— Привет! — радостно сказал лейтенант Джексон. — Ты у него на хвосте?
Фергюс попытался изобразить свой обычный бойкий вид.
— Привет, Энди. Так ты наконец добрался до Партриджа?
— Он и есть твой таинственный Х? Я подумал, что это, возможно, он.
— И тебя привело сюда это?
— Нет. Он сам вызвал мои профессиональные подозрения. Явился ко мне час назад с чертовски нелепой историей про некое жизненно важное доказательство, которое он забыл. Якобы последние слова Стэнли Харрисона были о ссоре с Саймоном Ашем. Это дурно пахло — как преднамеренная попытка укрепить дело против Аша. Как только я смог освободиться, то решил выйти и еще раз поболтать с этим типом.
— Сомневаюсь, что он дома, — сказал Фергюс.
— Попробуем. — Джексон постучал в дверь мастерской. Ее открыл мистер Партридж.
В одной руке мистер Партридж держал остатки большого бутерброда с ветчиной. Открыв дверь, он поднял другой рукой почти допитую бутылку, содержавшую остатки виски с содовой. Он нуждался в пропитании перед этим ярким новым приключением, этим более чем совершенным преступлением, ибо оно возникло без необходимого принуждения и обычного мотива.
Его глаза загорелись при виде двух стоявших за дверью людей. Его Жавер! Два Жавера! Неофициальный сыщик, так блистательно бросивший ему вызов, и официальный, подтвердивший его алиби. Ему удачно подвернулась возможность вновь ярко выказать свою смелость.
Он не обратил внимания ни на речи официального сыщика, ни на выражение изумленного недоумения на лице неофициального. Он открыл рот, и Великий Харрисон Партридж, сбросив последние рудиментарные облачения кокона, произнес:
— Вы можете узнать правду, если она принесет вам пользу. Жизнь этого Аша ничего для меня не значит. Я могу победить его, даже если он будет жив. Я убил Стэнли Харрисона. Берите это заявление и делайте с ним, что хотите. Я знаю, что неподтвержденное признание для вас бесполезно. Если вы его докажете, можете взять меня. А я вскоре совершу еще одно жертвоприношение, и вы бессильны меня остановить. Поскольку вы, понимаете ли, уже опоздали. — И он тихо засмеялся.
Мистер Партридж закрыл дверь и запер ее. Он доел бутерброд и допил виски, едва ли замечая стук в дверь. Он взял нож и подошел к машине. На его лице маской застыл тихий безмятежный восторг.
Фергюс во второй раз утратил дар речи. Но лейтенант Джексон бросился к двери, опоздав лишь на мгновение. Только через несколько минут они с очнувшимся, наконец, Фергюсом выбили ее.
— Он сбежал, — с озадаченным видом заявил Джексон. — Где-то должен быть выход, это трюк.
— Запертая комната, — пробормотал Фергюс. Его плечо болело, а атака на дверь растревожила рану, которая стала вновь кровоточить.
— Что такое?
— Ничего. Слушай, Энди. Когда у тебя кончается смена?
— Собственно говоря, уже. Я делал этот осмотр в свободное время.
— Тогда давай, во имя семнадцати разных полубогов пьянства, пойдем и утопим наши заблуждения.
Фергюс еще спал, когда на следующее утро позвонил лейтенант Джексон. Его разбудила сестра, наблюдая, как он пытается проснуться, слушая, кивая и бормоча “Да” или “Я буду”. Морин дождалась, пока он повесит трубку, пошарила вокруг, нашла сигарету и зажгла ее. Затем она произнесла:
— Ну?
— Помнишь то дело Харрисона, о котором я тебе вчера говорил?
— С машиной времени? Да.
— Мой убийца, мистер Партридж... Его нашли в овраге в поместье двоюродного деда. Очевидно, он поскользнулся и погиб при попытке совершить второе убийство — так это видит Энди. При нем был нож. Так вот, в свете этого, а также некоего сделанного Партриджем вчера признания, Энди отпускает Саймона Аша. Он до сих пор не понимает, как Партридж совершил первое убийство, но теперь ему не нужно передавать дело в суд.
— Да ну? И в чем проблема? Что плохого-то?
— Плохого? Слушай, Морин Макушла. Я убил Партриджа. Я не хотел этого, и, возможно, ты меня оправдаешь, но я это сделал. Я убил его вчера в час пополудни. В два часа мы видели его вместе с Энди. Затем он ел бутерброд с ветчиной и пил виски. Анализ содержимого желудка показывает, что он умер через полчаса после еды, когда мы с Энди уже почти окончательно опьянели. Ну, ты понимаешь?
— Ты имеешь в виду, что он отправился в прошлое, чтобы убить своего дядю, а тогда ты... ты видел его после того, как ты убил его, но до того, как он отправился в прошлое быть убитым? Ох, ужас какой.
— Не только ужас, сладкая моя. Тут есть и юмор. Временное алиби, то самое “когда-нибудь”, дававшее безупречное прикрытие для действий Партриджа, предоставляет то же самое идеальное алиби и его убийце.
Морин начала говорить и осеклась.
— Ой! — выдохнула она.
— Что?
— Машина времени. Она должна быть там... где-нибудь... разве нет? Тебе же...
Фергюс рассмеялся, хотя ничего смешного не было.
— Это плата за совершенство его опуса. Полагаю, Партридж с сестрой не слишком-то любили друг друга. Знаешь, какая была ее первая реакция на новость об его смерти? После одной официальной слезинки и одного официального рыдания она пошла и к чертям разнесла всю его мастерскую.
На полу мастерской лежали перекрученные и разбитые катушки и шины. В морге лежало пухлое лысое тело со сломанной шеей. Вот и все, что осталось от Великого Харрисона Партриджа.
Секрет дома
Конечно, никто заранее не предполагал, что станет, унция за унцией, ценнейшим из возвратных грузов космических кораблей с Венеры на Землю, хотя ответ должен был стать очевидным любому имеющему хоть малейшее представление об исторических закономерностях.
Редкие металлы? Учитывая, что стоимость топлива для вывода из-под почти земной венерианской гравитации делает их даже дороже, чем на самой Земле? Нет, ответ был очевиден, но его не замечали. Что Марко Поло привёз из Китая, а Васко да Гама — из Индии? Почему Колумб искал новый путь в Индии?
Одним словом: специи.
Нёбо человека время от времени нуждается в омоложении. Одна из главных целей исследований, межконтинентальных или межпланетных, это рестимуляция утомлённых вкусовых рецепторов. И в дополнение к новым специям появились новые методы готовки, такие, как то чудесное местное венерианское быстрое прохождение через живой пар, дающее поразительный эффект шипящей горячей хрустящей сырости; или балй, то странное местное блюдо, немного похожее и на карри, и на буйябес, но богаче и изысканнее любого из них. Был и сокалй, венерианский болотный кабан, самое изысканное и вкусное мясо на всех трёх планетах — впрочем, истинный гурман марсианское мясо даже во внимание не примет...
Эту речь Кэти выслушивала регулярно раз в неделю на протяжении первого года своего брака. Вскоре она поняла, что вышла замуж за человека не только выдающегося и успешного, но и укушенного в восприимчивом возрасте словом “гурман”.
Пока длились ухаживания, было весело. В любом случае, весело, когда ведущий межпланетный комментатор водит секретаршу видеосети по хорошим ресторанам. Особенно весело было наблюдать, как он проходит мужской производственный номер, совещаясь с метрдотелем, посылая комплименты (и инструкции) шеф-повару и обмениваясь мнениями с сомелье, которого Кэти быстро приучилась называть человеком-с-вином. Вино плохо транспортировалось между планетами; ускорение сверх одного g[56], в терминологии знатоков, “повреждало” его. В этой области по-прежнему безраздельно царили французы, подчёркнутым превосходством маскируя естественную зависть к венерианским колонистам-выскочкам.
В каждом американском городе — с немногими исключениями в Новом Орлеане и Сан-Франциско — прежние “французские” рестораны стали “венерианскими”, и даже в Париже cuisine vénérienne[57] отличала иные из самых уважаемых заведений.
Но развлекательная ценность эксгибициониста-гурмана уменьшалась по мере того, как ухаживание логично перерастало в брак, а вина и ужины уступали место повседневной проблеме мужского питания. Бвстрое замораживание, конечно, облегчало проблемы невесты по сравнению с прежними столетиями. Но Джордж, в силу своего характера, настаивал на высоком проценте приготовленных лично блюд — и был достаточно проницателен, чтобы обнаружить любые временные замены при помощи глубокой заморозки и электронной духовки.
Ни квартира на самом верхнем этаже Манхэттена, откуда всё ещё был виден Гудзон, ни счета в магазины, в какие она никогда и не решалась войти, ни даже тот чудесный факт, что она любила Джорджа с той страстью, какую всегда считала просто маловероятным обычаем из женских журналов — ничто из этого не могло вполне примирить Кэти и жизнь с мужчиной, который мог опустошить три тарелки вашего лучшего приготовленного вручную устричного рагу, не прерывая разглагольствований о славе настоящего “балй à la Венусберг”, который мог съесть столько жареных рёбрышек, что расшатал бы недельный бюджет, одновременно разоблачая обсурдность легенды о том, что земные повара в общем и англо-саксонские в особенности способны, по крайней мере, понимать говядину.
Кэти играла с мыслью нанять повара не столько для того, чтобы удовлетворить Джорджа, сколько чтобы перенаправить его неизбежные упрёки на кого-то ещё. Но помимо того факта, что жалованье повара привело бы к анемии её счетов, Кэти знала, что её мать, обе её бабушки и, несомненно, все четыре её пра— и все восемь её прапра— кормили своих мужчин и доставляли им счастье. Это служило предметом семейной гордости.
Затем настал тот ужасный день, когда Джордж привёл домой на обед Хосе Лермонтова. Младшая сестра Кэти тоже ужинала с ними в тот вечер и сморщила носик, когда лицо Джорджа исчезло из визифона.
— Эти отвратительные колониальные дипломаты с Венеры, — проговорила Линда. — У него будет окладистая бородка, и брюшко, и жена, и шестеро детишек дома. Кэти, почему Джордж не встречает никого достойного освещения в новостях, кто был бы... ну, достоин?