В сходной манере жесткой социальной сатиры, доходящей до гротеска, выполнена повесть "Улитка на склоне" (та ее часть, которая была опубликована в журнале "Байкал", 1968, № 1, 2). Перед нами жутковатый в своей бессмысленно-кипучей активности мир некоего Института, сотрудники которого заняты изучением загадочного и непостижимого Леса. Точный предмет исследования, равно как и его цель, никому не ясны, что порождает всеобщую путаницу и неразбериху, стыдливо прикрываемые видимостью строгой, чуть ли не казарменной дисциплины.
Во всех этих произведениях главная мишень писателей — архаичный, дорого обходящийся обществу стиль управления, некомпетентный и недемократичный по своей сути. А вот в повести "Второе нашествие марсиан" Стругацкие обращаются к исследованию типа сознания, во многом порождаемого подобными деформациями общественных структур и механизмов. Точно воссоздана здесь атмосфера захолустного городка, обитатели которого проводят дни в сплетнях и пересудах, в обсуждении реальных происшествий и фантастических слухов. "Антигерой" повести, отставной учитель гимназии Аполлон — человек не злой и даже не начисто безнравственный. Просто он убежден: в его судьбе все определяется не зависящими от него причинами, игрой внешних сил, которым приходится безропотно подчиняться. Долгое время воплощением такой силы было для него правительство, которое платило Аполлону жалование, а потом пенсию, обеспечивая тем самым его скромное благополучие. И Аполлон служил правительству без вопросов и сомнений. Но вот ситуация изменилась, что-то произошло — идут слухи то ли о перевороте, то ли о высадке марсиан. Стругацкие добиваются яркого комического эффекта, демонстрируя ту эластичность, подвижность, с которой обывательский здравый смысл приспосабливается к самым немыслимым обстоятельствам. Мысль о необходимости подчиняться пришельцам, которых, к тому же, никто еще и в глаза не видел, без помех овладевает сознанием жителей городка, привыкших к нерассуждающему повиновению. Тем более, что в повседневном их существовании почти ничего не изменилось, а уровень жизни горожан даже повысился.
Что же касается таких материй, как человеческое достоинство, совесть, свобода, исторические и культурные ценности — то для Аполлона и ему подобных это роскошь, духовный десерт, который можно себе позволить во времена благополучные. Но если эти абстракции требуют от человека поступков, сопряженных хоть с минимальным риском — их следует незамедлительно отбросить. Этим нехитрым правилом и руководствуются Аполлон и его сограждане в сложившейся ситуации.
Как видим, в середине и конце шестидесятых годов Стругацкие в своих произведениях поднимают вопросы, актуальные и для того времени, но особенно громко резонирующие сегодня — вопросы демократизации общественной жизни, раскрепощения творческой энергии народа. Они ведут борьбу с самыми различными проявлениями косности, социальной рутины. Они берут "социальный интеграл" конформизма, эгоизма, безответственности, они рассматривают эти качества "под знаком вечности" и обнажают их несовместимость с идеалами коммунизма, с родовыми интересами человечества. И не случайно противники всего живого, честного, мыслящего наносят в это время Стругацким несколько ощутимых ударов — не полемической шпагой, а дубиной. В 1969 году повесть "Второе нашествие марсиан" была подвергнута разносной критике сразу в двух периодических изданиях: "Журналисте" и "Огоньке". В фельетоне Ивана Краснобрыжего "Двуликая книга" и статье Ивана Дроздова "С самой пристрастной любовью" совпадают и набор обвинений, и методика их обоснования, и даже отдельные формулировки. Логика удручающе проста: если писатели изображают в обобщенном виде какие-то негативные явления, значит — злонамеренно подменяют таким изображением картину нашей героической и патетической действительности.
Сейчас, разумеется, нет нужды давать развернутые ответы на подобные обвинения. Упоминаю я о них лишь в подтверждение своей мысли: работа братьев Стругацких имела в те годы в высшей степени актуальный смысл.
Впрочем, тут пора остановиться. У читателя может сложиться впечатление, будто Стругацкие ограничивают свои задачи острыми фехтовальными выпадами, нацеленными в негативные явления нашей общественной жизни, лишь задрапированными — для пущей аллегоричности — в фантастические одеяния. Это, конечно, не так. Актуальность писатели всегда понимали гораздо более широко. Эпиграфом к повести "Хищные вещи века" служат слова Сент-Экзюпери: "Есть лишь одна проблема — одна-единственная в мире — вернуть людям духовное содержание, духовные заботы...". Слова эти точно выражают направленность и масштаб творческих усилий Стругацких. Однако легко сказать — вернуть духовное содержание. Здесь, увы, не помогают самые добрые намерения, самые возвышенные наставления и проповеди. Недаром горький вопрос о действенности литературы в последнее время все чаще звучит в дискуссиях и обсуждениях.
Слишком смело было бы утверждать, что именно Стругацким лучше других удается справиться с духоподъемными задачами. А все же постоянный читательский интерес к их книгам говорит о небезуспешности усилий писателей. Какие же особые средства воздействия призвали они себе на помощь? Тут не обойтись без того, чтобы заглянуть в их творческую лабораторию. Ведь лаборатория "магов" — место интересное.
Прежде всего Стругацкие побуждают читателя удивиться, заинтересоваться, стряхнуть с себя инерцию восприятия — будь то восприятие литературы или самой жизни. И здесь им на помощь приходит фантастический "хронотоп" — сочетание обстоятельств времени и места действия. Кабина космического корабля, экзотические инопланетные реалии, далекое будущее Земли — все эти неотъемлемые принадлежности фантастического жанра сами по себе мобилизуют читательское воображение. Но и заслуга авторов тут несомненна. Они владеют даром особо выразительной передачи атмосферы необычного. И добиваются они этого отнюдь не "экстенсивным" путем, не механическим нагнетанием фантастического, что часто встречается в тривиальной литературе. Стругацкие верят: эффект необычного тем ярче, чем больше разность потенциалов между этим необычным и объемлющим его обыденным, привычный. Вспомним роман "Пикник на обочине". Образ Зоны — предполагаемого места посещения Земли пришельцами из космоса — создается в первую очередь зримым описанием удивительных явлений, встречающихся там на каждом шагу. Но образ этот так сильно действует на наше воображение еще и потому, что располагается Зона по соседству с заштатным городком Хармонтом, бытовые приметы которого воссозданы в романе в добротной реалистической манере.
Второй "камень", лежащий в основании художественного мира Стругацких — это тайна. Мало кто из признанных мастеров детективного жанра может соперничать с ними в искусстве владения всеми рычагами тайны. Необъяснимое событие или ситуация, информационный "провал", разрыв в цепи причин и следствий — непременные атрибуты почти каждого произведения писателей, начиная с середины шестидесятых. О, Стругацкие прекрасно сознают, сколь глубоко укоренена в наших душах потребность в таинственном, и щедро ее удовлетворяют. Однако тайна для Стругацких — это и одна из существенных сторон нашего существования, одно из измерений нашего мира. В ней концентрируется все неизвестное, непознанное, что разлито в окружающей жизни. В зрелых произведениях писателей — таких, как "Пикник на обочине", "За миллиард лет до конца света", "Жук в муравейнике" — загадочная ситуация оказывается и этически значимой. Здесь важно не только раскрыть тайну, но и определить, какая линия поведения в условиях неопределенности является самой достойной, отвечающей критериям гуманистической морали.
Рекорд по "удельному весу" таинственного принадлежит, наверное, "Жуку в муравейнике". Тайна там многоконтурна, многослойна. Постепенно, снимая один покров загадочного за другим, приближаемся мы к пониманию истинного смысла драмы, разыгрывающейся на страницах повести. В центре этой драмы — личность и судьба Льва Абалкина. Подробнее о повести речь пойдет позже, а сейчас обратим внимание вот на что. Сюжет ее движется таким образом, что в финале последнее кольцо тайны остается неразомкнутым, последний вопросительный знак остается сидеть занозой в читательском сознании, побуждая его снова и снова возвращаться к смысловым коллизиям повести.
И еще одно. В основной текст повести вмонтированы отрывки отчета, написанного Абалкиным после участия в операции "Мертвый мир". Эти отрывки, в которых немало пропусков, лакун, обрывающиеся к тому же на самом интересном месте, являют собой увлекательнейший "роман в романе". Приключения героя в полуразрушенном, почти обезлюдевшем городе на далекой планете дразнят читательское воображение многочисленными и остающимися без разрешения загадками. На память приходят слова Тынянова, писавшего, что пропуск глав, других фрагментов текста — "частый прием композиционной игры", направленный на "семантическое осложнение" и "усиление словесной динамики" повествования.
Раз уж это слово прозвучало, поговорим об игре — еще одном существенном элементе поэтики Стругацких. Игра в их творчестве присутствует в самых различных формах и обличьях, на разных уровнях организации повествования. Прежде всего игровое начало воплощено в самих героях, особенно молодых. Избыток сил, радость жизни, удовольствие от занятия любимым делом — все это отливается в абсолютную раскованность поведения, в постоянную готовность к шутке, каламбуру, веселому розыгрышу. Трагичная по колориту повесть "Попытка к бегству" зачинается, к примеру, сценой беззаботного веселья. "Структуральнейший лингвист" Вадим перед путешествием на Пандору прямо-таки ходит на голове, дурачится и распевает песенки собственного сочинения.
Этот же дух раскованности, веселой изобретательности присущ и повествовательной манере Стругацких. Явно игрового свойства часто используемое писателями соединение элементов, взятых из разных культурно-исторических пластов, разных смысловых и стилевых рядов. В "Улитке на склоне" сознанию человека двадцатого века, ученого противостоит тщательно выстроенная фантасмагорическая реальность Леса, где все зыбко, переменчиво, алогично, как во сне (тут невольно возникают ассоциации с причудливыми видениями Кафки).