При одной из встреч Пожарский даже испугался, увидев пришедшего к нему великого князя.
— Великий князь, — невольно воскликнул Андрей, — да что с тобой? Уж не болен ли ты? — спросил он тревожным голосом, заглядывая ему в лицо.
— Болен, друг, болен. Да не зови ты-то меня великим. Друг может звать меня и по имени.
— Нет! Великий князь! — не согласился Пожарский. — Настоящий друг должен беречь, поднимать выше титул и его значение!
Симеон посмотрел на него, улыбнулся и обнял князя.
В гриднице, куда привёл хозяин гостя, они перекрестились на образа и сели за стол.
— Что тебя, великий князь, мучит? — спросил Пожарский, положив руки на стол.
Симеон призадумался. Было понятно, что его мучил вопрос: рассказать или нет, не будет ли он смешон. И решился.
Закончив свою исповедь, он поднял глаза на Андрея.
— Великий князь, — начал Андрей. По выражению его лица чувствовалось, что он переживает за Симеона, — я думаю, тебе надо просить у митрополита согласие на развод.
— А если он не даст?
В этих словах чувствовалось, будто с него снят тяжеленный груз. Ведь он и сам подумывал об этом. А что он на правильном пути, подсказал человек, на которого можно положиться.
Пожарский усмехнулся:
— Есть и Константинополь!
— Это выход! — сам он почему-то об этом не подумал и, как мальчишка, обрадовался, но заметил: — Долгий это путь.
На что Пожарский с улыбкой ответил:
— Путь я помогу сократить.
Симеон благодарно взглянул на хозяина и, подойдя, обнял, а йотом пожал руку.
— Великий князь, ты... уходишь? — удивлённо спросил хозяин. — Дарья на меня обидется. Пироги она испекла... у-у-у.
Князь развёл руками:
— Если Дарьюшка обидится, остаюсь.
Они оба весело рассмеялись.
Хозяин не обманул: пироги были отменными. Симеон, помня давний случай, старался на Дарью не смотреть. Если и бросал взор, то он был безразличным. Великий князь умел ценить дружбу.
После разговора с Пожарским Симеон решил встретиться с митрополитом. Но он хотел сделать так, чтобы встреча была случайной и разговор начал не он, а митрополит. Через несколько дней такая встреча произошла. После вечернего богослужения в Успенском храме Феогност неторопливо возвращался к себе, наслаждаясь тёплым днём.
— Князь! — окликнул Феогност в задумчивости шедшего Симеона.
Тот, как показалось митрополиту от неожиданности вздрогнул и повернулся на голос.
— Владыка!
Они пошли вместе.
— Что, князь, не весел? — полушутливым голосом спросил митрополит.
Князь понял, что время настало. Лицо его посуровело.
— Чё тебя мучает? — митрополит остановился, склонил голову, стараясь заглянуть князю в глаза.
— Жена! — бухнул князь и добавил: — Поверь мне, владыка, не плакаться хочу, но правду сказать. Нет у мня жены. Нет!
От таких слов митрополит отшатнулся от князя, непонимающе глядя на него.
— Да, нет, — угрюмо повторил он, — змея она, змея! — с болью в голосе проговорил князь. — И тело змеиное. Холодом от неё веет, не могу, владыка, так жить. Господи! Помоги мне! И ты, владыка!
Но владыка ему ничего не ответил и пошёл, в задумчивости опустив голову. Князь понимал, что ему надо подумать. Симеон шёл рядом, терпеливо ожидая его приговора. Дойдя до своих хором, митрополит остановился. Ковыряя посохом гальку, утрамбованную на тропе, Феогност проговорил:
— Сын мой! Бог терпел и тебе надо...
— Прости, владыка, — он положил руку себе на грудь, — но Господь видит, что там творится. И он... поддержит меня. Прости.
Он взял руку митрополита, поцеловал. Поклонился и пошёл прочь.
Глава 25
После столь неожиданного завершения кулачного боя, толкнувшего Фёдора на самую высокую ступеньку новгородской власти, он бросился разыскивать отца и Марфу. Уж очень ему хотелось увидеть выражение её лица, когда она узнает, что он победитель. Но на площади их не оказалось. Куда-то исчез и Егор. Парень ему очень понравился. Фёдор бросился его искать. Кто-то подсказал, что он был с Вабером, который, отлежавшись, присел на пенёк, поглаживая бок со сломанными рёбрами. Подойдя к нему, Фёдор назвал себя. Узнав, что перед ним новый посадник, Вабер приподнялся. Фёдор, видя его состояние, пообещал ему возницу, чтобы тот довёз до дома.
Такая забота нового посадника растопила душу литовца. И когда тот спросил, знает ли он Егора, Вабер ответил утвердительно. Фёдор признался, что ему паю срочно увидеть Егора, так как хочет сделать его воеводой, но попросил всё рассказать о нём. Вабер поведал о его приключениях, любовную тему из скромности, затевать не стал. Фёдор увидел, что парень не только молодец сражаться, но кое-что понимает и в военном деле. Куда хуже искать воеводу, который может рыть под него яму. А этот — вряд ли. «Молод?! Да я сам молодой! А этот будет до смерти рад и век мне благодарен». А когда новый посадник узнал, что Вабер живёт вместе с Егором, то вмиг нашёл колу[42]. Вабера он отвёз, как и обещал, чем заработал от него заверения в преданности.
Только здесь Фёдору не повезло. Егора дома не было. Подождав какое-то время, Фёдор решил уехать и встретиться с Егором в ближайшее время. Удивительно, что имя Егор ему ничего не говорило. Вероятно, от радости.
После бурного дня Фёдор спал, как младенец. Проснулся, когда солнышко подкатывало к обеду. Наскоро одевшись, он помчался в посадскую. Служки встретили его с удивлением:
— Ни один посадник в первый день не приходит. Он дома отпаивается рассолом, — сообщит они ему.
В ответ Фёдор сказах всего два слова:
— Новая метла...
Те переглянулись и расползлись по своим норам.
Фёдор, поднявшись к себе, посидел в кресле, походил вдоль стола, поглядел в окно, пятерней расчесал волнистые волосы и решил топать к отцу.
И чем ближе подходил он к хоромам отца, тем сильнее билось его сердце: «Как она? Поди, вцепится в меня! А как она хороша! Бояре больше смотрели на неё, чем на кулачный бой, это я заметит А что скажет батька? В один вечер и... посадник. А он сколько на это тратил и денег, и времени! Ха! Ха! Уметь надо! И удачно-то как! Какой будет воевода! Скорее надо его двинуть. Я это сделаю на следующей неделе и согласие выборщиков утрясу. Надо найти Крутило. Он всё окрутит».
Ворота отцовских хором были закрыты, и он нетерпеливо постучал колотушкой. Вскоре за воротами раздалось безразличное:
— Кто?
— Дед Пихто! Открывай! — властно приказал он.
Петли заскрипели, ворота открылись.
— Батька у себя? — на ходу спросил Фёдор.
— У ся! — ответил служка, закрывая «пасть».
— Батька, — с порога загремел сын, — поздравляй! А каково, я и воеводу нашёл! Егора!
Как только он произнёс это слово, отец подскочил к нему, как ужаленный, ладонью закрыл ему рог.
— Ты чё, старый? — вскипел сын. — Ты знать, с кем дело имеешь?
— Молчи луче, дурак! — рявкнул отец.
— Ты чё, батяня? — удивился сын. — Вместо поздравления... дурак.
— А то... Егор, — он зашептал, — это тот Егор, — и оглянулся на дверь, — которого ждёт не дождётся Марфа! Вот те и радость!
— Да он ли это? — понизив голос, спросил сын.
— Точнее не бывает. Я парня помню с его первой победы.
— А что тогда... Осип?
— Ошибся твой Осип! Ошибся! Тот, кто сказал, не знал, что было на деле. А он жив-здоров! Понял?
Фёдор задумался. С лица слетело счастливое выражение.
— А я-то хотел его воеводой сделать!
— Сделай, сделай! — зашипел старик, — себе на голову.
— Теперь-то я вижу.
— Чё ты думать делать?
— Да увезу Марфу к себе в деревню. Скажу, худо стало... А ты етого... отправь... понял?
Сын кивнул. И сразу задумался: «Так просто это не совершишь. Я, дурак, поведал про это прилюдно. Надо что-то придумать».
Марфа наотрез отказалась куда-то ехать. Евстафий хотел было припугнуть её тем, что заберёт дарственную бумагу назад. Дева, подойдя к подаренной им шкатулке, открыла её и, взяв ту бумагу, положила перед боярином, заявив:
— Мня не надо стам пужать, — и гордо вышла из комнаты.
Боярин даже растерялся, поглядывая на свёрнутое трубочкой завещание. Взяв бумагу в руки, он долго крутил её, думая, что же ему делать. И решил идти к Марфе, чтобы, помирившись, вернуть бумагу.
Подойдя к её опочивальне, боярин остановился. Какая-то робость охватила его. Он даже усмехнулся: «Как пацан!». Он приоткрыл дверь. Марфа лежала на кровати, лицом к стене, накинув на ноги платок.
— Марфа! — позвал он её.
Но та даже не повернулась. Он взял ослон, подошёл к кровати и сел рядом.
— Марфуша, — ласково произнёс он, — не надо сердиться, не хошь ехать в деревню, давай не поедем. Но только мне что-то худо, да надоть бы и по делу. Тама мня люди ждуть. Староста. У каждого ко мне сколь делов накопилось... Да и по свойму хозяйству хотел управиться. Но раз ты не хошь...
— Ладноть, — перебила она его, — если тебе худо, надо людям, да по хозяйству, тогда поехали.
Бумага осталась в руках боярина.
Дел у нового посадника было по горло. Он усиленно искал деньги на восстановление моста. Бросил к новгородцам клич, ездил повсюду: где просил, где убеждал, а где и нещадно ругался. Дело сдвинулось, но всё же шло медленно. Однако за делами он не упускал мысль, как избавиться от Егора. О том, что он хотел ему предложить, даже боялся думать. Рад был, что никто не упоминал о его обещании. Но жители донимали его вопросом о воеводе. Было понятно, что Егор пришёлся людям по душе. Это страшило Фёдора. Избавиться от него он боялся: узнает толпа, растерзает, как пить дать. И всё же эта проблема не оставляла его. «Что, что найти, — мучился он вопросом, — знать бы». Он часто проезжал мимо хором знатного купчины Павши Фоминича. Но на воротах-то не написано, что они выжидают: будет или нет Егор воеводой. Вдруг будет. Не дай бог!