Все подавленно молчали. Директор школы начала первой.
– Лиза – золотая медалистка, она заслуживает, чтобы школа ей чем-нибудь помогла. Вы сами знаете: время сейчас трудное, но мы изыскали всё-таки возможность и делаем свой вклад в ее спасение. Вот, Валерия Викторовна, – торжественно произнесла она, – примите конверт с нашим вкладом от школы и всех учителей – 500 рублей. Я надеюсь, что и вы, ребята, окажете посильную помощь. А теперь, – развела она руками, – извините меня, пожалуйста, но я должна идти на совещание.
Эта речь была самым большим плевком в душу, который пришлось пережить Валерии Викторовне. «Неужели нельзя было поднять на ноги общественность города, попросить помощи у комбината, наконец?… – мысленно ругала она руководителя школы, и возмущению её не было предела. – Спокойно, Лера… спокойно! Где твои выдержка и мужество?! Главное сейчас – не падать духом!» – уговаривала себя учительница.
– А что ты думаешь, наш командир и комсорг? – обратилась Валерия Викторовна к Николаю Ивашову, нажимая на слово «ты».
Тот с трудом выскреб из-за парты тучное неповоротливое тело, выпрямился во весь свой невысокий рост и расстегнул верхние пуговицы сорочки. Отдышавшись, он не спеша поправил на дорогом итальянском костюме массивную золотую цепь и только тогда со злорадной ухмылкой бросил в ответ:
– Я думаю, что Лизка сама голову в петлю запихала, пусть сама и выпутывается. Поехала искать своего чеченца, вот и нашла, что искала!
– Не смей так говорить, Ивашов. Ты – гордость школы, командир отряда и дружины, комсорг, ты…
– Хватит мне тыкать, Валерия Викторовна, – огрызнулся он и, направив короткий указательный палец прямо перед собой, начал, точно расстреливая, рассекать им воздух в такт своим словам. – Я уже давно не тот мальчик Коля – я, как-никак, всё же… – он хотел ударить себя в грудь для пущей важности, но от волнения рука соскользнула на обвисший живот, отчего желаемого эффекта этот жест на окружающих не произвёл. – Я – авторитет в городе, Николай Петрович Ивашов. Что было, то быльём поросло и благополучно похоронено. Я ей сколько раз говорил, – его маленькие глазки вдруг забегали по лицам бывших товарищей, словно ища поддержки, – ведь говорил же ей: дружила бы со мной, жила бы сейчас – как сыр в масле купалась. – И, повысив голос чуть не до крика, съязвил: – А она, дур-р-ра, потащилась за своим хахалем, этим чеченом. Того и гляди, снесёт ей башку, как в третьем классе Снегурке!
– Да что бы ты понимал в этом! – сердито выкрикнул кто-то из парней. – Сам от армии отмазался, как последний…
Но Ивашов, брезгливо скривив губы, оборвал его:
– А я горжусь, что не был в армии!
Бывшая классная руководительница смотрела на него с сожалением и думала: «Эх, Коля, Коля, в кого же ты превратился?! А ведь так хорошо начинал свою жизнь… Как мне теперь стыдно за тебя!..»
Еле сдерживаясь от желания влепить ему хорошую пощёчину, она глубоко вздохнула, затем медленно, что называется, «выпустила пар» и только потом обратилась к нему:
– Послушай, Николай, что я тебе скажу. Не смей при мне произносить такие оскорбления. Нет плохих наций, есть плохие людишки. И мы уподобимся им, если оставим Лизу в смертельной опасности.
– Ладно. Короче, у меня времени нет тут с вами лясы точить, у меня бизнес, время – деньги. Честно говоря, и так уже задёргали: то одно нужно школе, то другое. А мне, как понимаете, раскручивать бизнес надо. Все бабки в деле. – Ивашов аккуратно вытащил из дорогого кожаного портмоне тысячную купюру, победно взмахнул ею, как флагом, потом небрежно бросил на стол: – Вот вам штука рублей – и будет с меня. – Он резко развернулся, пружинистой походкой подошёл к выходу, пинком распахнул дверь и, выскочив, громко хлопнул ею.
Все непроизвольно вздрогнули. Наступила тягостная тишина, которую нарушила, наконец, Маша Петрова, со слезами на глазах выкрикнув:
– Кто бы говорил о бизнесе?! Знаем мы этот бизнес… – она с отвращением поморщилась: – Ничтожество! На спирте деньги наживает, спекулянт!.. Спаивают людей… брат у меня вот не просыхает…
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы:
– Верно! Сколько точек имеет?!
– Да весь город об этом гудит!
– А он, гляди-ка, ав-то-ри-тет! Отрастил себе ряху, мафиози несчастный!
– Ладно. Как говорится, к пустому колодцу за водой не ходят. Но сейчас не об этом, – остановила распалившихся ребят Валерия Викторовна. – Главное – помочь Лизе. – На её лице и шее от нервного напряжения закраснели знакомые всем с детства пятна.
Немного удалось собрать денег. Клали сотни и полусотки и уходили. А ведь еще два года назад этот самый класс собирался на пятилетие со дня выпуска. И все были так дружны и рады увидеться! А Лиза показывала свой красный диплом, и её засыпали вопросами о Москве, о том, как она станет работать на столичном коммерческом телеканале. Юную журналистку манили неведомые дали. Один только Николай Ивашов пытался ей объяснить, что работать спецкором на Северном Кавказе – это безумная, очень опасная затея. Он считал, что лучший вариант для неё – выйти за него замуж.
На краю пропасти
Пленница очнулась от тяжёлой дремоты. Она не понимала ничего. Время для неё перестало существовать. Давно уже перепутались день и ночь, число и месяц тоже превратились в абстрактные понятия.
Девушка лежала на голом бетонном полу, накрепко связанная, с кляпом во рту. Руки и ноги ей уже не принадлежали. Лишь иногда освобождали правую руку и рот, чтобы можно было поесть. Вернее, едой эту серую жидкую кашу из муки и кукурузы назвать было трудно.
Сначала она надеялась, ждала помощи, потом ей было страшно, а теперь стала просто ко всему безразличной. Сколько времени её с тремя мужчинами перевозили в багажниках машин и кузовах грузовиков, она уже не считала и привыкла быть с завязанными глазами. Её попросту таскали и бросали, как мешок.
Нет, так было не всегда. Раньше к ней относились намного лучше: сытнее кормили, не кричали и даже давали матрац. Только с того времени, как двое её товарищей по несчастью исчезли куда-то, с ней стали обращаться хуже. Несколько раз заставляли сказать на видеокамеру, что ей очень плохо, и попросить о помощи.
Но, казалось, с тех пор прошла целая вечность. И вот теперь узница проснулась в этом сыром и холодном, неизвестно котором по счёту подвале от голосов, что-то негромко обсуждающих. Невольно прислушавшись, Лиза вдруг поняла: разговор идёт на ломаном русском языке. Внезапно её сердце забилось впервые за долгое время безразличия, в которое она впала.
Судя по голосам, разговаривали трое.
– …Группа временной дислокации на перевале… Отряд ушёл в тень, – сообщил собравшимся молодой голос с хрипотцой.
– Тише, Самир, мы здесь не одни, – предупредил второй.
Как только ухо Лизы уловило знакомое слово «Самир», оно, это слово, так резануло по сердцу, что девушка чуть не лишилась чувств. Неужели это её Самир, ради которого она сейчас здесь? Но другая мысль уже перечеркнула первую: конечно же, нет; видимо, просто совпадение.
– Аслан, что ли живой товар у тебя?
– Да, подторговываю немного, – ответил тот.
– Послушай, Аслан, кончать надо эту писаку, – покашливая, вмешался в разговор третий. – Только кормим её, а толку нет. Мы больше потеряем. Ты и так двадцать штук сбросил. Не хотят – как хотят.
Удивительно, но Лизу не расстроила эта реплика, её сейчас более всего занимало другое: кто этот человек – Самир?
– Что так мало за нее просишь? Бывало, получалось и больше взять, – удивлённо спросил тот, кого назвали Самиром.
– А у нее родных нет, кто нам больше даст?
– Кончить никогда не долго, ты попробуй из нее выгоду извлечь, – посоветовал Самир.
– Какую выгоду? Ее никто у меня не купит. Она работать больше уже не сможет, зато бегать сильно любит, три раза убежать хотела. Что только с ней не делали! И поговорить она тоже любит. Раньше – позже сдохнет…
– Купит. Помогу тебе как лучшему другу. Есть один, он их скупает.
– Дай мне его, там видно будет, может, и скину еще.
– Не скидывай, он свою выгоду имеет.
– Ладно, договорились.
– А покажите-ка мне ее… и дайте документы. Этот араб, он особенно не идет на разговор с теми, кого мало знает. Мы с ним воевали, меня он уважает.
Лиза горячо молила судьбу, чтобы своими глазами увидеть этого Самира. Только бы узнать: он это или нет? Остальное теперь не имело значения. Кровь прилила к голове и гулко застучала в висках, словно отчеканивая слова: «Он или нет?… Он или нет?… Он или нет?…»
Началась какая-то возня, и немного погодя заговорил Аслан:
– Вот документы. Елизавета Ивановна Смолина.
После недолгого молчания послышался требовательный голос с хрипотцой:
– Отдайте мне ее. Я сам этим займусь.
– Втёмную ты, что ли, играть хочешь?
– Больше за нее взять хочешь? – загудели возмущённые голоса.
– Нет. Я вам говорю, он никому не доверяет, – поспешил оправдаться Самир. – Деньги я вам передам раньше, а вы мне эту писаку.
– Вот и забирай ее сразу, а там хоть продавай, хоть женись, – обрадовался друг.
– Не надо мне жены от каферов[17]! – прохрипел Самир. – Завтра я деньги привезу.
– Все сразу?
– Да.
– Откуда у тебя такие деньги? Слушай, брат, ты, что ли, хочешь меня обмануть? – недоверчиво спросил товарищ.
– Вы с ним, что ли, заодно? – откашлявшись, поддержал его третий.
– Деньги я кровью своей заработал, – вспылил Самир, – а если они тебе лишние, то разговор окончен. Этот человек не пойдет с тобой на сделку.
– Но ты же тоже процент имеешь? – осведомился Аслан.
– Это уже наше дело, – сухо ответил Самир.
– Слушай, Аслан, – дороже ты ее не продашь, какая тебе разница, соглашайся, – стал уговаривать его «кашлюн».
– Ладно, согласен, – сдался тот.
На следующий день Лизу снова погрузили в багажник и куда-то повезли. Ужас, безразличие и надежда сменялись в ее сердце. То она думала, что сбежит при первой же возможности, то ей опять становилось глубоко всё равно, что её ожидает. Она понимала и чувствовала: сил осталось только на то, чтобы лежать пластом, неподвижно.