— О душе? Может, это не Кандей? — совсем запутался Серуня.
— Кандей, не Кандей — менты приедут, диагноз без вариантов поставят.
— Какой диагноз? — не понял отец Андрей.
— Что нам эта орясина спокойно спать мешала.
— Только не нам. Он на нас надеялся, что мы ему поможем.
— Помогли. Кто теперь нам помогать будет? Его сейчас, наверное, весь действующий состав районного отделения разыскивает. Найдут здесь, можем сухари сушить и сопли на кулак наматывать. А если отбрешемся, тогда Арсению срок намотают. Без вариантов. Есть какие-нибудь соображения-предложения?
Отец Андрей растерянно пожал плечами.
— Есть, — подал голос Серуня и, когда все с удивлением уставились на него, пояснил: — В морг его обратно доставить.
— В морг, говоришь? — заинтересовался Михаил. — А что? Где находился, там и объявился. Вопрос — как он в этом медицинском отделении окажется?
— Мы с Корнеем сколь разов отоваримся — и туда. О жизни поговорить, международное положение осмыслить. Покойники в основном отсутствуют. Да они нам и не мешали.
— Их что, не запирают?
— Зачем? Они не сбегут, а живым там делать нечего.
— А вы что, не живые, что ли?
— Мы — посередке. Здесь не нужны никому, и там до поры до времени не ждут. Зимой, конечно, не Ташкент, а летом очень даже ничего. Другой раз переночуешь, когда передвигаться сил не остается.
— Понятно. Излагай дальше. Как, на чем, когда? Времени у нас — три часа двадцать минут до начала рабочего дня. После чего могут нарисоваться.
— Кто?
— Дед Пихто. Тому, кто его прижмурил, самый выгодный вариант про место нахождения стукнуть. Придут, а мы в это время транспортные вопросы решаем. Сплошной тест о вождях пролетариата.
— О чем вы, Михаил Иванович? — не понял отец Андрей.
— Профессора вспомнил… Пока имеем задачку с тремя неизвестными: икс плюс игрек равняется икс.
— Насчет игрека — у Арсения Павловича тракторишка по непонятной надобности в гараже простаивает. С прицепом. А за икс я попробую. Кому в голову стукнет, что Серуня Кандея на новое место проживания доставляет?
— А трактор кто поведет? Ты, что ли?
— Запросто.
— Стоп! В этом пункте у меня полное к тебе недоверие.
— В стройбате три года бульдозерил. Вплоть до благодарности от командования части.
— Чего ж ты тогда пьяных ежиков стал пасти?
— Жизненные обстоятельства, Михаил Иванович. Рысь ногу покалечила…
Вспомнив, что собеседники проинформированы и насчет рыси, и насчет ноги, Серуня замялся было, но, быстро сообразив, что лучший способ завоевания доверия — говорить все как есть, махнул рукой:
— По правде говоря, причина в другом направлении. Не выдержал столкновения с этими гадами… Как их? С генами! А тракторишко этот по сравнению с бульдозером, как два пальца… У меня с ним… — Серуня покосился на Кандея, — неоднократные разногласия по разным поводам возникали. Но раз он такой важный свидетель, пусть лучше на месте находится.
— Ладно, доставишь ты его. А с разгрузкой как? Одному тебе не управиться. Да еще с твоей ногой. Его на место положить требуется. Чтобы никаких подозрений.
— Тут, конечно, тоже игрек — не управлюсь. Больно здоровый. Толкнул как-то — вроде легонечко — так я только в конце улицы сообразил остановиться.
— Мне после вчерашнего тоже лучше в общественных местах не светиться, — задумался Михаил.
— Моя вина, что доверившегося не уберег, — неожиданно вмешался в разговор отец Андрей. — Только предлагаю невинно убиенного не в морг, а сразу в храм. Будут интересоваться, объясню: пришел на службу, а он уже там находился. Заодно потребую у местного руководства выделить средства на достойное захоронение и полноценное расследование обстоятельств.
— Сами разберемся, — уверенно заявил Михаил. — Василий вернется, все рифмочки расставим, где требуется. У меня на этот счет очень красивое рационализаторское предложение…
— Как я понял, возражений не имеется? — на всякий случай поинтересовался отец Андрей.
Возражений не было. Серуня с Михаилом заторопились во двор приводить в порядок старенький, но все еще вполне работоспособный тракторишко.
Отец Андрей устало присел на ступеньку крыльца и закрыл глаза, шепча про себя молитву. Подошел и сел рядом Олег.
— Тоже умотался. Третью ночь на ногах. А стрелял в него, отец Андрей, кто-то из своих. Кто все здесь досконально изучил. Можно считать, на наших глазах в помещение вошел и дверь за собой прикрыл, чтобы не слышно было. Только у своих мелкокалиберной винтовки ни у кого не имеется. Да и на виду все были. Вот такие вот непонятки, как здесь говорят.
Остальные события этого дня отец Андрей вспоминал потом какими-то отрывками, не имеющими, казалось, между собой никакой связи.
Вот они с Михаилом несут через двор завернутый в полиэтилен от парника труп Кандея, неловко переваливают его через борт прицепной тележки…
Вот Аграфена Иннокентьевна, торопясь, выносит из дома икону и почему-то сует ее в руки стоящего на колесе прицепа Михаила, который для надежности и маскировки набрасывает на полиэтилен какой-то матерчатый коврик и прижимает его по бокам лежавшими в тележке досками. Растерявшийся Михаил сначала пристроил икону на коврик, потом, спохватившись, отдал ее сидящему в кабине отцу Андрею и пошел открывать ворота. Серуня неуверенно завел трактор, который из-за долгого бездействия окутался густыми клубами выхлопных газов, и, явно пугаясь собственной смелости, выжал сцепление…
В поселке редко кто поднимается в такую рань. Прохожих на пустых улицах не оказалось. Лишь из одной полуоткрытой калитки выглянула на оглушительный треск мотора заспанная молодка и долго с удивлением таращилась вслед непривычному экипажу, в кабине которого сидели так и не узнанные ею пассажир и водитель.
Въезжая в церковный двор, чуть не зацепили створку ворот и, объехав вокруг церкви почти полный круг, остановились у крыльца. Заглушив мотор, Серуня с минуту сидел в оцепенении, сам себе не веря, что все у него получилось. Не шевелился и отец Андрей. Собирался с силами, чтобы спрыгнуть на землю, вытаскивать труп, переносить его в церковь, а затем остаться одному, зажечь свечи, прочитать молитвы и ожидать приезда кого-нибудь из местного руководства или милиции, которых о случившемся должен был оповестить Серуня.
В пустой церкви Кандея надо было укладывать или прямо на пол, или на довольно высокие козлы, с которых отец Андрей замазывал известкой неудачное творение Олега. Не ладно было и то, и другое. В конце концов опрокинули козлы набок, положили на них две доски и коврик, которым Тельминов прикрыл труп, кое-как пристроили Кандея на этом неудобном сооружении. В головах у него тоже кое-как пристроили икону, пожертвованную Аграфеной Иннокентьевной, и зажгли свечи, которые прихватил с собой отец Андрей. После того как огоньки свечей, почти не видные в лучах утреннего солнца, заметались от сквозняка, отец Андрей, подумав, включил магнитофон Олега, до сих пор стоявший на подоконнике. Хор запел отрывок из канона Рождества Христова «Покаяния отверзи ми двери». Не очень понимая, что происходит, а больше всего не понимая, что происходит с ним самим, Серуня попятился из церкви, с трудом забрался в трактор и замер в ожидании.
Отец Андрей вышел на крыльцо, не очень внимательно напутствовал его и без того уже несколько раз повторенными наставлениями, и когда Серуня наконец уехал, сел на крыльцо и, закрыв глаза, почти сразу заснул.
Под пение, доносившееся из церкви, ему снилось, очевидно, что-то хорошее — он чему-то улыбался. И когда его разбудили, довольно сильно тряхнув за плечо, улыбка не сразу исчезла с его лица. Некоторое время он так и смотрел с улыбкой на стоявшую перед ним в милицейской форме Надежду, на переминавшегося с ноги на ногу за ее спиной милиционера и на тихо пофыркивающий милицейский «уазик», стоявший посреди церковного двора.
— Я за вами, Андрей Александрович, — бесцветным официальным голосом объявила Надежда.
— Извините, задремал… А где остальные? — поднимаясь и все еще не вполне осознавая происходящее, спросил отец Андрей и оглянулся на открытые двери церкви, решив, что остальные приехавшие вошли туда, чтобы убедиться в достоверности сделанного Серуней заявления.
— Что вы имеете в виду? — все тем же мертвым голосом спросила Надежда и тоже посмотрела в распахнутые двери, за которыми хорошо был виден лежавший на опрокинутых козлах труп Кандея.
— Не что, а кого, — поправил ее переставший улыбаться священник. — Насколько я понимаю, в таких случаях полагается официально удостоверить случившееся.
— Случившееся что? — словно не понимая, переспросила Надежда.
— Убийство.
— Вы абсолютно уверены, что Григорий Степанович Кандеев скончался не от полученных накануне травм, а был убит?
— Абсолютно уверен. Можете сами в этом убедиться.
Надежда покосилась на стоявшего неподалеку милиционера и чуть смягчившимся голосом спросила:
— Вы сами были свидетелем происшедшего?
— Почти. Находился неподалеку, но непосредственным свидетелем не был.
— Как убитый оказался здесь, в церкви?
— Думаю, следствие это легко установит, как только будет пойман убийца.
— Значит, вы продолжаете настаивать, что это убийство?
Отец Андрей пристально посмотрел в глаза Надежде. Разглядел, как ему показалось, смущение, растерянность и затаенный страх.
«Боится, что Кандеева застрелил Зарубин, и теперь пытается отвести от него беду? — мелькнула вдруг у него догадка. — Неужели хочет, чтобы все думали, что это не убийство и Кандеев “скончался от полученных травм”? Но ведь самое примитивное следствие без труда установит истину. Установит, если это будет не их следствие. А откуда здесь взяться другому? Значит… Значит, надо подождать, чем все это закончится, и только потом рассказать все как есть. Только это “как есть” никому здесь не нужно. В том числе и ей самой. Наверное, Михаил все-таки прав — надо самим во всем разобраться».