Айлс затряс головой.
— Я хочу знать. Умный юрист всё пустит в ход. И не понимаю, почему проклятия и демоны не годятся для этого.
Озимандиас допил свой джин с тоником.
— Да падёт это на вашу голову, — произнёс он. — Пойдёмте.
Через милю пути вдоль пляжа вы попадали в примитивный мир. Там не было света, кроме луны, и звука, кроме волн. Вы возвращались в состояние своих едва лишившихся хвоста первопредков. Не было ни единого признака цивилизации, одна лишь устрашающая необъятность природы и её сил. А ещё в ваших ботинках был песок, и это вас беспокоило.
Маленький волшебник с бахромчатой бородой развёл из коряг костёр и бросил в него пару порошков из коробочки с пузырьками в своём кармане. Айлс чиркнул спичкой, но та разломилась надвое. “Неважно”, — сказал Озимандиас и произвёл пасс. Коряги вспыхнули и загорелись семицветным пламенем. Озимандиас произнёс заклинание — не звонким и драматичным голосом, как ожидал Айлс, а небрежным бормотанием всякого священнослужителя, выполняющего знакомый ритуал. Пламя высоко взметнулось. А луна погасла.
Точнее говоря, их словно отрезало от её лучей. Они находились в шаре тьмы, в центре которого поблескивал внезапно угасший огонь. И в этом блистании сидел демон.
Он был неясных размеров. Быть может, причина крылась в мерцании угасающего пламени; быть может, это было некой особенностью его самого. Его рост постоянно менялся от двух до семи-восьми футов. Формой он мало чем отличался от человека, за исключением, конечно, покрытого серебристой чешуёй хвоста. Ногти его блестели, как панцири жуков. Один бивень казался расшатанным, и он имел привычку нервно подёргивать им. Звук получался жалобный.
— Как тебя зовут? — вежливо спросил Озимандиас.
— Срибердеджибит[63]. — Голос был вполне человеческой громкости, но с нескончаемым резонансом, словно раздавался внутри пещеры.
— Ты демон проклятья?
— Конечно. — Демон с радостью усмотрел Айлса. — Привет! — произнёс он.
— Привет! — слабо выговорил Гилберт Айлс. Теперь он был чрезвычайно трезв — и, к несчастью, уверен в этом. И он трезво видел демона проклятья, а это означало, что он был трезво проклят. И он даже не знал, что это за проклятие. — Спроси его побыстрее, — подтолкнул он мага.
— Ты наложил проклятие на моего здесь присутствующего друга?
— Он просил об этом, не так ли? — Демон со скучающим видом дёрнул бивнем.
— И какова природа этого проклятия?
— Он узнает.
— Повелеваю тебе рассказать нам.
— Глупцы. Это не входит в мои обязанности.
Озимандиас произвёл пасс.
— Повелеваю тебе...
Демон подпрыгнул и потёр задницу.
— Вот так так! — горько промолвил он.
— Хочешь ещё?
— Ладно. Я расскажу вам. — Он помолчал, дёрнув бивнем. — Это просто старое проклятие. Валялось у нас с тех пор, как семейство Мургатройдов от него избавилось. Я же первое попавшееся схватил; его, похоже, это не волновало.
— И это было...
— Проклятие, которое ведьмы накладывали на своих слишком добродетельных преследователей-пуритан, помните его? Миленькое. Даже в стихах. Звучит так.
Он вновь дёрнул бивнем, чтобы добиться нужной высоты звука, а затем пропел:
Свершай дурной поступок каждый день до темноты,
Иль телом в прахе лежать будешь ты.
— Конечно, — добавил он, — на самом деле никакого праха. Это просто для складности.
— Я слышал об этом проклятии, — задумчиво проговорил Озимандиас. — Здесь есть сложная терминологическая проблема. Как Высший Суд определяет “дурной поступок”?
— Аналогично греху, — произнёс Срибердеджибит.
— Хм-м-м. Он должен совершать грех каждый день — что подразумевается под “днём”?
— Ровно с двенадцати часов вечера до следующей полуночи, начиная с завтрашнего утра.
— Он должен совершать грех ежедневно, или...
— Или, — произнёс демон с чуть большим удовлетворением, нежели он выказывал до сих пор, — я явлюсь в полночь и задушу его. — И он свернул свой хвост петлёй.
— Тогда ты всегда должен быть рядом с ним, чтобы наблюдать за его поступками и исполнить свой долг, если он потерпит неудачу. Очень хорошо. Налагаю на тебя ещё одну обязанность: когда бы он ни произнёс твоё имя, ты должен явиться ему и ответить на его вопросы. Теперь изыди
— Эй! — запротестовал демон. — Не буду я этого делать. Не входит это в мои инструкции. Я... Ой! — Он снова подпрыгнул и ещё энергичнее потёр задницу. — Ладно. Вы победили.
— Изыди, — повторил Озимандиас.
Луна ярко и ясно освещала пляж и угли коряг.
— Теперь, — проговорил маг, — вы знаете.
Гилберт Айлс встряхнулся. Потом ущипнул себя. Потом произнёс:
— Должно быть, я действительно это видел.
— Конечно. И теперь вам известна природа проклятья. Как вы его находите, коллега?
Айлс засмеялся.
— Не могу сказать, чтобы оно меня тревожило. Это же совсем несложно. Один грех в день — я же не ангел. Само собой получится.
Озимандиас нахмурился и уставился на угли.
— Рад, что вы так думаете, — медленно проговорил он.
Гилберт Айлс всегда просыпался с трудом. И особенно — на следующее после описанных событий утро; но, открыв глаза, он счёт зрелище Линды в светло-голубом халате вполне достаточной наградой за свои усилия.
— У меня голова прошла, — весело объявила она. — А у тебя?
Он пощупал голову и проверки ради покачал ей.
— Ни следа похмелья. Забавно...
— Забавно? Ты в самом деле отметил? Что ты сделал?
— Пошёл на пляж, покатался там, а затем отправился в бар и поболтал с... — он приостановился и недоверчиво моргнул потоку воспоминаний, — с фокусником из старого водевиля. Он показал мне пару забавных штук, — неуклюже заключил он.
— Рада, что ты хорошо провёл время. И когда ты в следующий раз получишь такой солидный гонорар, обещаю, у меня не будет болеть голова. Надеюсь. А теперь вставай; даже человек, выигравший дело Шалгрина, должен ехать в офис.
Душ, а вслед за ним кофе и томатный сок вновь сделали мир вполне разумным и правдоподобным. Клыкастые демоны и томатный сок просто не могут поместиться в одну модель мироздания. Равно как и Линда с обязывающим ежедневно грешить проклятием. Законнический рационализм Гилберта Айлса вновь заявил о себе в полный рост.
Желобесы-Тельцины — никогда не высказывать непреднамеренных желаний; воистину — хвосты с серебряной чешуёй, которые душат в полночь, были самой треклятой фантазией, какую только мог породить пьяный разум.
Гилберт Айлс беспечно пожал плечами и насвистывал всё время, пока брился. Он затих, осознав, что насвистывает ту лишённую всякой мелодии тему, на которую демон — воображаемый, конечно — распевал рифмованное проклятие.
Он прожил вполне нормальный, спокойный день, поработав достаточно напряжённо, чтобы отогнать все мысли о демонах и желобесах. В деле об убийстве Чезьюбла неожиданно возникло осложнение. Милая старушка — идеальная приманка для присяжных — должна была стать неожиданным свидетелем алиби Рольфе, но внезапно объявила, что ей нужны две тысячи долларов, иначе она скажет правду.
Это потрясло как Айлса, так и его партнёра Тома Эндрюса. Они верили этой свидетельнице и выстроили на её словах всю линию защиты. Это внезапное разоблачение означало сперва долгое совещание на предмет, можно ли обойтись без неё — у них бы не получилось, — затем осторожный и трудный разговор с Рольфе в тюрьме и, наконец, полдня попыток собрать две тысячи до установленного срока на закате.
Затем Линда встретилась с ним в центре поужинать и сходить в кино, а потом они немного потанцевали, компенсируя торжество, омрачённое головной болью. Они даже сыграли в игру “помнишь-до-того-как-мы-поженились”, на полчасика припарковавшись на вершине холма недалеко от дома.
Домой они вернулись почти что в половине первого. Затем Айлс решительно пожелал жене доброй ночи и удалился в кабинет для последней проверки показаний свидетелей обвинения на предварительном слушании.
Там, сидя один в тихой, обшитой сосновыми панелями комнате, он впервые после утреннего бриться подумал о желании и проклятии. С полуночи прошёл уже час. Весь день он был слишком занят, чтобы уделить греху хоть мгновение. А шея его всё ещё была решительно не задушена. Он улыбнулся, пытаясь понять, какое странное сочетание подсознательных воспоминаний породило тот пьяный кошмар. Да уж, изобретательное у него воображение.
А затем, в качестве финального штриха прямой улики, он произнёс:
— Срибердеджибит!
Демон сидел на столе, скрестив ноги, размер его колебался, а жалобный скрип бивня разносился по комнате.
Гилберт Айлс потерял дар речи.
— Ну? — проговорил, наконец, демон.
— Ну... — проговорил Гилберт Айлс.
— Ты вызвал меня. В чём дело?
— Я... Ты... Я... Ты существуешь?
— Слушай, — упрекнул Срибердеджибит. — Я существую? Отличный повод вызвать меня спросить про это. Я философ? Ты существуешь? Вселенная существует? Откуда мне знать такие вещи?
Айлс с некоторой опаской покосился на серебристый хвост.
— Но... уже далеко за полночь.
— И что? Зачем мне материализовываться, если ты меня не зовёшь, а мне не нужно тебя прикончить?
— И тебе это не обязательно?
— Зачем? Ты совершил ежедневный грех.
— Когда? — нахмурился Айлс.
— Организовал подкуп свидетеля, разве нет?
— Но это... это всего лишь повседневная работа.
— Правда? И ничто тебя внутри не кольнуло, когда ты решил это сделать? Разве ты не говорил себе в юности, что не будешь подобным юристом, о нет? Разве ты не согрешил против себя таким поступком?
Гилберт Айлс ничего не ответил.
— Могу я теперь идти? — потребовал Срибердеджибит.
— Можешь идти.
Демон испарился. Айлс ещё долго в ту ночь сидел в кабинете, уставившись на стол, но не видя стенограммы.
— Том, что касается липового свидетеля для Рольфе, не уверен, что нам стоит её задействовать.