— На пол смотрите!
— Какого хр…на мы там не видали? — спросил Федор. Но на пол все же искоса глянул. Ничего не разглядев, поинтересовался: — Еще, что ль, бутылек где-нибудь в заначке? Тогда колись на точные координаты.
— Смотрите, смотрите, — повторяла Любаша и, открыв канистру с бензином, стала выливать под дверь ее содержимое.
Бензин потек в щель под дверью, под комод и наконец явственно обозначился на полу в соседней комнате, разливаясь по его пространству обширной лужей. Бондарь немедленно отскочил в сторону, а Семен, страдавший хроническим насморком и потому почти не различавший запахов, сунул в лужу палец, поднес к носу и неуверенно констатировал:
— Вроде соляра…
— Сам ты соляра! — буркнул Федор, отступая от подплывающей к его ботинкам жидкости. — Семьдесят шестой.
— Девяносто второй, — с плачущим выражением лица прошептал Бондарь. — С города привез.
— В общем, так… — отбросив пустую канистру, сказала Любаша. — Чтобы вам не скучно было, поимейте в виду, будете возникать — в дверь колотиться, под окнами шарашиться — подожгу. У меня не заржавеет, можете у моего бывшего спросить.
Бондарь торопливо закивал головой в ответ на вопросительные взгляды помощников.
— Уяснили? — спросила Любаша.
— Ни фига, — после довольно продолжительного молчания отозвался Федор. — Мы-то в случае чего во двор. А вот интересно, куда ты слиняешь?
— Куда мне линять, если вы меня живьем здесь замуровали? Оставлю людям записку: «В моей смерти виноватые такие-то. Не поминайте лихом, ваша Любаша».
— Горбатого лепит? — шепотом поинтересовался у Бондаря Семен.
Тот энергично замотал головой.
— С нее станется, — согласился с Бондарем Федор. — Совсем без узды баба. Думать надо было, когда выбирал. Тебе что, обязательно рыжая понадобилась?
— Раньше поспокойней была, а тут как с цепи сорвалась.
— Баба да бес, один у них вес, — назидательно пояснил Семен и направился к столу допивать. И только было влил в рот содержимое стакана, как снова взвыла пила. Семен вздрогнул от неожиданности, поперхнулся, закашлялся, со злостью саданул кулаком по столу и заорал, стараясь перекричать визг пилы:
— Не кочегары мы, не плотники,
но сожалений горьких нет как нет!
А мы таежники-охотники
и из тайги вам шлем привет!
— Ты чего, Семка, забалдел или крыша поползла? — испуганно спросил Федор и даже наклонился, стараясь заглянуть в закатившиеся под лоб глаза брата.
— Для блезиру, — тихо сказал тот и подмигнул вернувшимся на место глазом, в котором уже вполне отчетливо обозначилась пьяная сумасшедшинка, предвещавшая хорошо знакомому с ней Федору самые неожиданные выкрутасы легко заводившегося брата. — Я буду хрень всякую орать, чтобы она нас за полных фуфлометов держала, а вы комод сдвигайте. После чего начнется штурм Берлина. По понятиям, баба качать права не должна. Поняли? Иначе не жизнь, а полный абзац. Интересно, чего она там пластает?
— Эй, рыжая! — с готовностью закричал Федор. — Ты какие дровишки там заготовляешь? До зимы вроде еще далеко.
— Делю совместно нажитое имущество! — весело закричала в ответ Любаша, неумело орудуя пилой. Большую часть первого подоконного венца она уже пропилила. Ежели справиться со вторым, путь на волю, можно считать, обеспечен.
— Шифоньер распилила, сейчас супружеский станок кончаю. Он моему бывшему теперь все равно без надобности.
— Давай! — дал отмашку Семен.
Бондарь с Федором стали торопливо стаскивать с комода мешки с цементом, а Семен снова завел что было сил:
— Всего лишь час дают на артобстрел,
Всего лишь час пехоте передышка,
Всего лишь час до самых важных дел,
Кому до ордена, ну а кому до вышки.
Втроем они отодвинули комод и остановились в нерешительности перед запертой дверью.
— Ну что, переходим в наступление? — спросил Федор у принявшего на себя командование брата.
— Айн момент! — предостерегающе поднял тот руку. — Треба маленько помуроковать. Как мы эту рыжую водородную бомбу обезвреживать будем? У ей в руках, можно считать, смертельное оружие, а что имеем мы на тот случай, если она его против нас применять начнет?
— Думаешь, начнет? — засомневался Федор.
— Запросто. Если поиметь в виду, как она оборону магазина организовала, Ваську отмазала, шефа с Чикиным под арест на полдня пристроила — запросто. Ей теперь никакого выхода, кроме как линять в неизвестном направлении. Вон, шмотки уже упаковала, а тут мы возникли. Попрет, как танк, даже не сомневайся. Как считаешь? — спросил он у побледневшего Бондаря.
— Прошлый раз только и делов, что маленько за волосы… Так чуть палец не откусила. И тазиком… По голове.
Любаша допилила брус до конца и вышибла его наружу. Обтерев шторой вспотевшее лицо, принялась пилить дальше.
— Об чем и разговор, — подвел итог Семен. — Требуется сходу лишить инициативы. Хорошо бы гранату… Или дымовую завесу.
— Точно! — обрадовался Федор. — Счас сделаем. Помнишь, в прошлом году дымовые шашки от грызунов и насекомых распределяли? У меня штука в загашнике имеется. Мигом слётаю. Устроим выкуривание по всем пунктам инструкции. Ликвидируем заразу! Пока прочихается, мы ее сделаем.
— Не надо, — прохрипел позеленевший от переживаний Бондарь.
— Да ты не дрейфуй, все будет окейно. Накроем одеялкой и вынесем в противоположном направлении.
— Погоди… — придержал Бондарь дернувшегося к выходу Федора.
— Пасанул? Жалко стало?
— Одной дымушкой не уделаешь, две надо.
— Согласен! — поддержал Семен.
— А где я тебе две возьму, если всего одна? — задумался Федор.
Бондарь, перепрыгнув через бензиновую лужу, направился к буфету и, повозившись, извлек из его недр две дымовые шашки.
— Ни хрена они, бабы, в мужиках не разбираются, — прокомментировал его действия повеселевший Федор. — Не дом, а гастроном. Запасы на все случаи современной совместной жизни. А она еще задницу воротит. Зажралась, рыжая. Ну, мы тебя сейчас в сознание приведем… Будешь дровишки в другом месте заготовлять…
— Значитца так, — прервал его Семен. — Зажигаете. На раз, два, три — выбиваю дверь. Бросаете. Дверь закрываем, ждем. Через пять минут выносим потерявшее сознание тело, связываем и транспортируем в удобном направлении. Зажигаем!
Федор и Бондарь одновременно зажгли один спичку, другой зажигалку. У Бондаря шашка задымила сразу, у Федора заело. Он бросил почти догоревшую спичку на пол, чтобы зажечь новую, но разлитый бензин полыхнул так быстро и яростно, что мужики даже не успели отскочить в сторону. Пронзительно, по-заячьи заверещал Бондарь. Сбивая с себя пламя, кинулись к выходу братья. Бондарь, не переставая кричать, двумя невероятными прыжками преодолел пламя, покатился по полу, гася загоревшуюся куртку, выкатился в сени и распластался у самого порога, потеряв сознание. Мигом протрезвевший от страха и боли ожогов Семен, заметив его, вернулся в сени, поволок за ноги к выходу. Осознавший свою вину за поджог, Федор временно исчез в неизвестном направлении.
В доме во всю хозяйничал огонь. Проникнув по следу вылитого под дверь бензина, перебрался в спальню, где по-прежнему орудовала пилой еще не почуявшая беду Любаша. Запах дыма заставил ее оглянуться. По двери, всей ее шириной всползал вверх огонь. Комната быстро заполнялась дымом. Спасение оставалось только в одном — допилить венец и постараться пролезть в образовавшееся отверстие. Пискнув: «Ой, мамочка!» — Любаша лихорадочно продолжила прерванную работу. Пила выла на самой высокой ноте. Любаша тоже подвывала от страха, но за визгом пилы и гулом разгоравшегося пожара ее не было слышно…
Огонь вырвался наружу. С соседних дворов сбегались соседи. Откуда-то из темноты неожиданно с ведром воды появился Федор. Торопливо выплеснул воду на брата, тащившего подальше от дома все еще не очнувшегося Бондаря. Тому тоже досталось ледяной колодезной водички. Он очнулся и, приоткрыв рот, уставился на полыхавший дом. Осознав наконец случившееся, попытался встать на ноги и захрипел: — Любаша…
— Шандец твоей Любаше… Довыступалась… Скажи спасибо, сам живой… — придержал его наглотавшийся дыма, давившийся кашлем Семен.
— Баллоны… — снова прохрипел Бондарь.
— Какие баллоны? — услужливо наклонился к нему Федор.
— С газом… В сенях…
— И баллонам шандец. Сейчас рванет! — отбегая в темноту, крикнул Семен.
Рвануло.
Серуня, усилиями Аграфены Иннокентьевны отмытый и переодетый в старенькие джинсы и ковбойку Арсения, чинно сидел в кресле перед телевизором и внимательно смотрел программу «Спокойной ночи, малыши!». Когда малышам стали показывать очередную серию «Ну, погоди!», Серуня громко захохотал. Из соседней комнаты выглянула Аграфена Иннокентьевна.
— Гляди-ка — никак отошел? То с перепугу помирать собрался, теперь покатывается сидит.
— Так вся моя собственная жизнь, тетя Груня, точь-в-точь как у этого волчары — сплошные обломы. Куда ни подашься — по мордасам да по мордасам. Со стороны ухохочешься, а лично я очень даже сочувствую.
— Кому?
— Волку. Во, гляди, опять облом! Мы с ним, тетя Груня, хронические неудачники в окружающей жизни.
— Ну, завел свою пластинку! Не надоело еще плакаться? Мужик ты или кто? В кои веки поступил как полагается, вот и придерживайся теперь. Глядишь, все путем будет.
— Я, конечно, за одежку и пожрать исключительно благодарен. Сколь лет такого супчику не хлебал, и не помню. Только вопрос по-прежнему остается.
— Выпить, что ль?
— От выпить в моем теперешнем положении только полный придурок откажется. Но вопрос очень даже не тот. Я его давеча попу вашему поставил. Так он, знаешь что, советует? — Сам определяйся, какое направление жизни теперь выбирать. Я, конечно, к нему со всем уважением — мотоцикл водит, к покойнице согласился — только он это дело категорически неправильно понимает. Выбирать мне уже нечего, за меня выбрали. Дед по большим праздникам четверть за раз выпивал. Потом родитель, когда в пьяном виде