Ему было весело.
Маллоу кивнул Преподобному, улыбнулся мисс Венц и застонал, увидев еженедельную стопку детективов, отведённых для него. Затем он просмотрел общий раздел справа, выбрал пару работ, граничивших с его интересами, и остановился, присвистнув от изумления. Он взял книгу, уставился на её титульный лист и проговорил:
— Будь я проклят! Простите, Преподобный?
— Вполне, — ответил Преподобный, давно уже разделявший это мнение.
— Это Джером Блэкленд, или я перечислю несколько предметов, кои не должен здесь упоминать. Запишите-ка её мне, мисс Венц, прошу вас; выйдет хорошее чистое состязание.
Мисс Венц машинально подняла взгляд и издала резкий раздражённый звук.
— Как она туда попала?
— Она была именно тут, — сказал Маллоу.
— Знаю... и готова поклясться на стопке Библий, что я поставила её слева не один раз, а дважды. Разве не так?
— Я видел это, — кивнул Преподобный.
— А теперь она... Ну, ладно. Он не хочет, чтобы её обозревали, но если вас это особенно интересует...
— Почему? — спросил Преподобный.
Маллоу раскрыл книгу на безумном титульном листе.
— Видите это невероятное имя, Иероним Меланхтон?
— Псевдоним, конечно. Вечно эту околомистическую литературу пишут под псевдонимами.
— Подобно человеку, писавшему под именем святого Иоанна спустя столетие или около того? — лукаво вопросил Маллоу. — Что ж, я знаю, кто стоит за этим псевдонимом. Переведите его, и что вы получите?
Преподобный воззвал к своему семинарскому греческому.
— Джером Блэк...ленд, так?
— Точно. Богатый эксцентричный нью-йоркец. Запутался в чёрной магии и всём таком, так что вышел потрясающий опус, полу-роман, полу-автобиография, по сравнению с которой Уильям Сибрук[72] и Монтегю Саммерс[73] выглядели скептиками. Мне было весело. Думаю, тут я тоже позабавлюсь... Чёрт! — Он замолчал и уставился на свой большой палец. — Кровь течёт. Этот адский опус восстал и укусил меня? Нет... крови нет. Это из книги. Что за чёртовы чернила?
Преподобный выглядел — и был — озадаченным. На его руке пятно от странно напечатанного тома было чёрным. У Марка Маллоу — кроваво-красным. Смотрелось извращённо. Несомненно, есть простое объяснение — какая-нибудь химическая соль, присутствующая в выделениях тела Маллоу, но не у него, действовала как реагент... Тем не менее он занервничал и нашёл повод срочно покинуть комнату.
Маллоу отправился во внутренний кабинет, чтобы посовещаться с Великим Человеком, оставив “Кровь” в комнате. На сей раз книга осталась на месте, дожидаясь его. Мисс Венц попыталась опять печатать, но комната снова была не пустой. Лишь когда Маллоу и его набитый книгами портфель удалились, комната снова вызвала обычные чувства.
Марк Маллоу удобно расположился в поезде, ехавшем на ту сторону пролива. Был час пассажиров, и поезд оказался переполнен; но опыт и изобретательность всегда помогали ему занять место. Завершив беглый просмотр дневной газеты, он расстелил её на коленях, поставил поверх портфель и принялся рыться в недельном запасе. Пузатому бизнесмену, занявшему вторую половину сиденья, требовалось для его массы нечто большее, чем эта половина; но мускулы Маллоу, натренированные под гражданской униформой, бессознательно отразили посягательство.
Поездка на мосту через залив, даже на поезде (который движется на более низком и менее живописном уровне, чем автомобили), в первый раз выглядит прекрасной и захватывающей. Но завсегдатаи никогда не выглядывают в окно, разве что пытаясь что-то вычислить по кораблям, стоящим в этот момент в порту. Марк Маллоу не различал великолепия залива, поскольку выбирал последнего Сименона, чтобы насладиться им в пути. (Маллоу дейстительно нравилось читать хорошие детективы; он просто не любил писать о ком-то кроме дураков.)
Он перечитал первую страницу трижды, прежде чем понял, что усилия тщетны. Что-то побудило его положить Сименона в портфель и достать другой том, тот, в обложке со странными фигурами. Его рука двигалась словно бы сама собой, и в то же время его мускулы сообщили тот поразительный факт, что давление бизнесмена исчезло. Собственно говоря, он как будто отступил.
Открыв книгу, Маллоу улыбнулся. Претенциозная нелепость титульного листа привела его в восторг, а текст более чем соответствовал этому. (Бизнесмен не походил на тех, кто уступят место леди.) “Должно быть, неизбежным образом, — размышлял Маллоу, — у тех, кто стремится выразить невыразимое, должен отсутствовать талант к выражению.” (Дама тоже не походила на тех, что отказываются от сидячего места.) Конечно, стоит выделить в колонке небольшой абзац. Весело, если бы только не эти треклятые чернила... (Место оставалось пустым в переполненном вагоне до конца поездки. Маллоу не замечал этого; ему казалось, что там кто-то был.)
Преподобный всё ещё был слегка встревожен. Нелепо беспокоиться из-за такой мелочи, как мелкая химическая странность. Разве не сам он подготовил на будущее воскресенье проповедь, осуждающую современных материалистов, сводящих всё к серии химических реакций?
Но всегда был источник мира и утешения. Преподобный взял Библию, намереваясь обратиться к псалмам — пожалуй, к девяносто первому. Но в изумлении уронил Книгу.
Это произошло так быстро, что с трудом верилось.
Пятно на его большом пальце было чёрным. Коснувшись Библии, оно мгновенно стало кроваво-красным, в точности как пятно на руке Марка Маллоу. Затем последовало недолгое шипение и мгновение сильного жара.
Теперь на его большом пальце вообще не было пятна.
В кабинете доктора Холстеда было пусто. Преподобный поспешно снял трубку и набрал номер “Таймс”. Сказав “Книжный отдел”, он спустя мгновение настойчиво потребовал:
— Мисс Венц? Можете дать мне домашний адрес Маллоу?
Марк Маллоу ел хорошо, как всегда, когда ему доводилось готовить самому. Ужин был простой: две камбалы, отварной рис (с щепоткой шафрана) и салат из зелени с овощами; но его невозможно было удовлетворительно воспроизвести даже в Сан-Франциско, городе ресторанов.
Пол-бутылки приличного шабли за ужином и бренди после ужина (оба из калифорнийских виноградников, но отнюдь не презренные) умалили усталость Маллоу, и он с неким извращённым удовольствием мысленно оценил изысканность этой фразы. Теперь проницательность Сименона приятно усилила бы его жар.
Он устроился перед камином. На холмах Беркли было тихо. Нет, “тихо” — слишком мягкое слово. Было тишайше — нет, надо ещё точнее — было утихомиренно. Всё стихло и мягко застыло в тишине.
В мире исчезло всё, кроме огня, урчащего пищеварительного тракта и книги в его руке... Книга называлась “Кровь есть смерть”, и огонь поблескивал на его покрасневшей руке.
Марк Маллоу мысленно выругался, но, столь сытому, ему лень было вставать. Он открыл книгу и прочёл немного. Глаза его полузакрылись; высокопарная тарабарщина — одно из лучших снотворных. Но тут глаза резко распахнулись, и он вскочил, приветствуя нежданного гостя.
Комната была пуста.
Он вновь выругался, но нерешительно. Обратившись к исключительно удовлетворительным процессам пищеварения, он заметил, что они достигли точки, требующей некоторого внимания. Он встал, отнёс “Кровь” к книжной полке с текущим обзором, поставил её туда, достал Сименона и положил его на подлокотник. Затем он направился в ванную, без всякой причины оглянувшись через плечо, когда выходил из комнаты.
У Преподобного были толстые ноги. Они потребовались ему, пока он взбирался на холм за последней автобусной остановкой.
“Что должно говорить? — вопрошал себя Преподобный. — Что должно делать?” Он не мог ответить на эти вопросы. Он знал лишь, что столкнулся с ситуацией, когда долг его — действовать.
Он припомнил, что в Римской церкви один из низших чинов священства был известен как “экзорцист”. Он задался вопросом, обучали ли римское духовенство подобным задачам, или это название было лишь архаичным пережитком? Он со стыдом позволил своим пальцам залезть в карман и коснуться приютившейся там бутылочки — крошечной бутылочки, которую он наполнил святой водой, проходя мимо Римской церкви.
Впереди, должно быть, огни дома Марка Маллоу. Из окна падал свет, похожий на лампу в сочетании с камином. Освещённое окно было мирным и добрым предзнаменованием.
Затем возникла краснота — огромная краснота, заполнившая комнату, окно и оба глаза Преподобного.
Вернувшись из ванной, Марк Маллоу едва ли не поколебался, входить ли в комнату. Он ощутил абсурдный импульс уйти, запереть дверь и лечь спать. Улыбнувшись сам себе (редкий феномен), он решительно проследовал к креслу. Он уселся, достал Сименона... и краска окрасила его пальцы в красный. Он в ярости вскочил и швырнул безумный том в огонь.
За мгновение до этого комната погрузилась в ожидание. Тени задрожали, зная, что за свет намерен их рассеять. Пламя камина отступило, ожидая свежего и страстного топлива. На мгновение в этом пространстве исчезло время.
Миг, что был вечностью, прошёл, и время устремилось обратно в комнату. Книга нашла пламя, пламя нашло кровь, а кровь нашла ту смерть, что есть жизнь, и ту жизнь, что есть смерть. Тень шагнула из почти что невидимости в ослепляющую ясность и стала едина с пламенем, кровью и книгой, и то единственное, что было тенью, пламенем, кровью и книгой, прыгнуло.
Когда вошёл Преподобный, в комнате было темно. На мгновение там стало слишком много света; баланс разумной вселенной потребовал тьмы.
Свет загорелся сам собой, когда баланс вновь выровнялся. Преподобный не зажмурился, ибо следовало это увидеть. Он видел тело Марка Маллоу, и он видел кровь Марка Маллоу — и ещё одного.
Преподобный знал, что делать. Он открыл склянку со святой водой и начал лить её на кровь. И тут кровь потекла к нему, но он не вздрогнул. Он стоял на месте и смотрел, как вода и кровь соединились и явили собой одно, и это одно было водой. Он закупорил склянку, и в ней была только вода, а вокруг тела Марка Маллоу была кровь лишь одного человека.