Софья улыбнулась, вышла в низкий, тесный коридор и увидела сидящую на стуле тетушку Нургиссу. На коленях она держала Ирму, Софьину дочурку, которая завороженно, приоткрыв от волнения рот, смотрела на губы старушки. Тетушка Нургисса рассказывала что-то на певучем казахском языке. Софья остановилась возле них, прислушиваясь, но поняла лишь отдельные слова, а маленькая Ирма была полна внимания. Ничего удивительного, девочка даже сама могла говорить по-казахски, потому что во время занятий оставалась под присмотром тетушки Нургиссы.
Когда Ирма подросла, она часто просила:
— Апа, расскажи мне сказку!
И тетушка Нургисса охотно рассказывала ей сказки, которых знала великое множество, да и сама, наверное, сочиняла.
Старушка поцеловала девочку и, бережно спустив с колен, подтолкнула ее к матери.
— Мама, апа рассказывала мне сегодня о волшебном верблюде и прекрасной девушке, — затараторила Ирма и примолкла, увидев в руках матери букетик ивовых прутьев.
— Можно я это понесу?..
Когда с обедом было покончено, дети засобирались на улицу. Зухра, без умолку о чем-то щебеча, натянула на Ирму пальтишко, обвязала ее платком. Софья невольно улыбнулась, вспомнив, как однажды Ирма решительно заявила ей:
— Зухра моя сестра, а Азрет — мой брат. Так мне тетя Халимат сказала.
Софью тоже манили свежий воздух и весеннее солнце. Она немного помедлила и вышла вслед за детьми, которые уже нашли укромное местечко возле низкого глиняного забора. Этот дувал Софья и тетя Халимат вместе соорудили для своих маленьких домишек. Домики их стояли на самом краю деревни, и улица отсюда, словно река, вытекала прямо в бесконечную степь. Как часто этой зимой Софья скользила взглядом по безотрадной белой равнине, которая где-то далеко-далеко сливалась с линией горизонта. Сейчас снег отступил, остался только в маленьких низинах. Очнувшись наконец после долгого сна, солнце с улыбкой осматривало все, что давно и терпеливо ждало его тепла: домишки с низкими окнами, темную сырую солому во дворах, пару кур, старательно копавшихся в размякшей земле… Софья глубоко вдохнула вместе со свежим воздухом терпкий запах навоза и подумала: «Наконец-то весна! Война кончится, скоро должна кончиться. Тогда непременно вернется и Эрих…»
— Тоже выбрались на волю? День сегодня просто чудо! — председатель улыбнулся всем своим морщинистым белобородым лицом. Он кивнул в сторону поля. — Снег почти сошел, скоро можно начинать. Я хотел, Софья Эдуардовна, чтобы вы и на этот раз поработали счетоводом. Так бы вы смогли руководить работой учеников на сахарной свекле и сами тоже…
— Какой может быть разговор, Степан Климентьевич!
— Я так и думал…
Азрет и Зухра подбежали к ним и с нетерпением ждали конца разговора.
— Дядя Степан, вы едете в город… Спросите, пожалуйста, доктора, когда наша мама вернется домой?
Степан Климентьевич потрепал девочку по голове.
— Она приедет сразу, как только поправится. А вы держитесь молодцами, мама беспокоится о вас.
Софья поспешила в дом и вскоре вернулась, держа в одной руке узелок, а в другой письмо. Азрет взял письмо из ее руки и отдал председателю:
— Скажите маме, что у папы все хорошо, он сам об этом пишет. Он получил орден.
Софья рассмеялась и притянула мальчика к себе.
— Глупенький ты мой, мама это из письма узнает.
— И пусть мама не беспокоится о нас, сельский Совет подарил нам новые галоши. — Зухра с гордостью показала на свои ноги.
— Я обязательно все-все ей передам! — Степан Климентьевич на прощание обнял детей и ушел.
— Мама, а когда мы получим письмо от папы? Может быть, у него уже много орденов, ты ведь сама говорила, что он сильный и смелый?..
— Ах, доченька, я сама хотела бы знать, где сейчас наш папа и как у него дела… — вырвалось у Софьи.
Зухра обняла Ирму и повторила ей слова, которые Софья Эдуардовна часто говорила в утешение себе и дочери:
— Твой папа скоро вас найдет. Он ведь не знает, что вы сейчас живете в этой деревне.
Она взяла малышку за руку, окликнула брата, и они начали играть, во дворе зазвенели их беззаботные голоса.
Софья вошла в дом. У нее была еще уйма дел: все-таки заботиться о трех ребятишках было нелегко, да и к завтрашним занятиям нужно тщательно подготовиться. Софья взяла книгу и… унеслась далеко-далеко от этого отмытого добела деревянного стола. Глубокая тоска по Эриху пронзила каждую клеточку ее тела. Тяжелая от воспоминаний голова склонилась на маленькие, огрубевшие руки.
Софье было восемь лет, когда умерла ее мать. Она осталась в детской памяти больной женщиной, которая лежала в кровати на высоких подушках. Большие грустные глаза матери следили за каждым шагом Софьи по комнате. Иногда она подзывала дочку к постели, перебирала ее волосы, притягивала к себе горячими руками и целовала, целовала…
Софью пугали эти взрывы чувств, и только позже, когда мать умерла, она с грустью вспоминала минуты близости с ней. Может быть, потому, что в ее жизни было все, кроме материнской любви и нежности. Отец вскоре женился, целиком и полностью предоставив воспитание дочери своей бездетной, одинокой сестре. Та, может быть, по-своему и любила Софью, но смотрела на нее не как на ребенка, а как на неудачный опыт бесталанного художника. Тетка строго следила за тем, как Софья училась, и настояла, чтобы она стала учителем, как и отец.
В педагогическом техникуме Софья познакомилась с Эрихом.
Высокорослый, еще похожий на мальчишку, он был серьезнее и уравновешеннее многих ребят в группе. «Самовлюбленный» — так называли его девушки. Некоторые откровенно приставали к нему, но он будто не замечал их красноречивых взглядов. Софья не писала ему любовных записок, зато обменивалась с ним книгами, она много читала и старалась не отставать от Эриха в учебе. Никогда не забудет она тот вечер, когда по пути в общежитие он вдруг остановился, нежно погладил ладонью ее по щеке и серьезно посмотрел в глаза:
— Ты всегда должна любить меня, я не могу без тебя…
После окончания техникума супругов послали в большое село, где они — молодые талантливые учителя — начали преподавать математику в средней школе. Только сейчас, после прожитых в одиночестве четырех военных лет, Софья поняла, как счастливы они были тогда. За несколько месяцев до начала войны Эриха призвали в армию. Она была беременна, и он с ободряющей улыбкой говорил, что будет отлично служить, чтобы не стыдно было, по возвращении домой, познакомиться с дочуркой. Эрих мечтал о дочери. Двадцатого июня она получила последнее письмо от него: «У меня все в порядке, я здоров, а как чувствуешь себя ты, любимая?..»
Война забросила Софью в эту маленькую деревню, где она познакомилась с тетей Халимат, которая с двумя детьми эвакуировалась сюда из далекой балкарской деревушки из-под Нальчика. Незаметно эта простая женщина стала для Софьи подругой, которая всегда была готова помочь ей, разделить с ней печаль и страдание. После рождения Ирмы Софья долго болела, и тетя Халимат заботилась и о ней и о ее ребенке…
Софья тяжело вздохнула. В этот момент детские ручонки обвили ее шею. Ирма забралась к ней на колени.
— Мамулечка, а мы уже пришли. Солнце стало совсем холодное.
Вот как долго засиделась она за столом! Софья поцеловала дочку.
— Ох вы, мои милые… Я совсем забылась… Азрет, Зухра! Садитесь за уроки. А Ирма будет тихонько играть со своей куклой.
Она вручила дочери сшитую из тряпок и набитую опилками куклу, а сама вышла на улицу, набрала кизяка и соломы, чтобы растопить печку и сварить немного картофеля. Руки ее занимались привычной работой, а мысленно она все еще была с мужем. «Где ты? Почему не ищешь меня так, как я тебя? Знаешь ли ты, сколько писем я тебе написала, любимый? Но почти все они вернулись назад, потому что не смогли тебя найти. А некоторые письма, видно, затерялись…»
Когда на следующий вечер они садились за свой скудный ужин, под окном послышались торопливые шаги. Дверь открылась и… Азрет и Зухра тут же кинулись навстречу матери, которая, плача от радости, начала обнимать то их, то Ирму. Софья расцеловала тетю Халимат, участливо посмотрела на ее заметно похудевшее лицо.
— Теперь все к столу!
Но тетя Халимат все ласкала и обнимала детей. Глаза ее светились радостью, из-под платка выбились седые волосы. Софья знала, что тетя Халимат поздно вышла замуж. «Потому что я была некрасивая, — так разъяснила она однажды. — Мой Ибрагим тоже не очень красивый, но хороший человек». Сейчас тетя Халимат была олицетворением материнской любви и в тусклом свете лампы казалась почти прекрасной.
— Как вы себя чувствуете? — спросила наконец Софья.
— О, я совсем здорова и снова могу работать. А еду, которую ты мне прислала, я привезла назад. Когда мне сказали, что отпустят домой, я больше ни единой крошки не могла съесть…
Она развязала узелок и выложила на стол картошку в мундире и несколько засохших кукурузных лепешек. Ирма проворно схватила одну из них:
— Апа, можно мне ее съесть?
— Конечно, можно, детка!
Ирма всех пожилых женщин называла так, как привыкла обращаться к своей любимой тетушке Нургиссе — апа!
Когда наконец все сели за стол и принялись за горячий чай, тетя Халимат спросила:
— Никаких известий?
Софья только отрицательно покачала головой и опустила глаза.
В один из первых апрельских дней почтальон Айгуль принесла письмо, в котором командир роты сообщал, что ефрейтор Ибрагим Алиев пал смертью храбрых. Когда Софья пришла из школы, тетя Халимат, рыдая и что-то выкрикивая, упала ей на руки…
Шло время. После победы над гитлеровской Германией вернулись уже многие бойцы. Всякий раз, когда Софья видела шагающего вдоль деревенской улицы солдата с вещевым мешком за плечами, сердце ее начинало гулко стучать, а в глазах загоралась надежда.
Как-то вечером, когда они с тетей Халимат шли домой с поля, им навстречу выбежала Ирма. Еще издали она закричала:
— Мама, тетя Айгуль принесла тебе толстое письмо, вот тако-о-о-е толстое!..