— А у вас, у пруссов, всё, как у нас, у руссов, — рассмеялся он.
Засмеялись и другие. Когда рассаживались, Осип, взяв Егора за рукав, посадил рядом с собой. Фёдор оказался рядом с хозяином.
Когда по бокалам разлили пахучую жидкость, хозяин сказал тост:
— Я рад, что мшу приветствовать вас, дорогих гостей, за этим скромным столом.
От этих слов Осип рассмеялся:
— У вас, у пруссов, может, это и скромный, — он рукой провёл, как бы охватывая богатый стол, — а вот у нас, у руссов, это... Ха! Ха!..
Осип вдруг оборвал смех, заметив, как изменилось лицо хозяина. Из улыбающегося, радостного оно превратилось в жёсткое и даже недовольное. «Что-то ему не понравилось», — мелькнуло у боярина в голове.
— Я уже не прусс, — пояснил хозяин, — мой друг — свидетель, что я стал русским.
Глаза боярина округлились. Он не понимал, как вдруг можно сделаться из прусса русским, и перевёл взгляд на Егора. То с серьёзным выражением лица поведал боярину о свершившемся на острове. Боярин принял довольно внушительный вид, взял бокал и подошёл к Камбиле:
— Боярин, коль это сделал народ, я поздравляю тебя и весь твой род. Но учти — быть русским непросто. И я желаю, чтобы ты и всё твоё потомство с достоинством несли этот крест.
Пока говорил боярин, Камбила улыбался. Но вот закончил он совсем непонятно. Какой крест надо нести? По его растерянному лицу никто не мог понять, что случилось с хозяином. Опять он чем-то недоволен. Егор не выдержал и спросил:
— Камбила, ты чё, не рад?
— Рад, Егор, рад! Но какой нести крест?
Поняв, гости рассмеялись. Боярин пояснил:
— Нести крест, это... выбрать свою судьбу. Понял?
Прусс отрицательно покачал головой. Боярин растерянно посмотрел на Фёдора. Тот только пожал плечами. Тогда он глянул на Егора. Парень махнул рукой.
— Камбила, ты стал русским?
Тот утвердительно кивнул.
— Вот ты и принял нашу жизнь. Понял?
Камбила вновь кивнул.
— А ето значит, что ты несёшь и наш крест. Наша русская жизнь — наш крест. Это другой крест. Не путай. Один крест, ето вот, — и достал из-под рубахи нательный крест, — видишь? А ето, чё сказал боярин Захарович, воображаемый крест. Твоя новая жисть. Понял?
Хозяин заулыбался. Как тут было не выпить по чарке? До дна, по-русски.
За нового русского пили не раз. Целовались. Клялись быть верными друзьями. Но не забывали Осип и Фёдор о своих делах. Начал боярин:
— Камбила, ты ещё не познал нашей жизни...
Прусс ловит каждое слово.
— Тут у нас пять концов[48]. И каждый хочет иметь свою выгоду. Так вот, — боярин покашлял в кулак, посмотрел на Фёдора, — скоро будут выбирать нового посадника.
— А куды делся Фёдор? — спросив, Егор посмотрел на боярина.
— Ты о Дворянинцеве? — уточнил Осип.
Егор кивнул.
— Да, сбёг ён. Шелонцы да луговцы добрались бы и до него.
И тут вдруг возмутился Камбила:
— А пошто его не спасли? Как его можно? Литовский князь — враг. Он потребовал, а те рады стараться.
Боярин понял всю глубину правоты хозяина. В душе он и сам возмущался. Но...
— Ты знаешь... — боярин повернулся к пруссу, — жить на границе очень трудно. Нас одолевают то литовцы, то, раньше, пруссы, то князь тверской, щас тевтонцы... да ладно. Людям ето надоело вот так, — и он провёл по горлу ладонью, — поэтому они цепляются и за соломинку, чтоб хоть малость пожить спокойно.
После этих слов почему-то все замолчали. Нарушил тишину боярин. Он обратился к Егору:
— Расскажи, Егорушка, про свои муки, разлуки.
Тот всё поведал о своей жизни. Выслушав его, Осип сказал:
— Вот вы терь, как братья, — и посмотрел по очереди на каждого из них.
Те тоже, поглядывая друг на друга, радостно закивали головами.
— Есть такой старый обычай — родниться, — и боярин подозвал обоих к себе.
Выбрав поострее нож, он взял руки друзей и слегка порезал запястья. Показалась кровь. Боярин приложил их ранки друг к другу и заявил:
— Терь вы братья по крови.
За это все с удовольствием выпили, закусили. Боярин выбрал перепелиную тушку, разодрал её и, откусив пару раз, положил остатки на стол. Отхлебнув хренового кваса, боярин, глядя на Камбилу, сказал:
— Я начал говорить, что скоро будут выбирать посадника. Так вот, ты, Камбила, живёшь на нашем конце. Здеся же живут другие... гм... пруссы. Неплохо бы, — он прищурил один глаз, — чтоб ты поговорил с ними, и они подняли руки за... — и перевёл взгляд на Фёдора.
Все поняли, кого боярин хочет видеть посадником. Камбила сразу согласился. Поддержал и Егор, сказав, что он многих уже знает и тоже поговорит с ребятами.
— Вы, — боярин посмотрел на «братьев», — начинаете свою настоящую жизнь. Выпьем, чтоб она была удачной.
Когда хозяин начал разливать питьё, Егор неожиданно спросил:
— Боярин, куды уехал Фёдор?
Тот посмотрел на него:
— Думаю, — сказал боярин, — он-то те не нужон. Нужна Марфа.
Егор покраснел и опустил голову.
— Добра девка! А знаешь, чё она выкинула?
Тот отрицательно качает головой.
— Старосту свойво помнишь? — спросил Осип.
— Помню, — ответа Егор.
— И сына его помнишь?
— Помню, — и он весь насторожился.
Заметил это боярин. Глазки его засверкали хитрецой.
— Так вот. Староста сосватал Марфу за свойво сына. К венду они дошли, — сказав, боярин замолчал, глядя, как заходили на лице Егора желваки. — Да не бойсь! Венчание не состоялось.
И он рассказал, как она, оттолкнув жениха, подскочила к братцу, сдёрнула его с лошади и ускакала, невесть куда. Боярин закончил рассказ словами:
— Любит она тя, Егорушка. Ой, как любит! — Осип с улыбкой на устах посмотрел на парня.
— Хде Фёдор?
— Думаю, Федька удрал в деревню. Глухая она называется. Я те дам провожатого, если поедешь за ней.
— Поеду.
— Мы поедем! — поддержал его Камбила.
Лицо боярина засветилось.
— Людишек только возьмите. Там у ейво люди лесные. Звери.
Глава 29
Стокгольм. Серая туча, надвинувшаяся с моря, навевала тоску и уныние. Настойчивый, не утихающий дождь перекрасил все окружающие предметы в тусклые, невыразительные тона, сделав широкие улицы пустынными и отталкивающими. Казалось, каждый, кто на них появится, впитав в себя это уныние, сам станет частью всего окружающего. Но так только казалось.
Из Нормальна, через новый каменный мост, в Стаден въехала довольно изящная карета. Кучер, сидевший на облучке и закутанный в потемневший от дождя плащ, надвинул чуть ли не на нос широкополую шляпу. В его руке, на длинной рукояти, был кнут, и он изредка «поглаживал» им широкий зад лошади. За каретой, верхом, ехали два вооружённых воина.
А в карете находился молодой шведский король Магнус Ерихсон. Его удлинённое суховатое лицо с острой бородкой и постриженными усиками не было унылым, а наоборот, на нём застыла улыбка удовлетворения и даже радости. Ещё бы! Побывав в Кунгсхольме, где он воочию убедился в могуществе своего флота, в Нормальме, на встрече с ведущими торговыми людьми, получив от них поддержку задуманного им мероприятия, было от чего улыбаться. Теперь оставалось одно: придумать только повод. И он решил посоветоваться с епископом. Тог приносил ему письма папы и тоже не должен стоять в стороне.
— К святому Николаю! — приказал он кучеру в слуховую трубу.
Епископ был глубоким стариком, белесовато-пепельным, как лунь. Его сухая, слегка сгорбленная фигура ещё таила в себе недюжинные жизненные силы, а искорки в глазах говорили о его ещё не увядшей душе.
Он внимательно слушал короля, видя, что тот хочет отличиться перед папой. Глядя на него, старец думал, что чем дальше от Священного престола отстоят государи, тем больше в них папёжничества[49] перед ними. «Близость стирает грани», — подумал священник. Когда король закончил своё короткое повествование, в котором изложил пути решения вопросов, поднятых в папской булле, старец ответил не сразу. Тяжеловато опираясь на посох, он поднялся. Шаркая ногами, подошёл к окну. На подоконнике стояли горшки с растениями. Он оторвал на одном из них сухой лист. Скомкав его, посмотрел по сторонам, куда бы положить этот комочек. Ничего лучшего не нашёл, как положить рядом с горшком.
Потом молча вернулся на своё место. Проведя длинными тонкими пальцами по жидкой бородёнке, заговорил скрипучим голосом:
— Чуть больше века тому назад маршал Торкеле Кнутсон, в бытность ещё малолетнего короля Биргера аф Бьелго, собрав вокруг себя огромную силу, наняв итальянских мастеров, заложил город Ландскрона в устье Охты. Через год русский князь Андрей штурмом взял этот город, истребив там наш гарнизон, а его уничтожив.
Он замолчал и, опершись руками на посох, исподлобья взглянул на короля. Тот о чём-то сосредоточенно думал. Подождав какое-то время, священник проскрипел:
— Молодой король Биргер тоже попытался прибрать к рукам восточные земли.
Король знал эту историю, которая закончилась полным поражением короля.
И вот новый молодой король довольно дерзко взглянул на епископа. Епископ его прекрасно понял. Усмехнулся:
— Я не хочу тебя отговаривать от задуманного. Но то, что было, забывать не надо.
— Что ж ты, святой отец, посоветуешь?
Епископ погладил рукоять посоха и, глядя в окно, ответил:
— Надо внести смуту в душу своего противника.
Глаза короля округлились:
— Каким способом? — спросил он, в свою очередь, уставившись на священника.
Тот опять погладил посох, кашлянул в жилистый кулачок и ответил:
— А ты попробуй убедить их, что твоя, наша вера, лучше, сильнее. И что мы стоим ближе к Боту. Это поняла почти вся Европа.
Проговорив это, священник, опершись на посох, поднялся. Король понял, что аудиенция окончена. Он поцеловал ему руку и удалился восвояси.