Любаша дернулась кинуться к нему, хотела закричать что было сил, но второй выстрел достал и ее. Привалившись к забору, она медленно сползла на землю и так и осталась сидеть в сырой траве, неловко подвернув ногу.
Один из нападавших резко свистнул и махнул призывно рукой. Из распахнувшихся ворот бесшумно выкатился старенький «Рафик» и остановился возле лежавшего Василия. Все трое сошлись у машины.
— Страшилок каких-то про него наговорили. Всего и делов. Против лома нет приема.
— Бабу-то на хрена? — недовольно спросил сидевший на месте шофера. — Так не договаривались. Куда теперь ее?
— Ты что, свидетеля захотел? Она же нас всех срисовала.
— Разберемся. Грузите.
Грубо закинув в машину тела Василия и Любаши, двое забрались следом. Третий пошел закрывать ворота. Закрыв, посмотрел на часы и махнул рукой — езжайте, не ждите. Машина не сразу, словно нехотя, тронулась с места.
Почти в это же самое время отец Андрей с трудом тащил на спине то и дело терявшего сознание Кандея. Возвращался он тем же путем, каким уходил с Надеждой — огородами. Услышав его тяжелые медленные шаги, Олег очнулся от дремоты, одолевшей его на рассвете, и, разглядев, кинулся на помощь.
— Ты, что ль, Олег? — казалось, ничуть не удивился его появлению отец Андрей. — Помогай давай… Еле дотащил…
Они осторожно опустили застонавшего Кандея на землю.
Увидев, кого он так бережно только что поддерживал, Олег не выдержал:
— Это ведь Кандей, батюшка! То есть Григорий Кандеев. Правая рука нашего директора. Вот уж кому я бы помогать не торопился.
— Если мы ему сейчас не поможем, завтра ему уже никто не поможет.
— В каком смысле?
— Возможно даже, что убьют.
— Кто?
— Конкретно не знаю, но информировал человек вполне надежный. Кстати, а ты что тут делаешь? У тебя, кажется, другая забота была.
— Была, да сплыла. Не уследил, на мне грех. Сбежала.
— Господи, помоги ей и обереги, — перекрестился отец Андрей. — Как с ее силами и болезнью в неведомое подаваться. Арсений Павлович теперь совсем с ума сойдет, как узнает. И без того душа изранена, а теперь это…
— Одна надежда, что она сюда вернется. Караулю вот сижу.
— Сюда-то ей зачем? — не поверил отец Андрей. — На погибель? Вот этот покалеченный гражданин подробно рассказал, как они их убивать собирались — Арсения Павловича и ее. Не верил я вам поначалу, что такое возможно. Оказывается, очень даже просто. Слава богу, осечка у них получилась.
— Не хотел я ее убивать, — пытаясь приподняться, прохрипел Кандей. — И в тот раз тоже помешать хотел. Так я один, а их трое. Ружье наставили. Она уже как мертвая была, с обрыва кинулась. Жалко ее было. А теперь все меня убить хотят.
— «Все», это кто? — не понял Олег.
— Так они. И вы тоже, и батяня ее.
— Что я, убивать тебя на себе волоку? В тебе ж центнер, не меньше… — с наигранным возмущением прикрикнул на Кандея отец Андрей. — Дурак ты все-таки, раб Божий Григорий. Дурак из дураков. Одно только мне до сих пор непонятно. Как ты с тремя переломами и дыркой в голове из больницы сбежал?
— Жить хотелось, вот и сбежал. А тут эта… баба директорская. Сначала к себе уговорила приволочь, потом сюда. Второй раз он хрен промахнется.
— Кто? — спросил жадно ловивший каждое слово Кандея Олег.
— Этот… Батяня ейный… Которая спрыгнула… Бросьте меня, мужики. А там — как получится. Может, до дома доползу.
— Может, и доползешь, — согласился Олег. — Только там тебя с вечера еще дожидаются.
— Откуда? — не поверил Кандей.
— А то ты своих дружков не знаешь.
— Она их арестовать обещалась.
— Кто?
— Баба директорская. Надька.
— Вот когда она мужика своего арестует, тогда я ей поверю. Заодно и папашу своего, главного закоперщика, в каталажку прихватит. Вот тогда поверю. Выяснила у тебя все, что ты знаешь, и дала последний часок свежим воздухом подышать. Правильно батюшка говорит: — Дурак ты, Григорий. По всем статьям дурак.
— Я думаю, Олег, ты не прав, — вмешался передохнувший отец Андрей. — Помоги-ка мне лучше… Это сейчас наш главный свидетель. Разумею, сюда они не решатся.
— Пытались. Хорошо, на нас с Василием наткнулись. Гарантирую, больше не рискнут.
— Вот и ладно. Я его пока в летник устрою, а там как Бог даст.
Олег помог приподнять и поставить Кандея на единственную целую ногу, и тот, повиснув на отце Андрее, волоком дотащился на нем до летника.
Кое-как пристроив беспомощного от боли Кандея на диван, отец Андрей остановился в раздумье — то ли идти в дом и предупредить о неожиданном госте, то ли повалиться на свою кровать и часок-другой вздремнуть до окончательного начала дня, сулившего, судя по всему, новые неприятные неожиданности.
— Пи-ить… — полупростонал-полупрошептал со своего неудобного ложа Кандей.
Отец Андрей молча набрал из ведра кружку воды и, присев на стул у дивана, помог ему напиться.
— Не знаю, как звать… Этот там тебя батюшкой… Какой ты батюшка? — молодой еще. А по-другому, не знаю как. Попросить тебя хотел…
— Проси, — устало согласился отец Андрей.
— Научи молитву какую попроще. Я когда лежал там — и так, и так пытался, ничего не выходит. Одно слово вертится — помилуй, помилуй.
— Хорошее слово. Просишь помиловать, значит, прощения просишь. За все неправедное, что раньше сотворил.
— Голова путается. Жить хочется, а тут помирать приходится.
— Думаю, о смерти тебе еще рановато помышлять.
— Так ведь все равно думается. Мне бы попроще чего. Чтобы с одного раза заучить.
— Господи, помилуй раба Божьего Григория и прости ему грехи вольные и невольные. Аминь.
— И все, что ль?
— С верой и искренним покаянием просить будешь, дарует Господь прощение. Со страхом и обидой — ни душе, ни телу не полегчает.
— Правда, что ль, душа имеется?
— А как же без нее? Только не у каждого она к Богу повернута. Боятся думать о ней, самих себя стыдятся.
Кандей долго молчал, обдумывая услышанное. Потом тихо спросил:
— А левой рукой можно креститься?
Словно объясняя свое состояние, он попытался пошевелить загипсованной правой, но смог лишь чуть приподнять ее.
— Левой не надо, — улыбнулся отец Андрей. — Не по-православному это. Ты же русский?
— Ну.
— Тогда поскольку так у нас все сложилось, перекрещу тебя. Поправишься — сам научишься.
Отец Андрей перекрестил закрывшего глаза Кандея и встал.
— Погоди, — остановил его Кандей. — Не говорят никому, а сами там золото ищут. Девчонка нечаянно на нас вышла, заблудилась. Обрадовалась…
В это время совсем неподалеку раздался выстрел.
Выстрелом под ноги Олег остановил направлявшегося к дому Проценко. Подняв руку, тот придержал своего телохранителя, уже готового спустить курок.
— Если бы товарищ хотел попасть в нас, он бы с такого расстояния не промахнулся. Не так ли, молодой человек?
— В следующий раз не промахнусь, — пообещал, не опуская свою двустволку, Олег.
— Следующего раза не будет, — окончательно приходя в себя и даже пытаясь улыбнуться, пообещал Проценко. — Во-первых, мы пришли с исключительно мирными намерениями. Во-вторых, так, как стреляет Юра, в области больше никто стрелять не умеет. Как-никак мастер спорта международного класса в стрельбе по «бегущей мишени». Так, Юрок?
— И по лежачей, и по стоячей, и по летячей. Пусть только дернется.
— Дергаться он, насколько я понял, больше не будет. Он сейчас пойдет и вызовет сюда моего старого друга Андрея Александровича Руднева. То есть отца Андрея. Очень хочется спасти его от неизбежных неприятностей.
Заметив, что на выстрел со стороны дома с карабином в руках осторожно подходит Тельминов, а за кустами прячется с каким-то внушительным холодным оружием Серуня, Проценко, оценив обстановку, улыбнулся еще шире.
— Кстати, если в нашем общении пожелают принять участие прочие обитатели этого дома, мы не против. Мы не против, Юрок?
— Стрелка, так стрелка. Пусть только за базаром следят.
— Не будем щеголять неуместными в данном случае криминальными терминами. Я думаю, что, несмотря на предупредительный выстрел и серьезное вооружение собравшихся, мы имеем дело с исключительно мирными людьми, которые вполне резонно обеспокоены событиями последних дней и часов. Не так ли, Андрей Александрович? — обратился он к торопливо подходившему со стороны летника отцу Андрею.
— В которых ты, судя по всему, уже принимаешь самое непосредственное участие. — Отец Андрей остановился напротив Проценко.
— А что прикажешь делать? В первые же часы моего пребывания здесь в меня и моих друзей стреляют. Потом поджигают дом человека, виноватого лишь в том, что он активно поддерживал местное руководство, которое в подавляющем большинстве, как ты уже успел заметить, тоже мои друзья. Таинственным образом из больничной палаты исчезает нетранспортабельный больной. Не менее таинственно один за другим исчезают мирные старатели. Их тут, правда, называют пиратами, но именно ко мне они обратились за помощью. Я уже не говорю о делегации родителей покалеченных в дикой драке молодых людей, о таинственной автоаварии, заминированном магазине, сброшенной в реку новенькой машине директора. Нехило, не правда ли? Самое интересное, все эти события начались с первого дня твоего появления в этом забытом Богом поселении. До этого как-то все обходилось. Не то чтобы гладко, но и без особых эксцессов.
Заготавливая эту немудреную филиппику, Проценко рассчитывал на ее примитивную несправедливость, обидевшись, а то и вознегодовав на которую, отец Андрей невольно раскроет или хотя бы обозначит позицию людей, которые могут помешать действиям по отысканию и последующему вывозу Чикойского золота. Его ничуть не удивило, что с самого начала отец Андрей оказался рядом с этими людьми и принял их сторону. И это его в данный момент категорически не устраивало. Он прекрасно понимал, что в лице отца Андрея, даже при полном его невмешательстве в какие-либо действия, эти люди получают от него очень сильную поддержку, которую он в своем кругу, ерничая, называл Божьей помощью, побаиваясь, впрочем, в глубине души, что помощь эта может оказаться весьма и весьма существенной. Но, посмотрев в воспаленные усталостью и бессонницей спокойные и, кажется, даже насмешливые глаза отца Андрея, он понял, что первый ход в задуманной им партии оказался неудачным. А тут еще некстати вмешался бородатый придурок с допотопной двустволкой, который своим неожиданным выстрелом нагнал на него волну короткого панического страха, почти сразу сменившегося холодной яростью.