Олгерд оказался прав. Немцы вдруг прекратили осаду и ушли к себе. Это событие поразило псковичан, и они стали уговаривать Олгерда креститься и сесть у них на княжение. На что тот ответил:
— Я уже крещён, я христианин, в другой раз креститься не хочу и садиться у вас на княжение не хочу. Если хотите, — добавил он, увидев, как опечалились псковичане, — я могу оставить сына Андрея.
— Только пусть крестится, — в один голос заявили они.
Олгерд дал согласие кивком головы. Вот иногда как добиваются славы и победы.
Глава 13
Трудно сказать, что заставило новгородцев напасть на Московию. Их не напугали провальные походы литовцев на Можайск, немцев — на Изборск, когда те сделали попытку поживиться за счёт некогда грозных соседей. Вероятнее всею, как и те, думали, что уход Калиты ослабил Московию. И вот новгородские молодцы, сбившись в солидную дружину, захватили Устюжну, пограбили, пожгли жителей и двинулись на Белозерск. Захватили и его.
С колокольным звоном встречала Москва своего нового великого князя Симеона Иоанновича. Густо гудел тверской колокол со Спаса, выделяясь своей мощью, и как бы напоминая о былом величии Московии, когда она безраздельно повелевала княжествами. Лишая своего недавнего врага силы и показывая соседям своё величие и превосходство, повелел Иван Калита снять в Твери главный колокол и перевезти в столицу. Кто мог противиться Калите после такой его выходки? Да никто! Силён и велик был князь.
И вот новый великий князь, Симеон Иоаннович, объявился. Толпы народа замерли. Но он не замечает их. Прямо с коня — и в Архангельский собор. Здесь, у стены, стоит усыпальница некогда великого князя всея Руси Иоанна Данииловича, по прозванию Калита.
Симеон Иоаннович упал перед ним на колени, положив голову на крышку гроба. Долго что-то шептали его губы. Он не оглянулся, когда кто-то рядом опустился на колени. Когда поднялся, увидел перед собой Анастасию, свою полюбившуюся жену. Она видит, как блестят его глаза, и чувствует, как сын жалеет безвременно ушедшего отца. Её горестное лицо лучше всяких слов выражает скорбь и глубокое сочувствие. Он прижат её к себе, и они тихо вывши из церкви.
А дома... Дома в бурном восторге встречают его сыновья. Правой рукой он подхватывает старшенького, Василия. Иногда он зовёт его в шутку Гедимином. И не ошибся. У него резко выделяются Гедиминовы черты: широкий лоб, острый нос, твёрдый взгляд. Все, кто видел великого литовского князя, узнавали в Василии черты деда. Другой его дед посмеивался бывало над малышом, говаривая:
— Быть тебе, Васька, великим князем Руси и Литовии.
А о чём думал литовский дед? Жаль, что мать-история не услышала думы этого великого человека. Левой рукой держит крошку Константина. И как счастлив отец! А вместе с ним и Анастасия.
Вечером, в этот же день, вернувшегося великого князя посетил митрополит Феогност. Они долго о чём-то беседовал. Уходя, митрополит сказал:
— Итак, завтра, в Успенье я озвучу волю Бога нашего Иисуса Христа и благословлю тебя на княжение.
Князь в благодарность низко склонил голову.
И вот, рассекая орущую от счастья толпу, появился великий князь.
— Каков молодец! — восхищались многие.
Он высок, строен, удлинённое лицо выглядит строгим. Подбородок, украшенный аккуратно постриженной бородкой, приподнят, отчего его вид казался гордым. Но от этого он не терял своей привлекательности. Брови по-девичьи дугой. Щёки тщательно выбриты.
— Гордый! — толкает боярин соседа и показывает на торжественно идущего к церкви князя.
Он одет по старинке. На нём синее корзно с красным подбоем. Оно застёгнуто на плече красной запоной с золотым отводом. Под ним — тёмный аксамитовый кафтан. Из-под него виден золотой пояс с четырьмя концами. Золота вообще много: воротники, рукава, подол и края кафтана наведены золотом. На ногах — красные востроносые сапоги. На голове — шапка с красными наушниками и зеленоватым подбоем с горностаевой опушкой. Его одежда удовлетворяет народ.
— По стопам отцовым пойдёт! — заключают они, испуская радостные вздохи.
За ним идут князья: тверской Александр Михайлович, ярославский Василий Давыдович, князь Андрей Фёдорович Пожарский, рязанский Иван Иванович Коротопол, муромский Василий, холмский Всеволод, суздальский Константин Васильевич, Ярослав пронский... воеводы, бояре, купцы, ремесленники... С Пожарским многие милостиво раскланивались, а когда отворачивались, то и плюнуть могли:
— Тоже, полководец сыскался!
А зависть так и лезет из их глаз. А всё та, бескровная победа, даёт о себе знать.
В Успенском соборе Симеона Иоанновича ждал митрополит всея Руси Феогност. Он уже не молод. Седая борода закрывает грудь. Но глаза горят живым огнём. Голос его крепок. Правда, иногда вдруг перехватывает горло. На сей раз слышится его возбуждённый голос.
— Отче наш, иже еси на небесех! Да святится...
Великий князь стоит с опущенной головой, временами осеняя себя крестом.
Но вот молебствие закончено. По случаю начала своего княжения Симеон Иоаннович выставил для народа питие в бочках и еду на длинных столах. Ими заставлена вся кремлёвская площадь. Чтобы не было толкотни и давки, следят княжеские дружинники. Иногда особенно нетерпеливых могут и дубинкой охладить.
А князья, многие бояре, купцы да ремесленники, среди которых колокольных дел мастер Борисенко, золотых — Парамша, иконных — Дионисий, собрались в большой княжеской светлице. Его отец, Калита, был прижимист на это дело, не баловал свою опору. Сын тут вроде не в отца. Хорошо это или плохо? Для кого как. Боярин Василий Кочева, одобрявший Калигу в этих делах, был не очень доволен:
— Не пустил бы Московию с протянутой рукой.
Недалеко от себя Кочева увидел Пожарского. К нему кто-то отчаянно привязывается. Но видно, князь не очень-то хочет общаться. Никак Димитрий, его, Пожарского, старший брат. Глаза что-то подводят. Повернулся к верному другу Миняю:
— Скажи, — просит он, — никак Димитрий рядом с Пожарским.
Тот посмотрел в ту сторону и ответил:
— Он!
— Ты смотри, — чему-то подивился боярин.
Вошёл великий князь в сопровождении братьев Ивана и Андрея. Такой же гордый. Подошёл к креслу. Взглядом повелителя окинул трапезную. Все враз смолкли. Стольник суетливо налил ему в кубок вино. Великий князь приподнял его, посмотрел на тёмно-вишнёвую поверхность, словно хотел что-то прочитать на ней Потом, подняв голову, заговорил:
— Други верные! Мужи доблестные! Братья родные! Кланяюсь я вашей воле.
После этих слов он замолк, словно ожидал отклика на свои слова. Но трапезная молчала. Тогда, слегка откашлявшись, он продолжил:
— Хочу вам сказать: я, великий князь Симеон Иоаннович, со своими братьями младшими, князем Иваном и князем Андреем, целовали крест у отцовского гро6а сегодня поутру. Быть нам заодно до смерти. Брата старшего иметь и чтить в отцово место. А свидетелями этого договора были: тысяцкий Василий, бояре Михаил Александрович, Василий Окатьевич, Ананий Окольничий, Иван Михайлович.
Названные бояре, не без гордости, кивали головами, А князь продолжил:
— Мой отец Иоанн Даниилович был для вас старшим братом. Чтили ли вы его?
Хоть и вопрос задал Симеон, но голосом уверенным, властным. Сразу чувствуется: князь не кисель.
— Чтили! — хором ответила трапезная.
— Теперь я, великий князь, спрашиваю вас: чтите ли вы меня старшим? — голос звучит ещё крепче.
Мгновенная тишина вдруг нарушается криком:
— Чтим!
Симеон кивнул головой и продолжил:
— При отце Русь была сильна и славна тем, что князья беспрекословно повиновались старшему. И теперь, — голос его набрал силу и, кажется, лёг на плечи присутствующих такой невероятной тяжестью, что её трудно выдержать, — только таким беспрекословным повиновением ему, Симеону, мы можем освободиться от татарского ига!
Последние слова поразили присутствующих. Так говорить в открытую о своих поработителях... значит, чувствует силу молодой князь! Или глупая молодость заговорила? Беды бы не накликал. У Калиты тишина была.
Поднялся митрополит. Поднял с груди свой крест и, крестя им Симеона, проговорил:
— Церковь, великий князь, готова благословить тебя на этот святой шаг. Но этот шаг не должен быть опрометчивым.
Потом он, оставшись вдвоём, напомнил князю его слова, сказав:
— Симеон Иоаннович, ты будь осторожен. Знай, у хана длинные уши. Беду так можешь накликать.
Князь, видать, сам это понял:
— Ты прав, владыка!
Больше никто никогда не слышал от него этих слов. Даже больше, если кто-то пытался напомнить о них, князь резко пресекал эти речи.
Первым, опережая князей и бояр не по чину, вскочил с кубком в руке Борисенко:
— Слава великому князю!
— Слава! — подхватила трапезная.
Всё шло хорошо, пока подвыпивший боярин Михаил Васильевич, шатаясь из стороны в сторону, не подошёл к Симеону и не спросил:
— А почему... ты великий, а где Всея Руси? Калита в последний приезд привёз... ето званье.
К нему подскочили более трезвые бояре и увели. Глядя на других, смотревших на него весьма выразительно, Симеон понял, что все ждут от него ответа. И он ответил, как ему сказал хан Чанибек:
— Многие не хотят возвеличивания Московии, и не только среди русских князей, но и среди мурз орды, — он поднял кубок. — Выпьем за могучую и процветающую Московию!
Призыв возымел своё действие.
Отшумела, отпьянствовала Русь, и началось великое княжение. А зачиналось оно не с хороших вестей. Литовцы пытались захватить Можайск, новгородцы пограбили Устюжну и повоевали Белозерскую волость. А ведь знают, что её купил ещё Калита. Что ж, пробуют новую московскую власть. Она её покажет.
Симеон позвал к себе Кочеву. Буквально на крыльях летел к нему боярин: «Раз зовёт, значит, понадобился! Нужон! Слава те...». Боярин по привычке стукнул в такую знакомую дверь и, открыв, спросил, тоже по привычке: