Огни идущей впереди машины приближались.
— Еще ван, ту, фри — и мы их поимеем, — продолжал скалиться шофер.
Издалека разглядев лежащее поперек дороги дерево, Зарубин не стал подъезжать к нему вплотную, а остановил машину в заранее намеченном месте на самом краю обрыва. Нагонявший его КамАЗ быстро приближался, медлить нельзя было ни секунды. Прихватив сумку и карабин, он, согнувшись, выскользнул из машины и исчез за кромкой обрыва.
— Сомневается, — перестал улыбаться шофер.
Зарубинская машина была уже совсем близко.
— И правильно делает… Нам же легче. Недолго мучалась япошка, пора поплавать ей немножко…
Скользящий удар, почти нечувствительный для тяжелого КамАЗа, легко сбросил «тойоту» с обрыва.
— Шандец! — прохрипел Кандей.
Проехав по инерции с десяток метров, КамАЗ резко затормозил. Некоторое время шофер с Кандеем сидели неподвижно, словно до них только сейчас дошел смысл случившегося. Потом одновременно открыли дверки кабины, и каждый со своей стороны спрыгнули на землю. От перегораживающего дорогу поваленного дерева к ним, прихрамывая, спешил Степка Добрецов.
— Чего я с этой лесиной два часа мудохался? — кричал он на ходу. — Нет поближе подрулить… На их морды бы поглядел. Знаешь, как интересно?
— Заткнись! — приказал Кандей, подойдя к самому краю обрыва.
— Мне другое интересно, — сказал шофер, заглядывая вниз, где в непроглядной темени бурлила река. — Далеко их с этого места вниз снесет?
— Какая разница? — не понял Степка, заглядывая вниз.
— Если тормоза отказали, след должен остаться.
— В наличии. — Степка ногой столкнул лежавший на краю камень.
— А его здесь в наличии не должно. Во-первых, чтобы искали подольше.
— Во-вторых? — поинтересовался Кандей, не отводя взгляда от темного провала.
— Чтобы вообще не поняли ни хрена. Дерево убираем, здесь — полный марафет. А подальше чего-нибудь изобразим. На всякий случай.
— На какой?
— Ну, ты придурок! Думаешь, никто копать не будет?
— Кто?
— Конь в пальто. Тебе объяснять, что в групповой мокрухе точим? Такого мужика завалили — шороху на год с лихуем хватит. Если не больше.
— И девку, — с трудом выдавил Кандей.
— Из-за нее, поганки, вся хренотень, — сплюнул Степка. — Пахан говорит — всех опознать могла.
— Я ему сколь разов объяснял — без сознанки она была, когда от вас вниз спрыгнула, — неожиданно завелся Кандей. — Вы ее все равно что мертвую пялили. А ты, сволота, еще ей куртку на голову…
— Чтобы не опознала, — хихикнул Степка и попятился под недобрым взглядом Кандея. — Чего ты? Чего? Она вас еще до того всех видала, когда на шурф вышла…
— Кончай базар! — оборвал Степку шофер, вдруг ощутивший себя главным в этой торопливо собранной преступной тройке. Неожиданная растерянность Кандея его удивила, а Степан своей болтовней, вертлявостью и глупостью сам себя определил на роль шестерки. Надо было спешить. Чем черт не шутит, вдруг кого-нибудь понесет по дороге в эту позднюю ночную пору. Объясняй тогда, почему дорогу перегораживает явно только что срубленное дерево.
— Убирай свою баррикаду! — приказал он Степке.
— Я че тебе, трактор?! — заорал тот. — Ее втроем хрен сдвинешь, два часа мудохался.
Визгливое эхо его крика отчетливо отозвалось в глубине тайги. Все трое испуганно оглянулись.
— Самое время по сто пятьдесят вмазать, — предложил шофер. — Имеется для такого случая.
Кандей, не отреагировав на предложение, отошел от обрыва и направился к поваленной сосне. Степка потоптался на месте и захромал следом. За ними пошел было и шофер. Но неожиданно овладевшее им непонятное беспокойство не давало ему покоя. Он остановился и спросил: — Ты этот крутяк хорошо знаешь?
— Ну, — приостановился и Кандей.
— Зависнуть не могли?
— Спустись, глянь, — сказал Кандей и пошел дальше.
— Береженого Бог бережет. Спускаться — фиг, а посветить запросто. У меня фонарь на полкилометра лупит. В случае чего Степку на веревке спустим. Он на них позырить вблизи хотел, предоставим возможность.
Шофер побежал к машине за фонариком.
— Очко заиграло. — Степка смачно сплюнул. — А мне пофигу, надо будет, без веревки смотаюсь. Раскомандовался мудила. Знаешь, за что он сидел?
— Знаю.
— А еще пальцы гнет. Крутой, бл…
Шофер достал из бардачка бутылку, отхлебнул несколько глотков и, прихватив фонарик, побежал к обрыву.
Зарубин в это время уже выбрался из расщелины и стал осторожно подниматься наверх. До края было руку протянуть, но тут сильный свет фонарика, скользнув в полуметре от лица, уперся в черную стремительную воду, зашарил по каменистым уступам. Ноги стоящего на краю обрыва шофера были совсем рядом. В любую секунду он мог увидеть прильнувшего к скале Зарубина. Тот приготовился к рывку, но шофер, судя по всему, не собирался обследовать ближайшее к себе пространство. Он выпрямился и закричал возившимся с сосной подельникам: — Шандец котенку! — И, спасая себя от невесть откуда навалившейся тревоги, дурашливо заорал песню: — Как на кладбище, на Жигановском, отец дочку угробил свою!
Бесшумно выросший за его спиной Зарубин сильно и коротко ударил его прикладом карабина в затылок. Подхватив обмякшее тело, столкнул его с обрыва.
— Гады вы все-таки, — проворчал Кандей и, нагнувшись, с натугой приподнял тяжелый комель сосны. — Помогай, гаденыш! — прохрипел он и, пятясь, стал разворачивать комель к обрыву. Степка ухватился за ближайший сук и, не выдержав, прокомментировал: — Мы гады, а вы нам рады. Кому баклага, кому тюряга. Сейчас по сто пятьдесят — и на боковую. Нога болит, хоть вой.
— Вой, самое твое занятие…
Они уже подтащили комель к обрыву, когда ослепительно вспыхнули фары, приглушенно заурчал заведенный мотор. Степка отпустил сук.
— Чего мы сразу, козлы, не догадались. С такой техникой жопу рвем.
Призывно замахал рукой:
— Давай, давай, чего мы тут как папы карло корячимся?!
Кандей опустил комель и выпрямился:
— Это кто тут козел, пидор?
Степка не растерялся:
— Так я и этот… — Показал в сторону машины. — Сразу надо было.
КамАЗ стронулся с места и, набирая скорость, слепя включенными фарами, стал стремительно приближаться.
— Тормози! — завизжал Степка, от страха не в силах стронуться с места.
В последнее мгновение он увидел стоящего на подножке Зарубина, но ни удивиться, ни испугаться уже не успел. Через несколько секунд на краю обрыва не было ни людей, ни сосны, ни машины.
Зарубин вскинул на плечо сумку, поднял карабин, постоял, низко опустив голову, словно в раздумье, потом решительно развернулся и растворился в непроницаемом пространстве ночной тайги.
В четвертом часу стало светать. Рассвет был пасмурным, предвещая начинающееся ненастье.
Василий, пристроив под голову диванную подушку, лежал прямо на полу, на ковре. Не то дремал, не то забылся коротким тревожным сном. Рядом с ним лежал Кармак, изредка приоткрывая глаза на меняющиеся интонации завязавшегося за столом разговора.
Говорил в основном Тельминов. Говорил неторопливо и серьезно, в совершенно не свойственной ему обычно манере. Отец Андрей во время этого разговора вдруг с удивлением разглядел в нем очень неглупого и страдающего человека, который решился на неожиданное для самого себя откровение. А Михаил в это время удивлялся на свою неожиданную исповедь перед почти незнакомым и совершенно чужим ему человеком, внимательный и добрый взгляд которого был так не похож на обычное насмешливое к нему отношение.
— А расклад тут, Андрей Александрович, то есть батюшка, очень даже простой, кто в нашем охотничьем деле хоть маленько разбирается. Я, к примеру, потомственный егерь, промысловик. Боковиковы тоже из них, все их семейство — и Василий, и Иван покойный, и Михаил Касьянович, батя их, тоже покойный. Да и Иннокентьевна, в случае чего, не хуже любого из нас план выдаст. И таких в нашем пространстве человек двадцать-тридцать наберется. Об чем наша первая забота должна быть, как по-вашему? Чтобы тайга не проходным двором, а домом родным нам была. А сейчас у нас сплошь и рядом как получается? Набежали, налетели, стреляй на халяву во все, что шевелится, жги, руби, греби. Потому в самом скором времени забредем в неворотимую сторону.
— Так все худо?
— Погоди, я тебе все по порядку, раз такой разговор завязался. Для меня тайга, как для тебя твоя церква. А еще, как дом родной — и молиться, и жениться, и детей подымать, и жизнь понимать. Какой она быть должна в правильном человеческом сознании. Возьми, например, мое ухожье. Сейчас оно, конечно, не мое, но если по справедливости — мое. И дед, и отец его обустраивали. Зимовьюшки ставили, тропы пробивали, плашник налаживали, у соболя самочек не стрелили, зверя берегли, ягодники под корень не выбирали, кедр не рубили, наоборот, молодняк оберегали, место для него расчищали. Не делай они этого, хрен бы мы там чего живое сейчас отыскали. А теперь…
Михаил надолго замолчал.
— А теперь что? — тихо спросил отец Андрей и оглянулся на спящего Василия. Кармак поднял голову и внимательно посмотрел на разговаривающих.
— Одним днем жить, как мы сейчас живем, не жизнь, а существование. Согласны?
— «Избери такую жизнь, дабы жил ты и потомство твое».
— Вот! Раз потомство, значит, надо вперед смотреть, обо всем живом заботу проявлять. А как только я ее проявлять начинаю, становлюсь первым врагом, для кого общая будущая жизнь никакого значения и смысла не имеет. Объясняю. Спускают нашему промхозу план по пушнине. У руководства возникает вопрос, как его выполнить. А выполнить его можно по-разному, то есть двумя совершенно разными путями. Можем его мы, штатники, запросто обеспечить. Закрепи за нами постоянно участки, помоги техникой, обустройством, наукой, чтобы, например, как в Канаде — по уму и надолго. «Таперство» такое дело называется. Подробности разъяснять не буду, ночи не хватит. Зачем им такие заботы и переживания, когда можно сразу тыщу сезонников и любителей с собаками в тайгу запустить. Они тебе несколько планов обеспечат и себе еще столько же притырят. А что тайгу дотла