Постепенно разобрался в звуках. Все знакомо до мелочей, не раз и не два приходилось слышать: вертолет еще на земле, готовится к взлету, но винт пока еще запущен на холостой, заканчивается спешная погрузка. Передвигают в конец салона что-то тяжелое, громко переговариваются.
— Загружаемся, как на Северный полюс, — раздался совсем близко незнакомый начальственный голос. — Зимовать, что ль, собрались?
— Идешь в тайгу на день, бери припас на неделю.
Скрипучий голос Шабалина он узнал сразу.
— А если на неделю, то набирай на месяц? — насмешливо поинтересовался начальственный голос.
— Вроде того. Тайга дураков не уважает. Еще неизвестно, как карта ляжет.
— Хорошо ляжет, батец. Все тузы в загашнике. И дама бубновая в прикупе.
Этот голос он тоже узнал. Артист в своем репертуаре, заражает оптимизмом не столько окружающих, сколько самого себя. Нахален, как росомаха, но трусоват. «Что не всегда хорошо — от трусости может на рожон полезть. Прошлый раз даже за ствол схватился. Со страху мог и пальнуть. Ситуевина, кажется, проясняется. Готовятся к вылету и меня с собой прихватили. Значит, зачем-то я им нужен. Первым делом надо выяснить, где Любаша, а потом будем посмотреть. По обстоятельствам. Пора вроде в себя приходить для дальнейших уточнений, что, к чему и как».
— Как там наш спецгруз? Что-то долговато он в бессознанке.
— Я когда такую порцию амурскому тигру в ляжку засадил, он часа три в отключке кантовался. А когда очухался, еще часов пять-шесть, как лох обкуренный, кайф ловил. За ухом чесали, за хвост тянули — полный абзац. Смеху было. Хозяин тайги, как котяра позорный. Дурней пьяного ежика.
— Не загнется?
— Не должен. К вечеру отойдет. Федька, глянь, как он.
Кто-то подошел и присел рядом на корточки. Василий открыл глаза и встретился взглядом с Федькой Оборотовым. Тот испуганно отшатнулся, но тут же расплылся в дурацкой улыбке, обнажив прокуренные кривые зубы, и дурашливо завопил: — А я такой счастливый, как айсберг в океане…
— Чего базлаешь, придурок? Слуха нет, а орешь, как Попандопуло, — возмутился Домнич.
— Глядит!
— Отвали. Рано ему еще глядеть. Пусть кемарит, пока не взлетим.
— Котяра амурский тоже, между прочим, через три часа одним глазом глядеть стал. Только без всякого понятия об окружающей действительности, — решил прояснить ситуацию с Василием еще один из проценковских братков. И, немного помолчав, добавил, явно кого-то успокаивая: — Он сейчас вроде как после операции по удалению жизненно важного органа. Сам себя не видит. Будем посмотреть, как выгребать будет. Были отрицательные примеры.
— Как бы не сдурел от перемены декораций, — неожиданно для самого себя озаботился Домнич. — В «Севастопольском вальсе» как-то помощник режиссера акты по пьяни перепутал. Вызывает приму на сцену, та выпархивает в полной боевой готовности, а там не то война, не то матросы палубу драят. Нет бы смыться потихоньку, торчит, как дура, посреди сцены, под ногами путается. Так у ней по такому случаю истерика на два месяца. Шесть спектаклей отменили.
— Командир, когда взлетаем? — перебил Домнича начальственный голос. — Спецгруз требует срочной доставки на место. В случае задержки возможны непредвиденные осложнения.
— Минут через пять-десять облачность по хребтику скинут. Сразу снимемся, — отозвался из командирской кабины голос пилота.
— Да не будет, шеф, никаких осложнений. Мужик в железной отключке. Можно хоть сейчас распаковывать. Беру на себя полную ответственность.
«Раз хребтик, значит, на наш участок летят. Ну, пока они мне Любашу в целости и сохранности не предоставят, хрен им, а не полет по намеченному маршруту».
Собрав силы, он осторожно подогнул ноги и сильным толчком от пола попытался сесть. Попытка удалась лишь наполовину. Привалившись к груде рюкзаков, он резко выпрямил ноги, подсекая все еще сидящего перед ним на корточках Федора. Боковым зрением уловил, как несколько сидящих фигур вскочили на ноги.
— Полет отменяется, — прохрипел он, пытаясь сесть поудобнее.
Из всех находящихся в салоне Ми-восьмого сидеть остались лишь Проценко, Шабалин и сладко посапывающий Чикин — утомился за прошедшую ночь. К тому же крепенько приложился к дорогому марочному коньяку по случаю успешно проведенной операции. Остальные вскочили на ноги. Домнич на всякий случай отступил к выходу, а Федька откатился в самый хвост вертолета.
— Вот тебе и тигра амурская, — наставительно попенял кому-то Шабалин. — Почеши ему за ухом. Только смотри, чтобы он тебе хвост не выдернул.
Разглядев, что пленник по-прежнему связан и беспомощен, остальные успокоились и расселись по местам в ожидании взлета.
— Действительно, любопытный экземпляр, — ни к кому не обращаясь, процедил Проценко и наклонился, внимательно вглядываясь в Василия. До сих пор у него не было возможности разглядеть его. Встретив ненавидящий взгляд пленника, выпрямился и приказал: — Развяжите!
— Я бы не рисковал, шеф, — неуверенно возразил один из его подручных, только что ручавшийся за полную беспомощность связанного по рукам и ногам Василия.
— Ты же мне только что полную гарантию сулил, — зло процедил Проценко. — Вот и ответишь по полной в случае чего. Развязать, я сказал!
Выглянувший на шум из кабины второй пилот, увидев, что все сидят на своих местах, поднял трап и захлопнул дверь, коротко бросив сидевшему у входа Домничу: — Все оʼкэй! Взлетаем.
— Будь, как вольный ветер, — устало махнул рукой Домнич. — Осторожней на поворотах.
Вертолет затрясся предвзлетной дрожью и медленно, словно нехотя, оторвался от земли.
Один из проценковских подручных, несколько минут назад похвалявшийся своим бесцеремонным обращением с усыпленным амурским тигром, нехотя направился к Василию и стал распутывать веревки, крепко спеленавшие ноги пленника. Василий закрыл глаза, чтобы ненароком не выдать блеснувшую в них радость, и ослабил напрягшиеся мускулы, демонстрируя накатившее после неудачной попытки освобождения безволие.
— Руки развяжи! — приказал Проценко. — Не полный же он идиот играть шестерками против тузов. Да еще когда наш расклад. Так, что ли, господин начальник? — спросил он сидевшего рядом с ним Домнича.
— Что имеется в виду? — рассеянно спросил тот, глядя с явным неодобрением, как освобождаются от пут руки Василия.
— Имеется в виду, что если ваш местный супермен не дебил, то должен осознать свою полную зависимость от обстоятельств. Имеется в виду не то, что он один, а нас много, а то, что его симпатичная пассия… Забыл, как ее?
— Любка Бузова, — нехотя подсказал Домнич. — Этой рыжей шалаве теперь за поджег такой срок намотают, мало не покажется.
— Насчет срока, это как суд решит. Не исключено, что отыщутся смягчающие обстоятельства. А вот то, что ее доверили охранять… Как его?
— Юрке Бондарю.
— Вот именно. Он, кажется, ее бывший?
— Ну.
— Очень неосторожное решение. Он мне показался не вполне адекватным, после этого ужасного пожара. У него ведь теперь ни кола, ни двора, кажется? Как бы он с ней чего-нибудь с горя не учинил.
— Купил дуду на свою беду, — неожиданно встрял в разговор Шабалин. — Говорили ему, дураку: не своей смертью помрешь, коли бабу не по силам берешь. Я, говорит, и себя, и ее кончу, если назад не вернется.
— Куда возвращаться-то? — хохотнул Домнич. — Слегка погреться у чужого огня, жаль, нету сердца, что полюбит ея. А ее любовь везут сейчас в неизвестном направлении. Ха-ха-ха… Сюжет спектакля разворачивается к окончательному финалу.
Василий низко опустил голову, стараясь скрыть невольную радость при известии, что с Любашей все в порядке. «Это теперь уже другое дело, господа-товарищи. Вы мне не только руки-ноги развязали. Вы мне теперь полную свободу действий предоставили. Надо только разузнать побольше, какого им хрена от меня надо?»
Тошнота не проходила, голова раскалывалась от боли, и в полном несогласии с таким состоянием необычайно обострились все чувства — слух, обоняние, ощущение каждой клеточки постепенно наливающегося силой тела. Вот только зрение подвело — перед глазами все еще плыло и двоилось. Ориентироваться в тесном пространстве вертолета, кто есть кто и кто где, было пока трудновато. Приходилось определяться по звуку.
— Хлебни! — прямо к его лицу протянул фляжку Проценко.
Василий зашарил рукой мимо фляжки, сжал пальцами пустоту. Потом, утрируя свой промах, снова зашарил перед собой, пока не наткнулся на фляжку тыльной стороной ладони.
— Он теперь, шеф, рот свой не найдет. Зря ценный продукт израсходуете, — воспрянул духом скисший было охотник на тигра.
Но Василий уже уцепил фляжку, хотя ко рту пока не тянул, держал в опущенной руке, словно без сил.
— Понимаешь хоть, где ты и кто мы? — склонившись к Василию, прокричал Проценко.
— «Не реагируй!» — приказал себе Василий и неожиданно для окружающих поднял голову и улыбнулся, вспомнив рассказ про находившегося в кайфе тигра.
Эта улыбка почему-то сразу всех успокоила и даже развеселила.
— Как из бяки сделать каку,
Чтобы все сложилось в цвет?
Приходите, есть рецепт, —
дурашливо ухмыляясь, продекламировал Домнич и подмигнул Федьке Оборотову: — Федька, наливай! Чтобы Василию Михайловичу одному не скучно было опохмеляться. Мизансцена убойной силы — пьем на брудершафт с главным противником благополучного финала.
Федька с готовностью выудил откуда-то бутылку, но споткнулся о суровый взгляд Шабалина.
— Загодя похваляться — без штанов остаться. У него теперь, может, вовсе память отшибло. Не то что верхонку, самого себя в тайге не сыщет.
У Василия даже дыхание перехватило. Про верхонку, кроме матери, Виталия и Мишки, никто не знал.
«Теперь-то уж без вариантов, откуда гнилым душком тянет. Заложил брательник ради собственной спокойной жизни. Да только не будет она у него спокойной, нипочем не будет. Теперь ясно, за какой нуждой они меня приловили. Ладно, будем посмотреть, чем дело кончится, чем сердце успокоится».