебать его решимости продолжать движение к цели. Глаза постепенно привыкли к темноте, и он уже мог различать, хотя и неясно, близкие предметы, а когда взглянул вверх, то увидел над своей головой небо, густо усеянное большими светлыми звездами. Это небо было немного не таким, каким он привык его видеть в родном Свердловске, но все же он довольно быстро отыскал Большую Медведицу, и хотя Полярная звезда была спрятана за горным хребтом, смог с помощью соединительной прямой, проходящей через две крайних звезды Большой Медведицы, определить северное направление.
К счастью, вскоре из-за горного барьера выполз громадный светлый диск луны и залил окрестность белым, с голубоватым оттенком, светом. Мартин обрадовался, он снова мог различать тропу, пусть не очень-то ясно, но все же достаточно надежно. Луна оказывала ему и еще одну неоценимую услугу: на землю падали длинные, четко прочерченные тени от высоких стволов деревьев, их полосы пересекали под углом главное направление тропы, и значит, не нужно было больше сверять курс по звездам, достаточно соблюдать постоянный угол к теням деревьев.
Он почти не замечал возрастающей крутизны подъема, его ноги ступали с приятным напряжением, легкие с наслаждением вдыхали прохладный смолистый воздух соснового леса. Но, приблизившись к крутому обрыву скал, окаймляющему южный склон горной цепи, он снова попал в сплошную темноту — вершины гор закрыли луну.
Что делать? Идти дальше наобум? Но ведь можно свалиться в какую-нибудь трещину, которыми изобилуют Крымские горы. И никто не узнает, где его могила… Не узнает и Флора. Вдруг он понял, ведь это же ради нее, — может быть, не совсем, но во многом ради нее — он предпринял это опасное восхождение! Верность слову — да. Желание испытать себя — да. Жажда приключений — да, да! Но что значило бы то и другое, если бы не возвышающийся над всем этим образ прекрасной дамы?!
«Да, не зря этот изменник проводник говорил о пяти часах как о крайнем сроке для старта. А потом — пойти без карманного фонаря, какая глупость», — ругал он сам себя, не зная, что предпринять. И тут заметил, что свет луны снова заливает его. Добрая, верная союзница луна! Ты, конечно, не висишь на одном месте, а потихоньку двигаешься вперед и выше, отвоевывая у темноты пространство. Вот ты уже опять поднялась над вершинами гор. Спасибо тебе.
Дальнейший свой путь Мартин решил соизмерять с движением луны. Посидит несколько минут, отдохнет, разглядит тропу, насколько хватает освещения, и делает рывок до границы тьмы, потом снова сидит, отдыхает. Так бросками он и двигался все дальше вперед.
Но луна в конце концов окончательно преодолела горный барьер и словно яркий уличный фонарь повисла в небе Мартин взбирался все выше и выше, а тропа с каждым шагом становилась все уже, не раз он терял ее и тогда возвращался назад, чтобы отыскать. Теперь он был уже не новичок, он чувствовал себя знатоком своего дела, он был настоящий следопыт, которому никого не надо расспрашивать о дороге. Он исполнился гордой уверенности, сознанием осуществленного замысла, и, хотя тропа становилась все круче, иногда Мартину приходилось карабкаться даже на четвереньках, он не унывал. Он был молод и силен, он был полон решимости доказать, что он настоящий мужчина.
После одного особенно крутого подъема, который пришлось преодолевать почти ползком на животе, он вдруг почувствовал под ногами ровную землю и увидел тянувшуюся вправо и влево широкую, черную, сверкающую в свете луны ленту проезжей дороги. Значит, он достиг кратчайшим путем того шоссе, которое многочисленными длинными зигзагами ведет от Ялты к горному перевалу. Отсюда можно идти по дороге, а можно для сокращения пути срезать по прямой несколько ее излучин.
Он взглянул на часы. Было без четверти три.
Вершину Ай-Петри лизал сильный ветер. Голое, постепенно снижающееся к северу плоскогорье отливало в лучах луны серебром, темные шрамы впадин делали его похожим на лунный ландшафт. На западе, совсем близко, тянулись к звездам зубцы знаменитой короны Ай-Петри, они возвышались массивно и грозно и выглядели вовсе не такими изящными, какими казались снизу. Вокруг ни малейшего признака присутствия чего-нибудь живого, только свист ветра где-то в невидимых трещинах скал. Внизу, с южной стороны, зияла какая-то всеобъемлющая пустота, темная и бесформенная, как космическое ничто, оттуда не доносилось ни привычного шелеста морского прибоя, ни потрескивания цикад.
Мартин стоял на небольшом возвышении посреди плоской покатой равнины и думал, что же ему делать дальше. Идти на запад, к короне, не имело смысла, попытка в темноте взобраться на ее зубцы — настоящее безумие. Кроме того, последний участок подъема стоил ему слишком больших усилий, он устал, тело было влажным от пота, и Мартина знобило на холодном пронизывающем ветру. Самым правильным было — найти какое-нибудь укрытие, где можно было бы спрятаться от ветра и отдохнуть. До восхода солнца оставалось еще много времени.
Ходить ночью по плоскогорью было небезопасно, известковая поверхность шероховата и ухабиста, угрожающе зияют темные расщелины, попробуй узнай, то ли перед тобой небольшое углубление, то ли бездонная пропасть. Наконец Мартин набрел на довольно развесистый куст с колючими ветвями и с небольшим углублением перед ним. Он снял рюкзак, вытащил одеяло, расстелил на каменистой земле и улегся, закутавшись в него с головой. Постепенно он согрелся, мышцы его расслабились. Вдруг сквозь дрему он услышал какой-то шорох за спиной. «Не хватало еще, чтобы ужалила змея», — подумал испуганно Мартин. Он знал, что в Крыму ядовитые змеи не водятся, но от этого сейчас ему почему-то легче не стало. Кроме того, если и не водятся здесь змеи, то водится достаточно другой ядовитой нечисти вроде тарантуолв и скорпионов. Однако Мартин преодолел испуг и, натянув одеяло поверх ушей, снова лег. Он и не заметил, как вскоре опять погрузился в глубокий сон.
Его разбудило стрекотание цикады, скорее это была не цикада, а обыкновенный скромный кузнечик. Звук был слабый и какой-то робкий, но Мартин проснулся сразу, сквозь тонкое одеяло лился свет, и он испугался, что проспал. Но нет, кузнечик разбудил его как раз вовремя — утренняя заря едва еще только занималась. Вокруг во все стороны расстилалась яйла, крымское плоскогорье. Моря отсюда не было видно, и Мартин пошел торопливым шагом, теперь уже не боясь проглядеть какую-нибудь пропасть, в гору по плавному уклону. Вскоре перед ним открылось далеко-далеко внизу, на глубине целого километра, необозримое выпуклое водное пространство.
Море было серым, таким же серым, как и небо над ним, но краски менялись на глазах, и через несколько минут над морским горизонтом уже можно было различить проблеск сияния, которое быстро увеличивалось, становилось все ярче, и Мартин вдруг почувствовал ступнями, всем своим телом, как вращается земля, как ее поверхность, это пустынное серое плоскогорье, на котором он стоит, стремительно летит навстречу солнцу, и встречный ветер засвистел у него в ушах. Предчувствие большого, отнюдь не повседневного зрелища наполнило все его существо. Он с нетерпением ждал его, единственного в своем роде и неповторимого, потому что если даже придется пережить все это зрелище еще раз, то все будет уже по-другому, другими будут краски, другими будут ветры, и он сам будет уже другим, и не будут такими же его ожидание и его взволнованность.
И вот оно началось! Небосвод на востоке, быстро светлея, стал серебристо-голубым, и вдруг тонкая красная черточка обозначилась над резко очерченным краем моря. Эта немного выпуклая черточка быстро утолщалась и вскоре стала сегментом. Красный, как кусок раскаленного железа в кузнечном горне, он разрастался с чуть ли не пугающей быстротой, превращаясь в полукружие, и его сочная, сияющая, пышущая силой краснота раскатила по серой, но с каждой секундой голубеющей пустыне моря длинный, переливающийся розовыми оттенками сказочный ковер.
Тем временем и краски земли становились все более сочными, граница между водой и землей там, далеко внизу, вырисовывалась все четче, крошечные белые кубики домов все резче выступали из своего зеленого обрамления, сосновый лес у подножия яйлы зацвел матовой зеленью и янтарной желтизной, и даже серым стеблям и сухим травинкам здесь, на плоскогорье, досталось кое-что от изобилия розовых лучей. Все это Мартин успел заметить, окинув округу быстрым цепким взглядом, и тут же снова обратился взором к восходящему светилу, чтобы не пропустить ничего значительного.
Он увидел, как полукруг все больше и больше приобретал сходство с кругом, урезанным снизу, как этот круг сделался почти полным и наконец совершенно полным — и тут наступило великое мгновение. Солнечный диск вырвался из-за прикрывавшей, как бы удерживающей его водной массы, которая, казалось, неохотно отпускала его от себя. На какой-то миг жидкий горизонт взгорбился, водная масса прицепилась к ускользающему раскаленному диску, словно бы солнце потащило за собой маленькую водяную гору. Но вдруг непрочная связь оборвалась, водяная гора, обессилев, отделилась от удаляющегося светила, плюхнулась обратно в море, расплылась по водной поверхности, ничего не вышло из ее попытки прицепиться к солнцу, чтобы вместе с ним побродить по белому свету. Солнце решительно подпрыгнуло вверх и воцарилось, независимое и гордое, над линией горизонта.