К зиме он перебрался в избу. Бабушка Лизавета, надев ему на голову горшок, подстригла-космы, сшила новую «теплушку», отдала ему шапку и пимы, оставшиеся от мужа. И о нем в селе заговорили не иначе, как «Гришка, мальчонка бабушки Лизаветы».
А Хемет увидел его наутро, как было занято село. Он только что напоил коня и тронулся было от колодца, когда увидел сына, идущего с ведрами за водой. Хемет свернул в переулок, подождал, пока тот наполнит ведра, и тронулся следом за мальчишкой, ведя в поводу коня.
Во дворах уже скрипели сбруей запряженные кони, перед зданием нардома Каромцев, выстроив отряд, рассчитывал личный состав. И уже возчики один за другим выезжали из дворов и бойцы рассаживались по саням, когда вдруг скоком выехал на площадь Хемет и, миновав вереницу саней, остановил коня во главе колонны, где стоял Каромцев. Прислонившись спиной к передку саней, одетый в полушубок, сильно перетянутый в поясе широким кушаком, сидел мальчишка, а посреди саней, натянув вожжи, — Хемет, и вожжи, стоит заметить, как бы ограждали юного седока с той и другой стороны.
— Нашего воинства прибыло, так выходит? — сказал Каромцев, слегка теряясь. Он наклонился к Хемету: — Под пули едем, Хемет, знаешь…
— Я его нашел, — сказал Хемет. — Я его нашел, — повторил он с упорными, неподатливыми интонациями в голосе, видя, что Каромцев медлит садиться.
И тогда Каромцев махнул рукой и сел рядышком.
Сперва они ехали широким, хорошо наезженным шляхом, затем от него ответвилась дорога поуже, но тоже хорошо наезженная — в Ключевку, до которой было километров десять. Когда отъехали половину пути, Каромцев выслал вперед тройку конных разведчиков. Вернувшись, они сообщили, что дорога впереди свободна. И они ехали дальше, возницы азартно подхлестывали коней, бойцы, на ходу соскочив с саней, бежали некоторое время рядом, опять падали в сани — так солнечно и студено было в окружающем их пространстве, такой незыблемый покой чудился в каждом звуке, в мерцании белого снега! Каромцев, глядя на бойцов, тоже соскочил с саней и побежал рядом, и мальчишка рассмеялся и вскинулся с места, но тут Каромцев под взглядом Хемета прыгнул в сани. Он прыгнул неловко, повалился, задирая полушубок, и когда умащивался удобнее, взглянул назад и увидел много конных. А когда отряд стал поворачивать на развилке, за конными мелькнул и обоз. Каромцев скомандовал развернуть сани с пулеметами, а бойцам залечь. Но мятежники свернули на параллельную дорогу и, вроде бы не замечая бойцов, продолжали движение: теперь, кажется, они ехали побыстрее, чем прежде. И тогда только Каромцев сообразил, что они торопятся первыми войти в село, потому что здесь, заварись каша, кавалеристам было бы трудно действовать. Иное дело на широкой деревенской площади, где они, по-видимому, и хотят встретить отряд.
Он приказал развернуться и ехать побыстрее, чтобы опередить противника и первыми войти в село. Что это за отряд, думал Каромцев, тот ли, что бежал из Кособродов? Или новая группировка? Но что бы там ни было — надо ехать.
Колонны некоторое время ехали рядом на параллельных дорогах, и там, где они сходились особенно близко, Каромцев различал бородатые лица. Между колоннами то там, то сям возникали перелески, воздух был прозрачен и чист, и каждый звук точно отливался в легкий звонкий металл и катился, позванивая. Теперь, когда и те и другие ехали рядом, никто не спешил вырваться вперед. Каромцев — потому что хотелось понять, спешат ли мятежники в село или, может быть, готовят какую-то ловушку. Судя по ухмылистым лицам, ничего худого для себя они не видят. Вон даже задирают бойцов:
— Эй, тифозные, не пристал ли кто из вас?
— Куда поспешаете? Не к молодкам ли Ключевским?
— Ку-у-ды! Укатают сивку крутые горки! Рази што комиссар ихний с лозунгом удюжит!..
Вскоре казачки и постреливать стали, бойцы отвечали им, и такая разухабистая перестрелка началась, что зайцы из перелеска стали выскакивать и, ошалев от грома, бежали прямо на сани. Каромцев заметил: Петруха Деревянин, тот паренек, что винтовку не мог поднять на учениях и над которым смеялись бойцы, — Каромцев позже взял его в личные секретари, что ли, — так вот Петруха, подхваченный азартом, вскидывал то и дело японский карабин и стрелял то в мятежников, то в зайцев…
Дороги, что катились рядышком, отдалились одна от другой — та, которой следовал отряд Каромцева, стала широко разворачиваться, в то время как соседняя прямиком устремилась к селу, окраинные избы которого уже помахивали дымками. Бандиты пришпорили коней, колонна их быстро стала удаляться, вот и последние сани свернули на повороте полозьями, и тускло блеснуло дуло пулемета.
Каромцев приказал остановиться. Он поднял к глазам бинокль и долго всматривался в сторону села. Когда первые конники бандитов приблизились к околице, из-за снежных валов поднялись бородатые, в тулупах люди, и Каромцев понял, что село уже занято мятежниками. Что ж, нет худа без добра: поспеши отряд и оставь позади себя противника, оказались бы в тисках.
Он подозвал командиров отделений.
— Вот что… — сказал он. Командиры смотрели на него с вниманием, молодые ребята, еще ни разу не вкусившие боя, и повоевавшие мужики. — Обстановка у вас на глазах, — сказал он и помолчал. — Соберите у коммунистов партийные билеты. — Он ничего больше не прибавил, кликнул Петруху и спросил у него, далеко ли запрятана шкатулка (в ней хранились копии донесений, приказов, плакаты на случай, если без промедления надо вывесить). Затем пошел вместе с Петрухой к саням. Из вороха соломы Петруха извлек шкатулку.
— Сейчас командиры принесут тебе партбилеты. Схоронишь получше. Лошадь… — Каромцев поглядел на коня, на сани, на сидевшего в санях мальчишку в полушубке, на Хемета, стоявшего рядом. — Возьмешь лошадь у Снежкова. И если… так придется, гони на станцию, доложись в штаб кавполка… он должон прибыть туда…
Командиры тем временем принесли билеты, и Петруха, положив их в шкатулку, закрыв и перевязав ее ремешком, пошел к саням Снежкова. Каромцев подозвал Хемета.
— Обоз мы расположим на опушке, у березняка, — сказал он без вопросительных интонаций, но надеясь все-таки услышать мнение Хемета.
Тот, подумав, ответил:
— Верно будет.
— Будешь за старшего, — сказал Каромцев. — Будешь за старшего, — повторил он. — Без паники чтоб!..
Не оглядываясь больше на Хемета, на сани, отъезжающие к опушке, направился к отряду. Он глянул на село, на его пустые улочки и велел рассыпаться бойцам в цепь. Бойцы Снежкова, пригибаясь, побежали в сторону села. Из окопов — видел Каромцев — высовывались головы, окруженные широкими воротами тулупов. Бойцы бежали все шустрее и кричали что-то. Но произошла заминка, когда, казалось, бойцам оставалось уже приступом брать окопы. Они остановились, а мятежники усилили стрельбу.
Вернулся Снежков, задыхаясь от бега.
— Окружили себя «минными полями», стервы!.. Разбросали бороны зубьями вверх и присыпали снегом, стервы… Есть раненые, пошлите подводу!.. — И сам опять побежал туда, к цепям, где множились звуки выстрелов и падали бойцы, то ли скошенные пулями, то ли залегающие в рытвины, чтобы ловчее скрыться и стрелять.
Двое бойцов поехали на санях и вскоре привезли два трупа и двух раненых, затем поехали опять.
Каромцев посадил на сани с пристроенным сзади пулеметом бойца вместо возчика, сам приник к пулемету и велел скакать вперед, но не прямо к цепям, а во фланг. Там боец осадил скоком несшуюся лошадь, развернулся. Стук пулемета полетел в белые валы, как бы соединяя в одно, дисциплинируя беспорядочную винтовочную трескотню. Постреляв на одном участке, он бросался на другой, на третий, и только напряжением воли он сдержал себя и вернулся в тыл, понимая, как неравны силы и что, если отряд даже и одолеет окопы и ворвется в село, там на площади кавалеристы зарубят бойцов за милую душу. Но ведь и мятежники не спешили выезжать из села — может, они полагают, что за отрядом идет помощь (слухи о кавалеристах из губцентра не могли их миновать), или все-таки хотят заманить в село, на площадь, где можно будет разгуляться казачкам.
Он видел, что бойцы продрогли. А бандиты — в тулупах, да еще защищены снежными валами. Он не знал, сколько времени все это протянется, но до темноты хотел удержать напряжение, чтобы потом под покровом ночи отступить в березняк, собраться кучно и отстреливаться, если противник станет наступать. Кавалеристы не больно-то попрут по сугробам и чащобам. А к тому времени, может, и помощь подоспеет…
Он вздрогнул. Тяжело, гулко прогрохотал выстрел, и минутой позже — еще не замерли звуки первого выстрела — громыхнул второй. Вот чего не предвидел и не мог предвидеть Каромцев — что они станут стрелять из трехдюймовых орудий. Но и это было не страшно, отряд мог отступить в недосягаемое место, а конные бандиты опять же не поперли бы по сугробам.
А трехдюймовки стреляли. Снаряды пролетали далеко над бойцами, лежащими в цепи, и над тем местом, где стоял Каромцев, — возле шалашика, наскоро сооруженного для раненых. Он глянул назад и обмер. Бандиты обстреливали обоз, надеясь отрезать отряд от возчиков. И снаряды ложились то справа, то слева, то не долетая, то перелетая, но все неуклонней нашаривая ту смертную точку, в которую они потом будут бить не переставая. Но еще можно было отвести обоз подальше, и он вспрыгнул на коня и погнал к обозу. Если бы чуть раньше, чуть раньше! Он видел, как иные возчики кнутуют коней и выскакивают на дорогу.
— Стой! — закричал он, вылетая на дорогу. — Стой!..
Возчики приостановили лошадей.
— Не пускать! — велел он подбежавшим бойцам. — Стреляй — кто тронет коней!
Но снаряды рвались над головой, и несколько коней упало и дрыгалось в постромках, испуская дух. Возчики панически напирали на бойцов, и те кричали и палили в воздух. Объезжая их, возчики по целине выбирались на дорогу и, нахлестывая коней, уносились прочь.
— Сволочи! Трусы!.. — Каромцев пристрелил одну за другой две лошади. Курок бесплодно щелкнул, Каромцев отбросил револьвер и выдернул из рук бойца карабин. Но стрелять было поздно, бесполезно: на опушке, у самой чащи, на прежнем месте стояла только одна упряжка и в санях сидел Хемет.